Людмила Матвеева - Школа на горке
— У нас тоже такой звонок, — сказала Катаюмова. — «Мелодичный» называется.
— Кто здесь? — спросил из-за двери голос старушки. — Кого надо?
— Группа «Поиск», — ответил Муравьев, — из школы. Откройте, мы все объясним.
Но старушка не отпирала. Она затихла, потом раздался шорох — это старушка смотрела в стеклянный глазок. Пусть смотрит, видно же, что они не грабители и не разбойники.
Насмотревшись вдоволь, она зазвенела цепочкой, приоткрыла дверь и спросила недоверчиво:
— Макулатуру, что ли? Нету, Андрюшка всю на талон сдал.
— Нет, бабушка, нам не макулатуру, — замямлил Валерка. — У нас музей в школе, понимаете?
— Мы все понимаем, — поджала губы бабка. — А тебе стыдно, — ткнула она пальцем в Катаюмову. — Они мальчики, им баловать простительно, а ты что с ними общего нашла? Ты же девочка, а хуже мальчика. По чужим звонкам звонить — разве это красиво? Музей какой-то выдумали!
— Подождите, бабушка, — начал Муравьев терпеливо, — вы только послушайте. У нас музей, в нем всякие военные вещи — котелок есть, офицерский планшет есть, пулеметная лента. А нам еще нужно. Понимаете? С войны осталось у вас что-нибудь? Вы бы нам отдали, а мы бы поместили в музей, под стекло. И все бы видели. А так что? Дома у вас пылится...
— Пылится! Да у меня ни пылинки в доме нет! Это у вас пылится! И старых вещей не держу, и нет у меня ничего.
Она со стуком захлопнула дверь и долго еще ворчала, шаркая тапками.
— Не особенно толковая попалась бабушка, — тихо сказал Муравьев. — Пошли дальше.
В следующих двух квартирах никого не оказалось дома. Они позвонили еще в одну. Подождали. Никто не открывал.
— Пошли, — сказала Катаюмова.
— Подожди. — И Муравьев снова нажал на звонок.
И тут щелкнул замок, открылась дверь, маленькая девочка выглянула и спросила:
— Вам чего?
— А тебе чего? — спросила Катаюмова.
— Нет, мне — ничего. Если вы хулиганите, то пожалуйста. Я-то вас ни капли не боюсь. Просто я думала, вам надо знать, куда наш сосед уехал.
— А он пожилой? — встрепенулась Катаюмова.
— Да, пожилой.
— Вот пожилой нам и нужен. — Муравьев присел на корточки перед маленькой девочкой. — А куда он уехал? Ты знаешь?
Девочка хмыкает. Из-за двери виден курносый круглый нос, сияет коричневый глаз.
— Я? Конечно, знаю. Мы же с ним соседи. Я все знаю.
— Ну, скажи тогда, — торопит Катаюмова. — Поскорее только. У нас знаешь сколько дел?
Но, видно, напористая Катаюмова чем-то не нравится этой маленькой девочке. Она долго смотрит на Катаюмову, потом на Муравьева и наконец на Валерку, который все это время молча стоит за их спинами.
— Что же ты молчишь? — наседает Катаюмова. — Почему не говоришь?
— А что говорить?
— Как тебя зовут? — спрашивает из-за спин Валерка.
— Анюта. А тебя?
— Валера. А сосед куда уехал?
— Сосед? Он в ГДР уехал, на два месяца. А через два месяца он приедет.
— На два месяца! — ахает Катаюмова.
— Да. Он нам свою собаку оставил, Сильву. Я теперь с ней гуляю, она меня слушается с одного слова. Показать? Сильва!
Коричневая небольшая собака вышла на площадку, шелковые уши покачивались, коротенький хвост ловко крутился в знак удовольствия от приятной встречи с тремя следопытами. Сильва ласково смотрела на Анюту.
— Пошли, — сказал Муравьев.
Но Валерка, увидев собаку, забыл обо всем. Он стал гладить Сильву, трепал ее за уши, щекотал под горлом, приговаривал:
— Сильва, Сильва, хорошая собака, прекрасная собака.
— Валер, мы пойдем или будем здесь до завтра с собакой возиться? — не выдержала Катаюмова.
— Иду, иду! — отзывался Валерка, а сам все трепал Сильвины уши.
— Слушай, Анюта, можешь ты ответить на важный вопрос: есть у вас в подъезде старые люди, которые в войну воевали?
Муравьев сидит перед Анютой на корточках. Если она знает кого-нибудь, им не придется обходить все квартиры, они тогда сразу пойдут к нужному человеку.
— Да откуда она может знать? — сердито дергает плечом Катаюмова. — Она же маленькая, в школу, наверное, не ходит.
— Хожу, — спокойно отвечает Анюта, — в специальную, в спортивную. А еще занимаюсь в балалаечном кружке, чтобы энергия зря не пропадала. Поняла? А ветерана я знаю.
— Знаешь? Умная ты девочка! — Муравьев чуть не сел на пол, устал сидеть на корточках. — Скажи, где он живет, ветеран.
— У него ордена во всю грудь. Когда был День Победы, я видела. А в простые дни он их не носит. Только в праздник.
— Где он живет, этот человек? Анюта, я тебя спрашиваю! — У Муравьева кончилось терпение, а тут еще Катаюмова переминается с ноги на ногу, надоело ей разговаривать с этой маленькой девочкой, которая на нее, на Катаюмову, едва смотрит и совершенно не восхищена ее, Катаюмовой, красотой.
Анюта бросает на Катаюмову беглый взгляд и вдруг спрашивает:
— А ты на перилах можешь кататься? А я могу. А с горы на животе без санок можешь? А по деревьям? Эх ты! Не можешь!
— Подумаешь, — тянет Катаюмова.
— Молодец, Анюта, — говорит Муравьев. — А где живет тот ветеран? Ты скажешь?
— Тебе скажу, — отвечает Анюта, подчеркивая слово «тебе».
Тебе, мол, скажу, а ей ни за что бы не сказала: даже на деревья лазить не умеет, а строит из себя. — Он здесь живет, вот в этой квартире. Только он уехал на два месяца в Германию.
— Так это все один и тот же? Что же ты нам голову морочишь столько времени? — Катаюмова готова стукнуть Анюту. — Его два месяца ждать. А других старых людей ты не знаешь?
— Других не знаю. А этот очень хороший, и собаку нам оставил. Сильва! Домой!
Анюта запирает дверь.
Они еще долго ходят с этажа на этаж. В одних квартирах никого нет, в других живут люди, которые не участвовали в войне и никакими военными экспонатами поделиться не могут.
Они выходят на улицу. Вечереет. Пора по домам.
— Пока, — первым говорит Валерка.
— И я пошла, — говорит Катаюмова.
— Завтра пойдем еще? —спрашивает Муравьев неуверенно.
— Нет уж. Я не пойду, никакого толку нет, — отвечает Катаюмова.
— И я не пойду, — говорит Валерка. — Ты не обижайся, Муравьев.
— Это, наверное, Муравьев придумал? — вдруг спрашивает Катаюмова.
Валерка молчит, и Муравьев тоже ничего не говорит.
— У Кости пройдет грипп, тогда он что-нибудь получше придумает, — говорит Катаюмова и уходит.
Муравьев шагает к своему дому и думает: почему она считает, что Костя умнее, чем он, Муравьев? А может быть, как раз Муравьев и есть самый умный? Ну, если не самый умный, то и не самый глупый, во всяком случае. Он достает блокнот, ручку и записывает адрес ветерана, который должен вернуться домой через два месяца. Два месяца — это, конечно, очень долго, но пройдут же они когда-нибудь.
* * *
В школьном зале патефон играет танго «Брызги шампанского». Пластинка шипит; наверное, иголка притупилась за этот долгий прекрасный вечер. Кончена школа. Поверить в это трудно: десять лет ты был школьником, а теперь кто ты? Неизвестно!
Юра не умеет танцевать, он стоит у патефона, меняет пластинки, смотрит, как танцуют другие. У Сашеньки Седовой толстая белая коса лежит на спине, а Сергей ведет Сашу так осторожно, что коса даже не качнулась ни разу. Валентина танцует с Севкой по прозвищу «Севрюга». У Севки длинные губы вперед трубочкой, а глаза расставлены далеко, почти по бокам головы. Он похож на большую рыбу.
Рядом с Юрой две девочки из параллельного класса говорят:
— Я в медицинский. А ты?
— Хочу стать артисткой.
Юра думает о своем. Многие девочки хотят стать артистками. Вот Лиля наверняка не собирается в артистки, хотя с ее красотой ее бы приняли без разговоров.
— Артисткой! Правда?
Юра искоса смотрит: тощие плечики, веснушки сквозь пудру, белые брови.
— А что? Любовь Орлова тоже когда-то училась в школе, а теперь?
— Ну, Любовь Орлова!..
— Смотри, смотри, Варвара танцует!
Легкая, тоненькая учительница танцует с толстым географом. Он легко поворачивает ее, склонив голову, смотрит на ее румяное молодое лицо, потом отводит ее к роялю и, почтительно склонив свою совершенно голую блестящую голову, целует ей руку.
— А географ-то! — шепчутся за Юриной спиной девчонки. — И костюм новый.
— Перестаньте шептаться, — смеется географ. — Ну неужели вы до сих пор не усвоили — я все всегда слышу. Географ знает все.
Его хорошо поставленный учительский голос перекрывает звуки патефона, гул и смех. Все поворачиваются к нему. А он говорит:
— Вижу вас всех насквозь, мои дорогие. И ваши хитрости не такие уж хитрые, и ваши невыученные уроки, и несделанные контурные карты — все знаю. Все вы, в общем-то, лентяи и хитрецы. И мне хочется сказать вам на прощание — расставаться с вами жаль. Да, жаль.
