Виктор Пушкин - Самая крупная победа
Ведь боксеры обращены друг к другу левым боком, и правая рука находится намного дальше от противника. Поэтому она совсем не приспособлена к быстрым и неожиданным ударам, а только и умеет, когда нужно, добавлять да подбородок защищать. Вадим Вадимыч объяснял, что левая рука — шпага, а правая — кинжал. Ну, а шпагой-то куда удобней и безопасней действовать.
— Так вот, — начал я солидно, вспоминая, что в этом случае говорил нам тренер, — сейчас, значит, вы… то есть мы поработаем на технику один раундик.
— Угу, — кивнул Сева. — А что такое «раундик»?
— Ну-у, это когда драться… тьфу!.. работать разрешается. Да ты не перебивай!
— Ладно.
— Так вот, один раундик. И не надо бить изо всех сил, а нужно стараться технику показывать, понял?
— Угу. Не буду изо всех сил, не бойся.
— Да я-то не боюсь. Но так полагается.
Сева устал стоять в стойке и тоскливо спросил:
— Ну, можно начинать-то?
— Можно, — кивнул я и хотел тоже встать в стойку, как вдруг почувствовал, что на меня обрушились перчатки, одна даже попала в рот, и в зубах остался клок ваты.
— Ты что, с ума сошел?! — отплевываясь, закричал я. — Да я же еще и в стойку-то не встал!
— Так ты же сам сказал — можно! — пробурчал Сева.
— Я сказал «можно» в смысле: сейчас начнем, а ты… — огрызнулся я и недобро подумал: «У-ух уж теперь я тебе за это покажу!» — изготовился, но дверь Севиной квартиры вдруг отворилась и из нее выглянула Лидка.
— Это чего вы тут стоите? — подозрительно спросила она.
Сева сразу же подскочил к ней, стал торжествующе крутить перед ее носом перчатками:
— Во, погляди! Настоящие боксерские! Сами сделали! — потом вдруг спохватился и поспешно спрятал руки за спину.
Но было уже поздно.
— А ну-ка, ну-ка, покажи! — еще подозрительнее прищурилась Лидка, храбро наступая на Севу. Потом повернулась и бросилась домой, оставив дверь открытой.
— Мама! Ма-ам! — на бегу вопила она. — Севка все мое ватное одеяло изре-еза-ал!
И тотчас же из комнаты раздалось грозно:
— Сева, иди сейчас же сюда!
Мигом оценив положение, я лихорадочно стянул с себя злополучную перчатку и сунул ее остолбеневшему приятелю. Бесшумно вскочил в нашу квартиру, тщательно запер дверь и, осторожно продохнув, с невинным видом вошел в комнату.
— Ты отчего такой возбужденный? — переставая писать и пристально вглядываясь в меня, спросила мать. — С Севой опять повздорил?
В уличную дверь сильно и грозно забухали.
Я испуганно остановил поднявшуюся с места мать:
— Не ходи, это не к нам!
— Тогда почему же ты так испугался, если не к нам? — возразила она и вышла из комнаты, а я сразу же юркнул в другую, оставив щель, чтобы подсматривать.
В следующую секунду до меня донесся писклявый голос Денежкиной.
Мать успокаивала ее:
— Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, пожалуйста. Все сейчас разъяснится!
И они вошли в комнату.
За ними — Лидка.
Мать позвала строго, делая знак Денежкиной, чтобы та не торопилась:
— Геннадий, это ты сделал? — и показала перчатки.
— Да, — еще не понимая, в чем дело, еле слышно ответил я.
— А ты знал, из чего ты это шил? — еще строже спросила мать.
— Да, Сева сказал, что он нашел.
— Да как же это — нашел? Он отрезал от нового Лидиного одеяла! — закричала Денежкина. — И он мне сказал, что ты…
Мама попросила Лидку позвать Севу. И, когда он, подталкиваемый в спину, нехотя вошел, я шагнул к нему навстречу:
— Скажи, ну вот скажи при всех честно, как ты мне объяснил, где взял для перчаток одеяло! Скажи!
— Я сказал, что наше-о-ол… — весь сникнув, протянул Сева.
— Правильно! — подтвердил я и посмотрел на его маму.
В дверь сначала постучали, и вслед за этим в комнату просунулась голова Севиного папы.
— Вот, полюбуйся, полюбуйся, что твой сынок наделал! — стала совать ему в нос перчатки Денежкина. — Все Лидино одеяло изрезал!
— Да что, что это такое? — отбиваясь, спросил он.
— Боксерские варежки! — ехидно взглядывая на меня, пояснила Лидка.
— Не варежки — перчатки, — мрачно поправил Сева.
— Ах, так вон оно что! — Севин папа обернулся ко мне: — да разве же это боксерские перчатки? Что учишь Севу, это хорошо. Но только почему же тайком? Сказали бы: так и так, нам нужны перчатки, и мы бы вам сразу же купили настоящие. Правда? — Он взглянул на жену.
— Не болтай ерунды! — сердито возразила она. — Чтоб я позволила своему ребенку такой грубостью заниматься? Никогда!
— Ну вот ты как! — виновато воскликнул Севин папа. — Ну ладно, ладно, в таком случае давайте извинимся перед хозяйкой за наше шумное вторжение и последуем домой.
Он извинился, и они все вышли.
Я посмотрел на мать, она покачала головой:
— Нехорошо. Ты старше, умнее и должен как-то направлять его, а не резать вместе с ним одеяла.
— Да он же говорил… — начал было я.
— Мало ли что он говорил, — перебила мать, — но ты же видишь, что это хорошее, совершенно новое одеяло, значит, оно не могло где-то просто так валяться.
— Ладно, — сказал я, — теперь буду по-другому за ним смотреть. Только ты, пожалуйста, ну… не верь, что бокс — грубый. Он интересный и полезный!
Однако увидеться с Севой оказалось не так-то просто: с этого вечера он стал прятаться от меня, даже на улицу не выходил, сколько я ни караулил его у кухонного окна. Мало того, дядя Владя сказал, что, когда я в школе, он везде ходит и хвалится, что если бы не Лидка, то он меня с двумя перчатками всего бы избил.
15
На ходу вытираясь мохнатым полотенцем, в одних трусах, я вошел в комнату и, задержавшись против зеркала, согнул правую руку. Горкой вздулась мышца бицепса, согнул другую — тоже. Да-а, не зря купил я теннисный мяч и с тех пор нигде с ним не расставался, незаметно нажимал да нажимал в кармане. Да и вообще мне уже несколько человек говорили, что я на глазах меняюсь. Вчера на уроке физкультуры, когда я быстрее всех пробежал, учитель так и сказал: «А ты, Строганов, за последнее время на глазах развиваешься!» И дядя Владя сейчас то же самое сказал. Наверно, это правда. Потому что вчера стал рубашку надевать, которая совсем еще недавно была велика, так ворот не сошелся.
В комнату вошла мать. Я отпрянул от зеркала и сделал вид, будто гляжу в окно.
— Одевайся, одевайся живее, а то простудишься! — сказала мать и сразу же спросила: — Кстати, ты с Севой-то говорил или нет?
— Да я его уже два дня не вижу. Прячется от меня.
— Ах какой хитрый! И все-таки ты найди случай, непременно поговори. Нельзя давать товарищу портиться.
Я быстро позавтракал, надел пальто, фуражку — на улице теперь было холодно, и только один Митька все еще ходил раздетым; весь синий, согнется, а пальто надевать не хочет, — взял портфель и вышел из квартиры.
Спустившись вниз и выйдя из сеней, я стал прыгать с камешка на камешек, так как во дворе было очень грязно, завернул за угол дома и остановился: от ворот с голубем в руках шагал Митька.
«Да иди же, иди, чего испугался-то? — возмущенно сказал над моим ухом чей-то голос. — А пристанет, брось портфель и покажи ему!» Но я стоял, крепко сжав ручку портфеля, и не двигался. Правда, это уже не был тот страх, с которым я раньше смотрел на своего недруга, но я как-то сразу забыл, что ходил в боксерский зал и кое-чему выучился там.
— Ну, чего глядишь? — бросая за спину голубя, который радостно взмыл в небо, злобно прошипел Митька. — Боксер! — желчно скривился он. — Да я тебе вот сейчас безо всякого бокса! — И он неожиданно подскочил и размахнулся.
И тогда я, уже умевший уходить от быстрых боксерских ударов, сделал короткий шаг назад, и Митькин кулак пролетел мимо, а сам он чуть не упал.
— Ах ты так? Так, да? — мигом освирепел он и, размахнувшись еще сильнее, кинулся на меня, чтобы предупредить отскок.
Но я на этот раз и не отскочил, как он думал, — сзади была лужа, — а нырнул под удар, то есть быстро присел, пропуская его над самой головой. Как Борис!
И дальше случилось то, чего я и сам не ожидал: Митька, стремительно пролетев мимо меня и не удержавшись, со всего маха шлепнулся прямо в лужу.
— Ур-рр-ра! — раздалось вдруг сверху. В форточке, высунувшись чуть ли не по пояс и рискуя вывалиться наружу, торчал Сева и изо всех сил бил в ладоши: — Ур-рр-ра!
— А-а-а! — орал, барахтаясь в луже, Митька. — Убью-у! Убью-у-у! — Все лицо у него было залеплено грязью.
Я испугался и, не разбирая дороги, бросился вон со двора.
Я без отдыха проделал весь путь до школы, влетел в свой класс и только тогда почувствовал себя в безопасности.
Жора спросил:
— Ты чего это?
Я вдруг вспомнил залепленную грязью рожу Митьки и, давясь от смеха, все рассказал.
Лили не было, и мне отчего-то сразу же сделалось тоскливо.
