Леонард Пирагис - Красавчик
Пощупал лоб и спросил участливо:
— Ты не болен? У тебя ничего не болит?
После бега у Мишки сильно кололо в левом боку, так что трудно было дышать, голова болела, и тяжелые горячие веки закрывались сами собой. Однако он покачал головой:
— Мне холодно было, и мы бежали… Я и согрелся.
Ответ удовлетворил художника.
Теперь Мишка позировал лежа.
Он расположился на ковре в нужной позе. Поза была удобная, и Красавчик мог лежать, не меняя положения часа два. Сегодня это было на руку: он чувствовал, что не мог бы сидеть — отяжелели почему-то вдруг все члены и голова кружилась.
Он лежал с полчаса. Было нестерпимо жарко и это удивило Мишку. И что страннее всего, несмотря на жар, по телу пробегала легкая дрожь, совсем не холодная: точно обдавали кожу мелкими каплями теплой воды. Болел бок и было трудно дышать… Губы запеклись… Голова кружилась…
Потом начали твориться совсем странные вещи… Какой-то теплый туман окутал мозг, и все поплыло, закружилось перед глазами… Мелькнуло лицо художника, картины… Потом стены заколебались, раздвинулись… Откуда-то вынырнул Митька, но какой-то необыкновенный, смешной… Мишка потянулся к нему, но он скорчил гримасу и пропал… Вспыхнули вдруг яркие цветные огни… От них стало нестерпимо жарко… Что это? Господи! Да ведь это тюрьма горит… Так и пылает! Вот и Крыса в ней… Силится выскочить из огня, ругается и зовет на помощь… Да спасите же ее, а то сгорит… сгорит… Сыщики прибежали… Чего им нужно? Что? Нет, он не убежал из тюрьмы… Он просто «краденый», а сам никогда не крал… Зачем же в тюрьму… Красавчик силится отбиться от сыщиков и вдруг видит, что это собаки напали на него… Помогите, а то они разорвут! Собаки… А вот кто-то стоит и смеется, злобно смеется… Ах да, ведь чухна-рыбак… Славно его выкупал Митька в озере… Ха-ха-ха! Но Митька где же?.. Вот поезд надвигается, гремит и шипит… Огонь пышет из трубы… Страшно глядят яркие глаза-огни, красные, точно кровью налились… Митька показался… Смеется и прыгает под поезд… Красавчик крикнул от ужаса… Все пропало и стало темно и пусто… Никого нет… Страшно…
* * *В этот день Митька напрасно поджидал друга. Наступил вечер. Серый дождливый день потускнел, туман спустился над озером. Стало холодно, неуютно.
Митька раздул огонь и принялся готовит ужин, поджидая приятеля. Он прислушивался к каждому звуку извне, надеясь услышать знакомые поспешные шаги. Но время тянулось, а Красавчика не было. Митька начинал беспокоиться.
Сперва он не особенно тревожился. Красавчик запаздывал иногда, когда художник увлекался работой. Митьке угнетали только одиночество и унылый, словно осенний, вечер. Он досадовал на друга, и еще больше на художника.
«Черт бы побрал этого барина! — раздраженно думал он, вороша от скуки хворост в костре. — За целковый целый день держит. Тоже штука! Да и Красавчик тоже… Мог бы уйти кажется… Поблажать тоже нечего…»
Но потом, когда стемнело, Митька всполошился; так поздно Красавчик никогда не возвращался. Тревога начинала охватывать Шманалу.
— Куда он делся? — вслух раздумывал Митька, вслушиваясь в ночную тишину. — Заблудился что ли?
Но этого быть не могло: Мишка прекрасно знал дорогу. Не иначе, как случилось с ним что-нибудь скверное.
И предчувствие недоброго начинало заползать в Митькину душу, вместе с тем, как сгущались ночные тени.
Митька несколько раз срывался с места и выходил из пещеры. Плотный туман и ночная мгла мешали видеть. Даже звуки, казалось, глохли в плачущей ночи. Было странно тихо в лесу. Только монотонно шелестел дождь, да вздыхало что-то в вышине, навевая жуть.
Постояв немного, Митька возвращался в пещеру, и острая тревога все больше охватывала ого.
«Не замели ли его? — думал он, беспокойно ерзая на месте. — Не может быть… Жмых…»
Митька вдруг побледнел. Господи! Ведь Жмых знает Мишку! В сыскном он допрашивал его. Не иначе, как засыпался Красавчик.
И Митька уже не мог спокойно сидеть в пещере.
Костер начинал гаснуть, не до него было Митьке. Он не замечал ни костра, ни того, что помимо дыма, едкий запах горелого картофеля наполнил пещеру. Охваченный тревожными мыслями, Митька забыл про ужин, и обуглившиеся картошки тлели в костре.
— Пойти поискать, что ли?
Митька вслух задал этот вопрос, точно советуясь с кем-то. Но никто не ответил. Вспыхнул только с легким треском в костре тонкий сучек, вскинулся на мгновение яркий язычок пламени, разбросав тени по углам пещеры, и потух. Митька вздрогнул, машинально взял охапку хвороста и подкинул в тлевшие уголья…
Шелестел дождь за пещерой.
Митьке стало вдруг жутко. Одиночество и тревожные думы тяжело угнетали душу. Мучила неизвестность Мишкиной участи.
Пойти поискать? Митька сделал нерешительное движение…
Но где искать? Мишка и сам бы нашел дорогу домой. Разве только случилось с ним что-либо в дороге? Может вдруг ногу свихнул и лежит где-нибудь в лесу? Ведь бывают же случаи… Тем более, что дорога в лесу не из ровных, взять хотя бы овраг — в нем и днем-то черт ногу сломит…
И услужливое воображение нарисовало Митьке жуткую картину: Мишка, беспомощный, лежит в овраге и не может подняться. Стонет, зовет на помощь, плачет поди…
— И чего я сижу тут, дьявол проклятый, когда Мишка, может, ждет не дождется помощи… У, черт коричневый! В зубы за это надо!
Жажда деятельности вдруг охватила Митьку. Робкая надежда закралась в душу. Торопливо застегнул он суконную куртку, пригасил костер и, вооружившись толстой палкой, вышел из пещеры.
Холодная мгла и туман обступили его со всех сторон… В темноте не видно было дороги, и Митька двигался почти ощупью. Он знал на память каждый изгиб тропинки и не боялся сбиться с пути. Шел уверенно.
Митька чутко прислушивался к каждому шороху. Он напрягал зрение, стараясь разобрать что-нибудь во мгле туманной ночи. Из плотной пелены тумана выплывали только темные очертания деревьев и кусты. Подчас они казались фигурами людей, и тогда Митькино сердце радостно вздрагивало… Но обман скоро обнаруживался, и разочарование горечью охватывало душу.
Минут через пятнадцать Митька подошел к оврагу. Журчание ручья, донесшееся откуда-то из глубины, сказало Митьке, что он добрался до обрыва. Он нащупал палкой склон и остановился: почудился легкий стон где-то в глубине оврага. Сердце усиленно забилось.
— Миша! — позвал он, и голос дрогнул от волнения.
Никто не ответил. Митька напрасно напрягал слух: только ручеек плюхал внизу да дождь шелестел.
Он решил спуститься вниз. Склон оврага стал скользким от дождя. Ноги разъезжались в размокшей глине. Опираясь на палку. Митька сделал несколько шагов, потом споткнулся о какой-то корень и помчался вниз точно с ледяной горы. По пути наткнулся на деревце и сильно ушиб голову.
— Ишь черт! — выругался он, поднимаясь возле самого ручья и потирая ушибленный лоб, — тут не то что ногу, а и шею можно свернуть.
Приключение даже ободрило его немного. Раз он скатился в овраг таким необычным способом, то и Мишку могла постигнуть та же участь. Противоположный склон оврага был гораздо круче, и Красавчик легко мог вывихнуть ногу.
«Ведь бульонные ноги-то у него, — подумал Митька, — если я сверзился, то он, очень просто, ногу свихнул».
Чиркая спичку за спичкой, Митька положительно ползал по оврагу, обозревая каждый куст, каждую выемку почвы и чем дольше шарил он, тем больше иссякала надежда разыскать друга.
— Мишка!!! — несколько раз звал он.
Призыв звучал нежностью и тоской. Затаивая дыхание, он ждал ответа, но отвечал только ручей своим непонятным бормотанием.
Выбившись из сил, Митька присел возле мокрого куста. Его начинало охватывать отчаяние.
«Не иначе как засыпался», — думал он, и горько становилось на душе при этой мысли. Он представил себе ужас и отчаяние друга, попавшего снова в руки полиции. Вспомнил, как Мишка добровольно разделил с ним тюремную долю, и что-то тяжелое залегло на грудь… Пожалуй Митька и заплакал бы, но не умел.
Свобода без Красавчика потеряла для него всякую цену. Жутким, тоскливым было одиночество. Мрачная ночь, наполненная унылым шелестом нудного мелкого дождя, навевала тоску. Зловещим казался ропот ручейка, — точно колдунья творила невнятные заклинания.
На заре вернулся Митька в пещеру. Неуютной, пустой показалась она ему, Мишкина постель с арестантской курткой, наброшенной поверх сухих листьев, выглядела жалкой, покинутой. У Митьки даже в горле защекотало. Он почувствовал вдруг себя страшно одиноким, покинутым и осиротевшим, жизнь обесцветилась в ого глазах, померкла, стала вдруг тусклой и холодной, как и серый рассвет, мутными клочьями пробивавшийся сквозь кусты в пещеру. Митька кинулся на свою постель, и невеселые думы охватили его.
Нужно было что-нибудь предпринять. Если Мишку арестовали, то и ему нечего делать на свободе. Нельзя же оставить Красавчика одного. Если страдать, — так уж вместе. Только бы узнать наверное, что с Мишкой.
