Леонид Пантелеев - Республика Шкид (сборник)
В класс вошел Викниксор.
Он делал свой очередной обход.
– А, вы еще здесь?
– Да, Виктор Николаевич. Договариваемся о завтрашних занятиях. Сейчас пойдем спать.
– Пора, пора, ребята.
Викниксор походил несколько минут по комнате, почесал за ухом, попробовал пальцем пыль на партах и подошел спокойно к шкафу.
Ребята замерли.
Взоры тревожно впились в пальцы Викниксора, а тот пощупал машинально замок – и, по близорукости не разглядев до половины торчащих винтов, вышел.
Вздох облегчения вырвался сразу у всех из груди.
– Пронесло!
Потом, когда уже улеглись в кровати, Цыган долго восторгался:
– Ну и смелый этот Косецкий. Я – и то сдрейфил, а ему хоть бы хны.
После этого случая Косецкий прочно завоевал себе доверие среди старших и даже сошелся с ними близко, перейдя почти на товарищеские отношения.
И вот теперь он вместе с ребятами весело занимался упаковкой вещей. В минуты перерыва компания садилась на ступеньки парадной лестницы и задирала прохожих.
– Осторожней, гражданин. Здесь лужа.
– Эй, торговка, опять с лепешками вышла. Марш, а не то в милицию сведем! – покрикивал Цыган.
Косецкий сидел в стороне и насвистывал какой-то вальс, блаженно жмурясь на солнце.
Наконец там, наверху в школе, все успокоились.
Вещи, необходимые на даче, были перетащены вниз.
Дожидались только трамвая.
Прождали целый день. Викниксор звонил куда-то по телефону, ругался, но платформу и вагон подали лишь поздно вечером, когда в городе уже прекратилось трамвайное движение.
Спешно погрузились, потом расселись по вагону, и республика Шкид тронулась на новые места.
У Нарвских ворот переменили моторный вагон с дугой на маленький пригородный вагончик с роликом. Места в этом вагончике всем не хватило, и часть ребят перелезла на платформы.
Зажурчали колеса, скрипнули рельсы, и снова понеслись вагоны, увозя стадо молодых шпаргонцев.
На платформе устроились коммункой старшие. Сидели, и под тихий свист ролика следили за убегающими деревянными домиками заставы.
Уже проехали последнее строение на окраине города, некогда носившее громкое и загадочное название «Красный кабачок», и помчались среди зеленеющих полей.
Трамвай равномерно подпрыгивал на скрепах и летел все дальше без остановок.
Шкидцам стало хорошо-хорошо, захотелось петь. Постепенно смолк смех, и вот под ровный гул движения кто-то затянул:
Высо́ко над нивами птички поют,
И солнце их светом ласкает,
А я горемыкой на свет родился
И ласк материнских не знаю.
Пел Воробей. Песенка, грустная, тихая, тягучая, вплелась в мерный рокот колес.
Сердитый и злобный, раз дворник меня
Нашел под забором зимою,
В приют приволок меня, злобно кляня,
И стал я приютскою крысой.
Медленно-медленно плывет мотив, и вот уже к Воробью присоединился Янкель, сразу как-то притихший. Ему вторит Цыган.
Влажный туман наползает с поля. А трамвай все идет по прямым, затуманившимся рельсам, и остаются где-то сзади обрывки песни.
Я ласк материнских с рожденья не знал,
В приюте меня не любили,
И часто смеялися все надо мной,
И часто тайком колотили.
Притихли ребята. Даже Япончик, неугомонный бузила Япончик, притаился в уголке платформы и тоже, хоть и фальшиво, но старательно подтягивает.
Летят поля за низеньким бортом платформы, изредка мелькнет огонек в домике, и опять ширь и туман.
Уж лето настало, цветы зацвели,
И птицы в полянах запели.
А мне умереть без любви суждено
В приютской больничной постели.
Вдруг надоело скучать. Янкель вскочил и заорал диким голосом, обрывая тихий тенорок Воробья:
Солнце светит высоко,
А в канаве глубоко
Все течет парное молоко-о-о…
Сразу десяток глоток подхватил и заглушил шум трамвая. Дикий рев разорвал воздух и понесся скачками в разные стороны – к полю, к дачам, к лесу.
Сахар стали все кусать,
Хлеб кусманами бросать,
И не стали корочек соса-а-ать…
– Вот это да!
– Вот это дернули, по-шкидски по крайней мере!
Вагоны, замедляя ход, пошли в гору.
С площадки моторного что-то кричала Эланлюм, но ребята не слышали.
Ее рыжие волосы трепались по ветру, она отчаянно жестикулировала, но ветер относил слова в сторону. Наконец ребята поняли.
Скоро Стрельна.
После подъема Янкель вдруг вытянул шею, вскочил и дико заорал:
– Монастырь! Ребятки, монастырь!
– Ну и что ж такого?
– Как что? Ведь я же год жил в нем. Год! – умилялся Янкель, но, заметив скептические усмешки товарищей, махнул рукой.
– Ну вас к черту. Если б вы понимали. Ведь монастырь. Кладбище, могилки. Хорошо. Кругом кресты.
– И покойнички, – добавил Япончик.
– И косточки, и черепушечки, – вторил ему, явно издеваясь над чувствительным Янкелем, Цыган – и так разозлил парня, что тот плюнул и надулся.
Трамвай на повороте затормозил и стал.
– Приехали!..
– Ребята, разгружайте платформу. Поздно. Надо скорее закончить разгрузку! – кричала Эланлюм, но ребята и сами работали с небывалым рвением.
Им хотелось поскорее освободиться, чтобы успеть осмотреть свои новые владения.
Втайне уже носились в бритых казенных головах мечты о далекой осени и о соблазнительной картошке со стрельнинских огородов, но первым желанием ребят было ознакомиться с окрестностями.
Однако из этого ничего не вышло. Весь вечер и часть ночи таскали воспитанники вещи и расставляли их по даче.
На рассвете распределили спальни и тут же сразу, расставив кое-как железные койки, завалились спать.
Дача оказалась славная. Ее почти не коснулись ни время, ни разруха минувших лет. Правда, местные жители уже успели, как видно, не один раз навестить этот бывший графский или княжеский особняк, но удовольствовались почему-то двумя-тремя снятыми дверьми, оконными стеклами да парой медных ручек. Все остальное было на месте, даже разбитое запыленное пианино по-прежнему украшало одну из комнат.
К новому месту шкидцы привыкли быстро. Дача стояла на возвышенности; с одной стороны проходило полотно ораниенбаумского трамвая, а с трех сторон были парк и лес, видневшийся в долине.
Рядом находился пруд – самое оживленное место летом. С утра до позднего вечера Шкида купалась. Иногда и ночью, когда жара особенно донимала и горячила молодые тела, ребята крадучись, на цыпочках шли на пруд и там окунались в теплую, но свежую воду.
Викниксор и здесь попытался ввести систему. С первых же дней он установил расписание. Утром гимнастика на воздухе, до обеда уроки, после обеда купание, вольное время и вечером опять гимнастика.
Но из этого плана ничего не вышло.
Прежде всего провалилась гимнастика, так как на летнее время, в целях экономии, у шкидцев отобрали сапоги, а без сапог ребята отказывались делать гимнастику, ссылаясь на массу битых стекол.
Уроки были, но то и дело к педагогам летели просьбы:
– Отпустите в уборную.
– Сидеть не могу.
Стоило парня отпустить, как он уже мчался к пруду, сбрасывал на ходу штаны и рубаху и купался долго, до самозабвения.
Лето, как листки отрывного календаря, летело день за днем, быстро-быстро.
Как-то в жаркий полдень, когда солнце невыносимо жгло и тело и лицо, Янкель, Японец и Воробей, забрав с собой ведро воды, полезли на чердак обливаться.
Но на чердаке было душно. Ребята вылезли на крышу и здесь увидели загоравшую на вышке немку.
– А что, ребята? Не попробовать ли и нам загорать по Эллушкиному методу? А? – предложил Янкель.
– А давайте попробуем.
Ребята, довольные выдумкой, моментально разделись и улеглись загорать.
– А хорошо, – лениво пробормотал Воробей, ворочаясь с боку на бок.
– И верно, хорошо, – поддержали остальные.
Их примеру последовали другие, и скоро самым любимым занятием шкидцев стали загорать на вышке.
Приходили в жаркие дни и сразу разваливались на горячих листах железной крыши.
Скоро, однако, эти однообразные развлечения стали приедаться воспитанникам.
Надоело шляться с Верблюдычем по полям, слушать его восторженные лекции о незабудках, ловить лягушек и червяков, надоело тенями ходить из угла в угол по даче и даже купаться прискучило.
Все больше и больше отлеживались на вышке. Младшие еще находили себе забавы, лазили по деревьям, катались на трамвае, охотились с рогатками на ворон, по старшие ко всему потеряли интерес и жаждали нового.
Когда-то в городе, сидя за уроками, они предавались мечтам о теплом лете, а теперь не знали, как убить время.
– Скучно, – лениво тянул Японец, переворачиваясь с боку на бок под жгучими лучами солнца.
– Скучно, – подтягивали в тон ему остальные. Все чаще и чаще собирались на вышке старшие и ругали кого-то за скуку.
А солнце весело улыбалось с ярко-синего свода, раскаляло железную крышу и наполняло духотой, скукой и ленью притихшую дачу.
– Ску-учно, – безнадежно бубнил Японец.
