Редьярд Киплинг - Подарки фей
«Живой или мертвый, прежний или другой – ты мой сын», – сказала она.
– Верно! – вставил Пак. – Таковы уж земные матери. Даже сам Древний Народ не смог бы изменить их, если б захотел.
– Хвала Древнему Народу! – воскликнул рассказчик. – Потом я поговорил со своей девушкой, с той молоденькой жрицей, что поджидала меня по вечерам… и много чего пообещала она мне…
Он засмеялся.
– И вот я отправился в путь и пришел на то самое место, где видел колдуна с ножом. Два дня пролежал я в траве, прежде чем решился войти под деревья. Я ощупывал дорогу палкой. Я до смерти боялся говорящих Деревьев, боялся духов, что прячутся в их ветвях, незнакомой мягкой земли под ногами, рыжей и черной лесной воды… Но пуще всего я боялся подмены. И вдруг это началось!
Он снова утер вспотевший лоб, и дети увидели, как вздрогнула его мускулистая спина и рука вновь коснулась рукояти ножа.
– Невидимый огонь загорелся в моей голове, сухо и горько стало во рту, веки сделались тяжелыми, дыхание горячим, а руки совсем чужими. Кто-то заставлял меня петь песни и дразнить Деревья, хоть они и внушали мне страх. И в то же время я видел сам себя, видел, как я смеюсь и пою, точно это был какой-то другой парень, и мне было жаль его. О! Дети Ночи знают толк в колдовстве.
– Мне кажется, всему виной Духи Тумана, – заметил Пак. – Такое случается, если они застигнут человека спящим. Не спал ли ты в туман на мокрой траве?
– Да… но я-то знаю, это сделали Дети Ночи. Через три дня я увидел красный свет за деревьями и услышал громкий шум. Я увидел, как Дети Ночи вынимали из ямы какие-то красные камни и клали их в огонь. Камни таяли, будто бараний жир, и мужчины били по ним топорами. Я хотел заговорить с ними – но слова у меня во рту подменили, и я сказал только: «Не надо этого шума, от него больно моей голове». Тут я понял, что меня заколдовали, и стал хвататься за деревья, чтоб не упасть, и умолял Детей Ночи снять с меня свои чары. Но они не сжалились надо мной. Они стали задавать вопросы, много вопросов, и не давали мне ответить. Они подменяли слова у меня прямо на языке, пока я не расплакался.
Тогда они отвели меня в хижину, и наложили на пол горячих камней, и бросали на них воду, и пели свои заклинания, и пот лился с меня как вода. Потом я заснул. А когда проснулся – мой собственный дух снова был в моем теле, а тот чужой, кричащий голос исчез. И весь я стал как прохладный гладкий камешек на морском берегу. Тогда ко мне подошли колдуны и колдуньи, и у каждого был чудесный нож. Их старшая жрица обратилась ко мне – одна за всех.
Тут я заговорил. Я говорил много, и слова шли одно за другим, легко и ровно, будто вереница овец, когда пастух стоит на пригорке и видит, сколько прошло и сколько еще осталось. Я попросил Заколдованный Нож для моего народа. Я сказал, что мы принесем молоко, и мясо, и шерсть и оставим все это на открытом месте не доходя до Деревьев, а взамен Дети Ночи пусть приготовят для нас ножи. Они были довольны. Их жрица спросила: «Кто тебя послал?»
Я сказал: «Где овцы – там люди. Если Зверь убьет всех овец, наш народ погибнет. И вот я пришел за Чудесным Ножом, чтобы убить Зверя».
Она ответила: «Посмотрим, что скажет наш главный бог, согласится ли он на такой обмен. Подожди: мы пойдем и спросим».
Когда они вернулись из святилища (боги у них те же, что и у нас), жрица сказала: «Богу нужно доказательство, что твои слова правдивы».
«Какое доказательство?» – спросил я.
«Бог говорит: если ты и вправду пришел ради своего народа, то согласишься отдать свое правое око, а если солгал – не согласишься. Это только ваше дело, твое и бога. Мы ни при чем, нам тебя жаль».
Я сказал: «Это страшное доказательство. Нет ли другого пути?»
«Есть, – сказала она. – Ты можешь вернуться назад к своему народу с обоими глазами. Но тогда ты не получишь ножа».
Я сказал: «Мне легче было бы умереть».
«Быть может, бог знал и это, – сказала она. – Смотри: я накалила свой нож».
«Тогда поторопись!» – сказал я.
Острым ножом, накаленным в пламени, она выковырнула мой правый глаз. Она сделала это сама. Она была жрицей, я – сыном жрицы: она не могла доверить это другим.
– Что верно, то верно, – отозвался Пак. – Тут не всякий бы справился. И что же потом?
– Потом – я больше не видел этим глазом. А когда глаз только один, он часто ошибается. Попробуй сам!
Дан тотчас же закрыл один глаз ладонью, протянул руку к лежавшему в траве наконечнику стрелы – и промахнулся.
– Все верно, – прошептал он Уне, – одним глазом не получается точно определить расстояние.
Пак, очевидно, проделал такой же опыт, потому что владелец ножа рассмеялся.
– Сразу не научишься, – сказал он. – Даже теперь удар мой не всегда верен… Я оставался у Детей Ночи, пока не зажила рана. Они называли меня сыном Тира – бога, вложившего правую руку в пасть Зверя. Они показали мне, как расплавляют красные камни и делают острые ножи. И они научили меня заклинаниям, которые нужно петь, раздувая огонь и ударяя топорами. Я теперь много знаю заклинаний!
И он засмеялся, как мальчишка.
– Я все время думал, – продолжал он, – как буду идти обратно и как удивится Зверь. В то время он опять появился на холмах. Я видел его, я сразу учуял его логово – как только вышел из-под деревьев. Он не знал, что я несу Чудесный Нож, который дала мне жрица: я прятал его под одеждой. Хо! Хо! Это был счастливый день, только слишком короткий! Вот Зверь учуял меня, вот он подбирается ближе… «А-а, – думает Он, – вон идет моя добыча, глупый пастух с каменной игрушкой за поясом!» И он бежит ко мне, высоко подпрыгивая, катаясь по траве от радости, что вкусная, теплая еда совсем рядом… И вот он прыгает на меня – и только теперь замечает, что я для него приготовил. О-о! Какие у него делаются глаза! А мой нож втыкается в его шкуру, как тростинка в кислое молоко. Иной раз он и взвыть не успеет, как все уже кончено! Я их даже не свежевал, просто шел дальше. А когда мне случалось промахнуться, я доставал из-за пояса мой старый кремневый топор и вышибал Зверю мозги. Он и не пробовал сопротивляться, только сжимался от страха. Он видел Нож!
Но Зверь очень умен. Еще до сумерек все Звери в округе учуяли кровь на моем ноже и, едва завидев меня, разбегались как зайцы. Теперь они знали свое место! И я шел не прячась, не оглядываясь, как и подобает человеку, одолевшему Зверя.
И вот я пришел в дом моей матери. Нужно было убить барашка. Я рассек его надвое своим ножом и поведал ей все как было. Она сказала: «Это сделал бог!» Я засмеялся и поцеловал ее.
Потом я пошел к моей девушке – к той, что поджидала меня вечерами. Нужно было убить барашка. Я рассек его надвое своим ножом и поведал ей все как было. Она сказала: «Это сделал бог!» Я засмеялся и хотел поцеловать ее, но некстати повернулся к ней слепым глазом, и она оттолкнула меня и убежала.
Я пошел к мужчинам. Пастухи как раз пригнали стадо к водопою. Нужно было убить овцу им на ужин. Я рассек ее надвое своим ножом и поведал им все как было. Они сказали: «Это сделал бог». Я сказал: «Хватит говорить о богах. Давайте есть и веселиться, а завтра я поведу вас к Детям Ночи, и каждый получит Чудесный Нож».
Хорошо было опять оказаться дома, вдыхать запах овец, видеть небо во всю ширину и слышать море. Я уснул под звездами, завернувшись в овчину. Пастухи сидели у огня и говорили между собой.
На другой день я повел их к Деревьям. Мы принесли с собой овечью шерсть, и мясо, и кислое молоко – все как я обещал. Готовые ножи ждали нас в траве на открытом месте: так обещали мне Дети Ночи. Они смотрели на нас из-за деревьев. Их старшая жрица подозвала меня и спросила: «Как принял тебя твой народ?»
Я сказал: «Сердца их переменились. Я больше не вижу, что у них в сердце».
Она сказала: «Это потому, что у тебя только один глаз. Оставайся со мной, и я буду твоими глазами».
Но я сказал: «Я должен научить мой народ обращаться с ножом и убивать Зверя – как ты научила меня». Я сказал так потому, что у ножа и кремня разная тяжесть. Но она рассердилась.
«То, что ты сделал, – сказала она, – ты сделал ради женщины, а не ради своего народа!»
Я спросил ее: «Почему же тогда бог принял мою жертву? И почему ты сердишься?»
«Потому, – ответила она, – что человек может обмануть бога, но мужчина не может обмануть женщину. И я вовсе не сержусь, мне только очень жаль тебя. Погоди немного, скоро ты и одним глазом увидишь, почему я тебя жалею!» И она скрылась за деревьями.
С мужчинами моего племени я пустился в обратный путь. Теперь у каждого был свой нож, и мы заставляли их петь в воздухе: ззынь-дзынь! Кремень никогда не поет, он только бормочет: бум-брум! Зверь все видел. Зверь все слышал. Он понятлив! Он бежал от нас без оглядки. Мы смеялись над ним.
На полпути к дому брат моей матери – он был старшим среди мужчин – вдруг снял свое ожерелье из желтых морских камней.
