Евгения Смирнова - Школа в лесу
После обеда Зоя лежала на веранде, прятала нос в мех и думала.
Как это Тонечка сумела так хорошо сшить? И потом, как она подбежала, взяла ее за руку, как будто давно-давно ее знает. «Бежим!» И они побежали.
Зоя тихонечко засмеялась от удовольствия, полюбовалась пухлым голышком и незаметно уснула.
На следующий день домашнее задание проводила Тонечка.
— Ну, третий отряд, — сказала она, перед тем как итти на чай, — слушайте внимательно: после чая сейчас же в класс, и чтоб до звонка приготовиться. Вожатые звеньев и ты, Подколзин, проверьте, чтоб все были готовы.
— Есть! — по-военному ответили вожатые.
После чая звенья помчались в класс, разыскали тетради, учебники, ручки, перья.
— Первое звено, готово? — спросила Сорока.
— У меня пера нет!
— На́ тебе.
— У меня грамматика пропала.
— Ну, вот еще, Ивин! Ищи скорей, сейчас Тонечка придет.
Эмма проверила свое звено. Прокопец помог изобретателю отыскать ручку. Председатель Подколзин стоял у дверей и караулил Тонечку. К звонку все сидели на местах.
Тонечка осталась довольна. Она велела Прокопцу прочитать вслух заданное и спросила, все ли поняли.
— А почему тут в скобках? — вдруг, как всегда громко, спросил Занька.
Тонечка посмотрела на него так строго, что он весь съежился и переспросил уж еле слышно. Тонечка объяснила ему шопотом. Зоя, высунув язык, не дыша, выводила буквы. Она часто взглядывала на вожатую.
— Хорошо пишешь, Зоя, — сказала Тонечка. — О, да оказывается, только сегодня хорошо, а там всё кляксы, — улыбнулась она, перелистывая тетрадь. — А как дальше будет? Как сегодня?
— Да… — прошептала Зоя.
— Тонечка, — тихо позвал Тройка, — как писать: «просить» или «прасить».
— Тише, тише, иду!
Час пролетел незаметно.
— Ну, теперь я вижу, что дисциплина может быть у вас отличной, — похвалила Тонечка. — Дежурный, собери тетради.
Утром Марья Павловна с удовольствием просматривала вечернее задание. Урок был написан ровненько и аккуратно.
Глава седьмая
В пионерской комнате собрался актив. Ребята что-то вырезали, клеили, красили. А на другое утро все толпились перед плакатом, на котором крупными буквами было написано:
«Ребята!
Вся наша страна включилась в социалистическое соревнование. На всех фабриках и заводах, по всему Советскому Союзу рабочие соревнуются друг с другом.
Мы, пионеры, тоже должны соревноваться по отрядам на лучшую дисциплину и учебу.
Подтягивайте отстающих и добивайтесь отличной успеваемости и отличного поведения во всех пионерских отрядах.
Лучший отряд получит красное знамя.
Совет отрядов.
Вожатая Тоня».
Подколзин с деловым видом собрал вожатых звеньев на лестнице, которая вела наверх.
— Вот, ребята, — озабоченно сказал он, — нам надо обсудить, как мы будем соревноваться.
Вожатые сидели на ступеньках, держали в руках карандаши и блокноты и смотрели в рот председателю.
Председатель говорил стоя, все время заглядывал в блокнот и заметно важничал.
— Ну вот, ребята, вы ведь еще не знаете, по каким пунктам мы будем соревноваться. Значит, слушайте:
Первое — учиться на «отлично».
Второе — быть вежливым со старшими и товарищами.
Третье — всё доедать в столовой.
Четвертое — не говорить некультурных слов.
Пятое — хорошо спать после обеда.
Шестое — следить за чистотой в классе и в спальнях.
— Значит, и «на фиг» нельзя говорить? — спросила Сорока.
— Нельзя! Нельзя обзываться балдой, дурой.
— Ну, тогда мы будем на последнем месте, — решительно сказала Сорока, — потому что Лерман обзывается «сумафеччей дурой», а Чешуйка все время говорит «на фиг».
— Да ведь так все говорят, — вступилась Эмма, — это даже и не ругательное слово. Нельзя ли попросить Тонечку это слово оставить?
— Ну, конечно, нельзя, — ответил Подколзин, — потому что это слово некультурное, понимаете — не-куль-тур-ное.
Вожатые замолчали. Раз некультурное, значит и спорить нечего.
— В нашем звене очень плохо ест Софрончик — всегда оставляет. Как же быть, Подколза?
— А вы ее ждите, тогда она все съест.
Актив совещался очень долго. Потом этот вопрос обсуждали на отряде, а вечером третий пионерский отряд вызвал на соревнование четвертый. Теперь каждый вечер после ужина в пионерской комнате минут на десять собиралась комиссия из председателей и санитаров всех отрядов. Они проверяли, как отряды провели этот день. Если отряд не имел замечаний, он получал пять очков — пять маленьких картонных кружков.
Комиссия обходила классы и поднималась в спальни. После проверки ребятам объявляли, сколько очков они получили за день. Комиссия была строгая. Если в классе валялись бумажки или в спальне костюм был свернут небрежно, то отряду тут же сбавляли очко за неаккуратность.
А как трудно было сразу ко всему привыкнуть! Часто виноватая фигура подходила к вожатому своего звена и уныло говорила:
— Я нечаянно «на фиг» сказал.
А рядом стояли свидетели из другого класса и с удовольствием подтверждали.
Вожатый набрасывался на беднягу, а потом взволнованно летел к своему председателю и докладывал. Председатель вынимал новенький блокнот, мрачно записывал и говорил со вздохом:
— Три только сегодня, а до вечера, может, одно останется.
— Как три? — замирая от волнения, спрашивал вожатый. — Ведь только одно из-за Чешуйки сняли.
— А кто в столовой масло не доел? — ехидно спрашивал председатель. — Забыл? Опять из твоего звена.
И подавленный вожатый шел к своему преступному звену.
Однажды, когда третий отряд ликовал, потому что этот единственный день они дотянули до вечера без замечаний, к Игорю Прокопцу подошел, правда, под конвоем двух ребят из четвертого отряда, окончательно позеленевший Миша-санитар.
— Ну, говори, говори, — подзадоривали ребята.
— Ну, чего ж ты молчишь?
Прокопец почувствовал недоброе и насторожился.
— Ты чего, Рябчик?
— Я чортом обругался.
— Эх, ты… ты! — закричал горестно Прокопец. — Уж не мог удержаться. Треснуть бы тебя хорошенько!
— Кого это? — высокомерно спросил Миша Рябов, надувшись, как индюк, и двигая в волнении бровями. Он выпятил впалую грудь и придвинулся к Прокопцу: — Ну, тресни!
— Ну и тресну, а чего же? — вскипел еще больше Прокопец.
А ребята из четвертого отряда подзадоривали:
— Где ему!
— Ну, тресни, — сверкал черными глазами Миша.
— Ну и тресну, — нахмурился красный плотный Прокопец.
Они похаживали друг около друга, как два петуха.
Миша наступал. Вот он слегка толкнул плечом маленького коренастого Прокопца, тот ответил толчком посильнее.
— Тресни, тресни, — угрожал Миша.
И тогда разъяренный Прокопец размахнулся и «треснул» его. Миша бросился, сжав кулаки… Но тут подскочили лукавые мальчишки из четвертого отряда и развели врагов.
Прибежал испуганный Подколзин.
Прокопец долго плакал, потому что второе очко сняли из-за него — за драку. Миша тяжело дышал и смотрел в пол. Скандал! Подрались вожатый и санитар. Актив, который боролся за пятое очко! Весь третий отряд взволновался.
— Ты, Прокоп! — сердито сказал Подколзин. — Ты же вожатый звена!
— А чего ж он, справочное бюро несчастное, выругался, да еще дразнится: «Тресни, тресни!»
— Это нечестно! — закричала Сорока. — Ребята из четвертого отряда сами их поддразнивали, чтоб подраться.
— Конечно, нечестно, — строго сказал председатель четвертого отряда. — По-вашему, если соревнуемся, так ножку надо подставлять? — обратился он к своим ребятам.
— Да мы их удерживали, — попытались оправдаться хитрые мальчишки.
— Удерживали! Молчите уж.
Больше всех огорчилась Сорока. Вечером, раздеваясь, чтоб итти в душ, она сердито набросилась на Мартышку:
— Как не стыдно, Мартышка, лень получше вещи свернуть! Вдруг спальне «плохо» поставят?
— Нечего придираться, — огрызнулась Мартышка. — Вон Голубева еще хуже свертывает. Ей ничего?
— Правда, девочки, — сказала маленькая Софрончик. — Вдруг нам из-за Голубевой очко снимут?
— Нехорошо, конечно, — согласилась Сорока. — Зоя, сверни получше.
Зоя, молча, по-новому сложила вещи.
Подскочила Мартышка.
— Называется хорошо! — презрительно крикнула она и дернула кофточку за рукав — вещи рассыпались.
Зоя вспыхнула.
— Не буду я больше свертывать! Пускай валяются! — и, рванув полотенце, пошла в душ.
— Какая царица! — крикнула вслед Мартышка. — Вот сейчас комиссия придет, и нам опять очко снимут.
