Андрей Жвалевский - Правдивая история Деда Мороза
И вслед за снятием блокады городу позволили вернуть себе многие исторические названия. В январе на карте Ленинграда опять появились Невский проспект, Литейный проспект, Дворцовая набережная, Исаакиевская площадь, Садовая улица, Марсово поле…
Видимо, даже большевики поняли, что этому городу нельзя скрываться за безликими проспектами 25-го октября и площадями революции. Этот город особенный, и другого такого нет, в нем живут особенные люди, люди-герои, люди победители.
— Я же обещал, что Невский всегда будет Невским, — радовался Сергей Иванович.
— Ура! — кричали птёрки и охли.
Через 50 лет после первого волшебного Нового года, год 1962
Из истории
Все! Настало мирное время! Честное слово, больше до конца книги войн не будет!
XX век перевалил за середину. Люди стали жить гораздо лучше, чем пятьдесят лет назад. Почти всюду провели электричество, телефоны стали привычными (хотя о мобильных телефонах тогда никто и слыхом не слыхивал). Если раньше автомобилей было мало, а самоваров много, то теперь — наоборот. Теперь можно было купить автомобиль для себя и пользоваться им по своему усмотрению. Стали появляться первые телевизоры. Первый человек полетел в космос. Люди потихоньку начали забывать, что такое война и голод.
На новогоднюю елку больше никто не покушался. Она стала чуть ли не главной традицией в каждой семье Советского Союза. Теперь уже никто и не помнил, что елка когда-то называлась рождественской.
И к Деду Морозу со Снегурочкой так привыкли, что стали считать, что эти персонажи были всегда.
И всегда будут.
— Ну, что, — сказал Сергей Иванович, — пора?
— Наверное, рано? — робко ответила Маша.
Честно говоря, можно было пока не торопиться. До Нового года оставалось целых десять дней, но Маша с самого утра маялась: то к зеркалу подойдет, на себя посмотрит, то календарь в сотый раз проверит. Сергей Иванович видел, что жене очень хочется побыстрее превратиться в Снегурочку, поэтому твердо сказал:
— Ничего не рано! Сейчас записки как повалят — только успевай разгребать! А нам еще на утренники надо успеть.
Маша не стала больше спорить с мужем, а главное — с собой. Она быстренько повернулась к зеркалу. Задержала дыхание (Морозов вдруг понял, что тоже перестал дышать), провела руками по лицу… и ничего не случилось.
Из зеркала на нее по-прежнему смотрела подтянутая женщина, на вид не больше тридцати пяти лет, со смеющимися глазами — но вовсе не Снегурочка, как должно было случиться по волшебству. И платье без звездочек. И кокошник не появился на ее голове.
Маша растерянно поморгала, провела руками еще раз.
И еще раз.
Никакого результата.
Она повернулась к Сергею Ивановичу и попробовала придать ему вид Деда Мороза. Не получилось и этого. Морозов так и остался крепким мужчиной с аккуратно постриженной бородой. Так он выглядел последние пятьдесят лет.
У Маши задрожала нижняя губа, она села на кровать и приготовилась расплакаться.
— Это еще что? — Сергей Иванович постарался остаться шутливо-грозным. — Подумаешь, внешность! Сейчас такая косметика, что…
Жена все-таки разрыдалась прямо в его плечо. Морозов обнял ее, мягко и сильно, как умел только он и только ее.
— Ничего-ничего-ничего, — шептал он на ушко, — мы и так замечательно все сделаем. Я все равно Дед Мороз, ну и что, что борода короткая? А ты все равно девочка, найдем тебе платье со снежинками…
— При чем тут платье? — Маша оторвалась от мужниного плеча. — Я ведь не просто внешность меняла! Я же по-настоящему Снегурочкой становилась. Понимаешь?
Сергей Иванович молча поцеловал жену в мокрые глаза, сначала в левый, потом в правый. Он понимал. Он и сам под влиянием чародейства жены не просто бороду отращивал, а становился еще старше и мудрее.
— Вот что! — сказал он. — Давай-ка делом займемся. Сейчас птёрки с охлями как начнут письма таскать, а у нас и сложить некуда.
Маша еще раз шмыгнула носом и покорно стала разгребать завалы на письменном столе. Каждый год именно сюда приносили первые записки с просьбами Деду Морозу. Сначала бумажками покрывался стол, потом — кровать, а к Новому году вся квартира Морозовых была уложена рядами писем, записок, рисунков и даже телеграмм, которые поступали изо всех уголков страны. Между ними, как полярники среди торосов, суетились сотни птёрков и охлей. Правда, пока не было ни одного, что тоже казалось странным.
— Где эти бездельники? — притворно возмутился Сергей Иванович. — Мы так до курантов ничего не успеем!
Тут Маша должна была сказать, что ничего, мол, успеем. Каждый год успеваем, а птёрки и охли не бездельники, а очень милые и работящие. Но Маша молча продолжила уборку.
Наверно, поэтому птёрки и охли сами вступились за свою честь.
— Вообще-то, — сказала охля, выбираясь из-под кровати, — мы не бездельники, а очень милые и работящие.
— А что хулиганим иногда, так только в нерабочее время, — добавил птёрк, спускаясь со шкафа на манер заправского альпиниста.
У Сергея Ивановича немного отлегло от сердца, и он продолжил свою роль строгого, но справедливого Деда Мороза.
— Не бездельники? А где тогда мои письма?
Птёрк и охля переглянулись и синхронно вздохнули.
— Да, — сказала Маша, — и у меня с руками что-то… Волшебство не получается.
На сей раз птёрк и охля сначала вздохнули, а уж потом переглянулись.
— Что вы там сопите? — Морозов почувствовал, что начинает не на шутку злиться на своих помощников. — Толком скажите, что происходит.
— Что происходит, что происходит… — пробурчал птёрк. — Записки ему подавай…
— Подавай, конечно! — потребовал Сергей Иванович. — Как без записок желания выполнять? Я же каждого ребенка за руку потрогать не могу!
— На тебе записку, — охля неизвестно из какого кармана вытащила свернутую в трубочку бумажку и протянула Морозову.
Тот выхватил бумажку из охлиной лапки, бегло прочитал: «Плюшивый заиц», сжал записку в руке — и растерянно заморгал, как пять минут назад моргала Маша.
— Маша! — потрясенно сказал он. — Я ничего не чувствую. Совсем.
Он для верности зажмурился. Но увидел только круги перед глазами. Наверное, слишком крепко сомкнул веки.
— Так, — Сергей Иванович открыл глаза и очень строго посмотрел на птёрка и охлю, что это еще за фокусы?
— Никаких фокусов, — ответил птёрк. — Раньше были, а теперь — все.
— Вообще-то, — охля дернула птёрка за хвост, — мы не имеем права им говорить…
— Вообще-то мы им показываться не имеем права!
— Имеем!
— Нельзя, чтобы нас видели обычные люди!
— Он не обычный, он нас придумал!
— А Маша что, тоже нас придумала?!
— Вот я и говорю: нельзя им говорить…
Морозов замотал головой. Он так и не привык к манере птёрков и охлей быстро и бестолково спорить между собой.
— Стоп! — сказал он. — Не хотите показываться обычным людям — не надо. Но своему родному Деду Морозу можете объяснить, что к чему?
— Так это… — птёрк зашаркал лапкой, — ты ведь больше не…
— … не Дед Мороз? — удивился Морозов.
Птёрк и охля грустно закивали.
— Но как? И почему? Я был плохим Дедом Морозом?!
— Нет-нет! — охля торжественно сложила лапки. — Ты был самый-самый хороший Дед Мороз!
— Ну да, — сказал птёрк, — другого-то не было.
— А если бы и был, он все равно был бы лучшим!
Морозов понял, что сейчас опять начнется перепалка, и прикрикнул:
— Тихо! Вы можете толком рассказать, что случилось?
— Не можем, — признался птёрк. — Не имеем права. Ты больше не Дед Мороз, значит, и нас больше нет.
И птёрк с охлей, взявшись за руки, начали торжественно таять в воздухе.
— Куда! — испугалась Маша. — Не пропадайте!
— С юбилеем, — вдруг крикнула почти прозрачная охля. — Вспомните, когда и как…
И тут они исчезли совсем.
Маша сидела в углу кухни и испуганно смотрела на мужа. Тот впервые в жизни купил бутылку водки и даже открыл ее. Правда, наливать пока не стал, но она чувствовала, что вот-вот дойдет до этого.
— Почему? — повторял Морозов, меряя шагами кухню. — Ну почему? Мы же так старались! А про детей они подумали?
— Кто «они»?
— Не знаю! Те, кто нас сначала сделал Дедом Морозом и Снегурочкой, а потом — раз, и нету!
— Погоди, — Маша потерла лоб, — тут что-то не то… Помнишь, охля нас с юбилеем поздравила?
Сергей Иванович кивнул. Формально у супругов Морозовых действительно через несколько дней намечался юбилей — пятьдесят лет каждому. Когда после снятия блокады Морозовы начали наводить порядок в документах, то единогласно решили «потерять» паспорта. Уж слишком неправдоподобно смотрелись даты рождения — 1872 у Сергея Ивановича и 1875 у Маши. В паспортном столе они сказали, что родились в один день, 25 декабря 1912 года.
