Олег Коряков - Рождение дороги
— Третий топор — сюда!
Оно собралось с силами, несгибаемое племя таёжных жителей, одетых в вечнозеленые и вечнопрохладные шубы. Сгрудившись вокруг машины, молодёжь и старики стали насмерть и, видимо, были уверены в своей победе: больно уж хвастливо и насмешливо, хотя и обеспокоенно, размахивали они своими лапами над головами людей. Поднимался ветер.
Ванчик орудовал топором рьяно, размашисто, весело, и трудно было сразу определить, от чего одежда па нём мокрая — от дождя или от пота. Слава рубил резкими, короткими, математически точными ударами. Виталий тюкал неторопливо и вяло. Ефрем Иванович подошёл к нему, молча забрал топор, также молча отстранил коллектора — и лесной великан вздрогнул под могучими ударами. Вот он качнулся, затрещал, помедлил немного, словно прощаясь с братьями, и, ломая свои и чужие ветви, тяжко рухнул на землю. Рядом уже падал второй…
Снова ползли, продираясь вперёд.
— От люблю, когда дождь! — пытался сострить Слава, отжимая воду из рукавов куртки.
— Да уж, есть что любить! — мрачно отозвался Трубкин.
— А что! — влез в разговор Ванчик. — Хоть мокро, зато мрази поменьше. Красота! — Мразью они именовали комаров, мошкару и патов — всех, кто не давал им житья.
— Сразу видно: разбираются люди, в лесной жизни, — не то одобрительно, не то с издёвкой откликнулся Овечкин. Эта неопределенная ироническая интонация всегда звучала в репликах профессора, особенно, если был он в добром настроении.
Суров снисходительно молчал: что ж, пусть поболтают, человек существо слабое, ему без разговоров никак нельзя.
Через четыре часа были преодолены первые три километра.
Ваня-большой — высокий жилистый человек, чёрный, лобастый, с крупным ртом — объявил:
— Устал мой человек, запарился, — И, загремев капотом, полез в мотор. — Водицы бы человеку испить.
Овечкин развернул карту.
— Тут, в полкилометра, ручей. — Он махнул в сторону круто сползающего вниз склона.
— Пётр Николаевич, я сбегаю? — И глаза, и веснушки на лице Ванчика сияли так откровенно, что было ясно: с той же готовностью он побежит и не за полкилометра, а за все пять.
Профессор хмуро покосился на Виталия и пожал плечами, словно хотел сказать: «Дело твоё. Как хочешь».
Ванчик схватил два ведра, но уже на ходу второе у него отобрал Слава, и, скользя по склону, слёту обнимая стволы деревьев, они устремились вниз.
Иван-большой возился с мотором своего «человека». Остальные забрались в кузов покурить. Молчали. Сопя непрочищенной трубкой, профессор мыкал какой-то несложный мотив. Неожиданно он сказал:
— Что, господин хороший, не любишь за водой-то под горку ходить? — И, как бы читая мысленное возражение Виталия, пробурчал: — Мы, брат, в своё время бегали. Так же бегали. Н-да-с.
И снова сердито засопел.
Принесённая вода оказалась чудесной. Её с удовольствием пили не только Ванин «человек», но и люди. Виталий тоже пил.
Дождь почти перестал. Над головой, чуть не задевая верхушки сосен, торопливо бежали посветлевшие рваные облака. Впереди было редколесье, но предстоял тяжёлый подъём.
Надрывно и нудно ревел мотор. Метр за метром. Иногда — рывок: сзади сразу десятки метров. Хорошо, что у ГАЗ-63 обе оси ведущие.
— Не лезь по гребню, — сказал Овечкин шоферу. — Давай по склону.
Ваня-большой взял правее. Тут-то чуть и не полетел вверх тормашками отряд профессора Овечкина.
Машина вдруг поползла вниз. Накренившись, она боком скользила к обрывистому обнажению гранита. Шофёр резко дал задний ход. Безрезультатно! Лишь летели из-под колёс тяжелые клочья мокрого мха.
Суров бросается назад. Через минуту, с разбухшей от напряжения шеей, он тащит толстое полусгнившее бревно.
— Мох! — гаркнул Овечкин. — Отдирать из-под машины мох!
Он подскочил к Сурову, и вдвоём они вставили бревно как подпорку между судорожно бьющейся машиной и ближним деревом. Дерево было чахлое, оно гнулось.
Ванчик и Слава распластались у передних колёс и срывали мох с гранитной плиты, что лежала под грузовиком. Видно, дождевой воды было так много, что она подмочила даже ризоиды-волосинки, которыми мох цепляется к камню. Моховой покров превратился в непрочно держащуюся на ослизлой поверхности массу. Колёса буксовали.
Виталий вытащил из кузова лопату и принялся соскребать мох перед задними колёсами. Быстрее было бы руками, но он боялся: машина рванется — раздавит.
Бревно-подпорка угрожающе затрещало.
Овечкин подлетел к Виталию и, вырвав, отшвырнул лопату.
— Руками! — заорал он, и сам, кинувшись на землю, начал отдирать и отбрасывать мох.
Подпорка с треском рухнула.
Но почти в тот же момент машина подалась назад. Медленно-медленно, с натугой, быстрее… пошла!..
Когда от этого места отъехали с километр, Овечкин спросил у Виталия:
— Лопату захватил?
Виталий растерянно посмотрел на товарищей:
— Никто не подбирал?
Нет, никто не подбирал. Никто, кроме Овечкина, и не видел лопаты в руках коллектора.
— Что же, я за тебя должен это сделать? — Громы были готовы вот-вот прорваться в голосе профессора.
Виталий быстро и зло взглянул на него и уныло побрёл назад.
— Бегом! — хлестнул его Овечкин, и Трубкин побежал.
Он догнал отряд уже вечером, когда располагались на ночлег. Никто не сказал Виталию, что его специально ждали почти час. Все поняли, что он попросту дожидался привала, таясь где-то в хвосте.
Каждый делал. своё дело. Ефрем Иванович поставил и окапывал палатки. Овечкин с Ваней-большим, разведя костёр, натаскивали хворост. Ванчик ушёл за водой. Слава возился с продуктами, орудуя одной рукой; вторую он поранил перед самым привалом.
Обычно обязательно находилось какое-то дело и для Виталия, а тут он увидел, что делать ему нечего. Принялся было собирать топливо, но оказалось — напрасно: уже была заготовлена большая куча валежин и хвороста. Он сел на поваленную ель, закурил и начал бросать в костёр шишки, стараясь попадать в одну выбранную им головёшку.
Рядом подсел Овечкин, стянул сапоги, блаженно пошевелил пальцами и крякнул. Не глядя на Виталия, сказал:
— Покуриваем, молодой человек?
Виталий огрызнулся:
— А что же ещё, если всё уже сделано!
— Оно, конечно, — почти смиренно согласился профессор, — лодырю всегда делать нечего.
«Что он меня преследует? Что я ему плохого сделал? — мучительно, с гневным раздражением думал Виталий. — Не доволен, что я не такой, как Ванчик? Так я же не мальчишка для побегушек! Пройдёт совсем немного — инженером стану, а там — и ученым, может, не хуже самого Овечкина…»
Блики огня, то яркие, то слабые, прыгали по лицу Виталия, и от этого казалось, что лицо подёргивается. Оно и так было не очень правильным: тонкое и в то же время грубоватое, с плоскими гранями, словно вытесанное торопливым и не очень умелым скульптором; теперь же колеблющиеся тени ещё более подчёркивали ошибки ваятельницы-природы…
Под утро в палатку — бог знает, в какие щёлочки! — набилось столько комаров, что Ванчик, как ни умаялся накануне, проснулся. Всё лицо горело. Ванчик решил сходить в машину за накомарником, но, выбравшись из спального мешка, а потом из палатки, окончательно стряхнул с себя сонную одурь.
Ещё не совсем рассвело. Тяжёлый сырой туман затопил лес. Смутно темнели деревья. Костёр почти потух. Блёклое пламя лениво полизывало посеревшие от пепла головёшки. Нахально громко звенели комары.
Раздув огонь и набросав на костёр мокрой травы, Ванчик, поёживаясь, устроился на дымке. Тонкие жёлто-белые нити пламени никли в дыму и пару, но вдруг, соединившись, выхлёстывали вверх, трава вспыхивала и, обугливаясь, чернела. Сразу дыма становилось мало, и тогда Ванчик подбрасывал травы снова.
Думать ни о чём не хотелось. Очень хорошо было сидеть просто вот так, расслабив тело, не напрягая мысль, — и смотреть в огонь.
Он задремал. Словно что-то толкнуло его. Ванчик раскрыл глаза и прямо перед собой, метрах в сорока, увидел лося.
Подняв тяжёлую бородатую голову, лось повернул её в сторону ночного бивака, недоумевая, кто это, непрошенный, обосновался в его владениях. Ванчик замер. Замер и могучий таёжный красавец. Его широкие, лопатками, рога осветил первый солнечный луч, и от этого чёрная мохнатая грива стала ещё чернее. Лось раздул ноздри: ему хотелось понять непонятное по запаху. Но ветерок дул от него, и, видимо, лось ничего не понял. Он стоял всё так же, как увидел его Ванчик, проснувшись.
— Свистать всех наверх! — раздался зычный голос из маленькой палатки профессора. Овечкин называл это: «Подъём с прочисткой горла».
Ванчик даже вздрогнул. Лось тоже вздрогнул, вздёрнул голову ещё выше, метнулся в сторону и побежал, легко неся длинное горбатое бурое тело. Через две секунды он исчез в затуманенной чаще леса.
