Любовь Воронкова - Личное счастье
– Будешь молчать?! – закричала, покраснев, Антонина Андроновна. – Плетку возьму!
Тамара будто не слышала, только губы ее шевельнулись в кривой, презрительной усмешке.
Антонина Андроновна вдруг сдалась.
– Дочка, ну скажи, что случилось с тобой? – заплакала она. – Ведь я за тебя отвечаю!..
«Перед кем? – хотела спросить Тамара. – Кто у тебя спросит обо мне?»
Но ей стало жалко мать. И себя было так жалко, что больше не хватало сил таить свое горе.
– Он, оказывается, пьяница, мама! Такой противный. Идут, выражаются на всю улицу… Страшные такие все! А я думала – он больной!..
– И это всё?
– А этого мало?
У Антонины Андроновны будто гора свалилась с плеч.
– Фу! – Она встала, и слезы ее сразу высохли. – Нашла из-за чего реветь! Да тебе-то до него какое дело? Шпана и шантрапа. Вот и все. Мало ли такой шпаны на свете – так из-за всех и плакать? Пускай его мать плачет!
Тамара крепко сжала губы и мрачным, враждебным взглядом посмотрела на мать.
«Уйди из комнаты! – хотелось ей крикнуть матери. – Уйди и не говори со мной больше!»
Но мать и так ушла. Она зевнула, пробормотала, что дочь вся в отца – не поймешь у них ничего! – и ушла, шаркая зелеными туфлями.
Тамара, оставшись одна, достала из ящичка стола отцовы письма. Она долго сидела и перечитывала их. Письма сначала длинные, на две, на три страницы. Потом все короче, реже… Но все-таки в каждом из них неизменно повторяется фраза:
«Тамара, приезжай».
Правда, в последних, коротких, скорее сообщениях, чем письмах, эта фраза звучала уже безнадежно.
«Тамара, приезжай. Но я вижу, что ты не приедешь».
И, как всегда, приписка: «Деньги высылаю. Когда буду в Москве, неизвестно. У меня здесь неотложные, очень срочные дела. Может быть, к осени».
– А я вижу, что ты не приедешь ни к осени, ни к зиме, ни к весне, – пробормотала Тамара, складывая письма. – А насчет меня ты ошибся.
Тамара взяла лист почтовой бумаги и написала своим решительным почерком:
«Папа, я выезжаю к тебе завтра»…
СНОВА ЯШКА КЛЕТКИН
На площадке у младших ребят сегодня было очень шумно и весело. Взрывы неудержимого ребячьего смеха разносились по всему двору, проникали в раскрытые окна окрестных домов, и жильцы, улыбаясь, говорили друг другу:
– Что-то наши ребята затевают веселое!
А другие высовывались из окон и старались разглядеть, что творится там, под сиреневыми кустами.
По белым, посыпанным песком дорожкам, между качелями и грядкой анютиных глазок, расхаживал Колобок. Самый настоящий Колобок, розовый, подрумяненный, с большими синими глазами, с большим смеющимся ртом, с растопыренными руками. А оттого, что голова у Колобка была огромная и туловища не было совсем, ручки и ножки казались очень маленькими. И фигура получилась такая уморительная, что все кругом – и малыши, и большие ребята-пионеры, и Зина – просто умирали от смеха. Полянка так смеялась, что свалилась со скамейки прямо в песок. Не смеялся только сам Колобок – ведь он-то не видел, какой он смешной!
– Ну, Колобок получился хороший. – Елена Петровна вытерла слезы, которые выступили от смеха. – Снимай костюм, Антон!
Зина помогла Антону вылезти из картонного шара – Колобка. Антон, разрумянившийся и счастливый, глядел то на одного, то на другого своими широкими голубыми глазами.
– А думаете, я вас не видел? Я вас тоже всех видел! В дырочки!
– Что – нас! – ответил ему Кондрат. – Если бы ты себя самого видел!
И «Умелые руки», и библиотека, и игры, и рукоделие сейчас были оставлены. Вся площадка участвовала в подготовке ребят к спектаклю. Ведь спектакль будет поставлен в заводском клубе, придут смотреть отцы и матери!
– Колобок хорош, а как Заяц?
Зайца изображала смешливая проказливая Поля. Все видели, что это Поля, потому что лицо у нее было открыто, по все-таки и Заяц получился занятный: большие белые уши качались у него на голове, а сзади топорщился очень смешной кургузый хвостик.
Волком был Сенька Шапкин. Он рычал и фыркал. На лице у него скалилась зубами страшная волчья пасть. И, когда Сенька совался к девочкам, те визжали и спасались от него с криком и с хохотом.
В разгар шума, веселья и деловой суеты на площадку неожиданно вошла Тамара Белокурова. Она вошла, как входит томная туча в сияние солнечного дня, как недобрая весть – в круг безмятежных событий. Глаза ее глядели мрачно, каштановые кудри, причесанные кое-как, торчали в разные стороны.
Все сразу умолкли. Серый волк уставился на Тамару, оскалив зубы, девочки перестали бегать и прыгать.
Увидев Елену Петровну, Тамара смутилась: она не ожидала встретить здесь учительницу.
– Входи, входи! – приветливо сказала Елена Петровна. – Вот это подарок! Ты тоже хочешь помочь нам?
Тамара сдержанно поздоровалась.
– Нет, – ответила она и отрицательно потрясла кудрями, – просто мне… мне очень нужно поговорить с Зиной.
– Что случилось? – спросила Зина, не выпуская из рук клетчатого сарафана, который шила для «бабки».
– Мне надо с тобой поговорить, – повторила Тамара.
– Зина, я отпускаю тебя, – сказала Елена Петровна. – Когда освободишься – придешь.
Зина с сожалением отложила свое шитье и медленно пошла с площадки вслед за Тамарой.
– Зина, ты куда же?
Зина слышала этот жалобный возглас Антона, но не ответила. Тамара рассердила ее.
– Что случилось? – спросила она, едва ворота лагеря закрылись за ними.
– Ты долго будешь возиться с этой мелюзгой? – В голосе Тамары слышалась досада. – Уже второй раз прихожу к тебе сегодня, а тебя все нет и нет. Ты что, нанялась сюда на работу, что ли?
– А почему ты спрашиваешь? Просто мне интересно с ними, вот и все.
– Ты что… в педагоги готовишься?
– Ну, если бы я смогла стать педагогом!
– Хм! Блестящая карьера!
– Я не думаю о карьере. Просто люблю ребятишек.
Тамара усмехнулась:
– Перестань. Что там любить? Не лицемерь хоть со мной.
Зина внутренне вскипела, но сдержала себя. Это трудная наука – смолчать, когда хочется оборвать человека, нагрубить ему, наговорить негодующих слов. Зина осваивала эту науку, потому что сама она не выносила несдержанных, крикливых людей и не хотела быть похожей на них. А сдержаться было очень трудно: Тамара оскорбляла ее!
Но Зина справилась, она только слегка пожала плечами:
– Не хочешь – не верь. Зачем ты искала меня? Говори, потому что видишь – мне некогда.
Зина остановилась. Ей не терпелось вернуться в лагерь, разговор с Тамарой не предвещал радости, не интересовал ее, Ну что она ее задерживает?
Тамара взяла Зину под руку и снова потянула за собой.
– Некогда тебе! Я, может быть, под поезд брошусь сегодня, а ей некогда!
Зина испугалась:
– Тамара, что ты говоришь?!
– Ну, а для чего жить на свете, для чего? – У Тамары задрожал голос, слезы мешали ей говорить. – Ну говори – для чего?
– Я никогда не думала об этом, – сказала Зина. – Мне даже в голову никогда это не приходило, как-то всегда было некогда. А потом, просто мне очень хочется жить. И потом, а как же отец? А ребятишки как без меня?
– Опять – отец, ребятишки! Опять – всё для кого-то!
Зина задумалась, нахмурив светлые бровки.
– А может, тебе потому и жить не хочется, что ты живешь только для себя? – осторожно спросила она, боясь, что очень обидит Тамару.
Но Тамара даже не заметила этой обиды.
– Ты как маленькая все равно, – сказала она. – Ты занимаешься какими-то своими маленькими делами – и ничего тебе не надо. И всегда ты спокойная, ты даже и волноваться-то не можешь, не умеешь. Как же тебе понять, если человек страдает?
Зина невесело усмехнулась. Да уж, где ей волноваться! Мгновенно пронеслись в памяти картины черных, горестных дней после смерти матери, часы беспомощной тоски и тревоги из-за ребятишек, тяжело пережитое унижение, когда снимали с нее пионерский галстук, – это и сейчас не забыть, и сейчас побаливает где-то в глубине сердца. И последнее разочарование, которое так неожиданно приготовила ей жизнь – дружба Антона с Клеткиным! И разве не она совсем недавно так отчаянно рыдала, прощаясь со своими летними радостями и мечтами? Да, Зина очень спокойная!
– Ты не знаешь, что это такое, – продолжала Тамара, – когда вдруг поймешь, что человек, которого ты любила… что этот человек просто… грязь, слякоть!
Зина быстро взглянула на нее. Кто этот человек? А, это Рогозин!
– Конечно, тяжело, – согласилась она. – Только мне кажется… Уж если ты увидела, что это слякоть, то надо забыть его поскорей. Выкинуть.
– Выкинуть! А это легко? Ты еще не понимаешь…
– А разве люди только легкое должны делать? Люди и трудное делают.
– Я знала, что ты не поймешь меня, – сумрачно сказала Тамара, вытирая слезы. – Только мне больше не к кому пойти. Поеду к отцу! Хотела прямо сегодня ехать… А потом подумала – пускай пришлет ответ. А то, может, его в совхозе нет, выехал куда-нибудь.
