Тамара Черемнова - Февральская греза
А потом и к скучным и натянутым отцовым визитам Олюшка стала равнодушна. И постепенно утратила интерес к кулькам. Теперь Наталья убирает эти кульки в буфет нетронутыми…
Да и Олюшка подросла, и теперь бабуля, отцова мать, пытается оправдать перед ней своего сына по-взрослому. Поймав внучку на улице, бабуля всякий раз заводит:
— Ты смотри, внученька, на отца-то не фыркай. Никто не виноват, что ты у матери одна. А отцу очень хотелось иметь сына. И будет у них еще сын, беспременно будет! — при каждой встречи втолковывает бабуля Олюшке.
Олюшка вырывается из бабулиных рук и молча убегает. А бабуля, поджав обиженно губы, идет дальше. Зато потом, встретив Олюшкину мать где-нибудь в магазине, она высказывает ей все, что думает по этому поводу, и упрекает в неправильном воспитании ребенка. Наталья вежливо выслушает бывшую свекровь и каждый раз обещает поговорить с дочерью. Но, придя домой, Наталья даже не упоминает об этой встрече. Да и зачем? Они же с дочерью когда-то не пожадничали, отпустили отца к другой женщине, а теперь их же пытаются в чем-то обвинить, в какой-то черствости. Пусть дочка подрастет и сама решит, нужны или нет ей встречи с отцом. Нет, Наталья не держит зла на Зойку: та, может быть, была где-то права: ну почему папа ее Леночки должен быть еще чьим-то отцом? Но тогда эту же претензию они с Олюшкой могли бы так же предъявить и Зойке. Выходило, как ни крути, и так и эдак, а все стороны по-своему правы.
Честно говоря, Наталья уже давно перестала морочить себе голову этими думами, только иногда ночью, засыпая, тяжко вздыхает вослед промелькнувшим горьким мыслям. Да Бог с ним, с этим бывшим мужем и отцом. И без него жизнь как-то все-таки наладилась. Вон, какая славная дочка растет!
* * *Все бы ничего, да вот только Андрей никак не хочет замечать Олюшку, смотрит на нее так, словно на том месте, где она стоит, вообще никого и ничего нет. Пустота! Чего только Олюшка не делала, чтобы привлечь внимание Андрея! Однажды во время большой перемены Олюшка долго крутилась возле Андрея, и это заметили его друзья, с которыми он разговаривал.
— Тебе чего надо, малявка? — спросил один из них, обернувшись к Олюшке. — Иди, играй в другом месте!
И вся компания удивленно уставилась на Олюшку. Но только не Андрей — тот рассеянно водил глазами по сторонам.
После сего грустного случая Олюшка предприняла другую попытку: во время перемены снова встала неподалеку от Андрея и, изобразив досаду на лице, якобы оттого что у нее расплелась коса, тряхнула своими густыми волосами и стала демонстративно прихватывать их лентой. Этого не выдержала одна из одноклассниц Андрея. Подскочив к Олюшке, она заорала:
— Ну-ка, пошла отсюда! Еще сопля, чтоб перед мужиками крутиться! Еще мамкино молоко на губах не обсохло, а туда же: к женихам лезет! — И прогнала Олюшку.
Но Олюшку это только раззадорило. Столкнувшись с Андреем у буфета, она нарочно толкнула на него пробегавшего мимо мелкого пацана. Олюшка думала, что Андрей обернется и отругает ее, но Андрей, поймав падающего пацана, ловко поставил его на ноги и даже не взглянул на нее. «Что же это выходит? — растерянно подумала Олюшка. — Это означает, по его мнению, что меня совсем нет, не существует, что я даже и не живу на этой земле?»
И она решила: во что бы то ни стало, но она добьется — Андрей увидит ее. Ей ужасно хотелось, чтоб Андрей посмотрел на нее, хотелось почувствовать, что на нее смотрят восхищенные мужские глаза. Она всегда, когда видела Андрея, обретала светлое радостное состояние, отчего окружающий мир сразу преображался. Но от его невнимания ее свежая девичья радость таяла, как летняя радуга после дождя, и мир сразу же терял свою прелесть. Так всегда бывает, когда у тебя исчезает радость, и яркий разноцветный мир снова погружается в тусклые серые тона, в привычную свою обыденность. Ах, знать бы Андрею — какую радость он зажигает в юной девичьей душе!
* * *Но, конечно, не только радость доставлял Андрей Олюшке, и гораздо чаще это были сплошные огорчения. Одно из них произошло совсем недавно.
Как это обычно бывает к концу первого урока, все с нетерпением ожидали звонка на перемену, и он наконец-то прозвенел. Обрадованная тем, что ей предстоят приятные поиски Андрея, Олюшка выскочила из класса и уже хотела легким ветерком пролететь по коридору, но ей этого не потребовалось: недалеко от двери ее класса стоял Андрей. Олюшка сначала так обрадовалась этому, что не сразу заметила, что Андрей стоит не один, а со своей одноклассницей. А как заметила, то сразу же почувствовала, что у нее в горле появился какой-то ком, и от него в горле запершило, глаза наполнились слезами, затем этот противный ком опустился куда-то в желудок, и стало тяжело дышать. Андрей рассказывал своей однокласснице что-то веселое, и та заливалась смехом. Олюшка опешила от обиды и сначала никак не могла сообразить, что же ей надо делать. И она стояла перед ними как кролик перед удавом в минуту своей смерти. И, наверное, оттого, что она растерялась, и оттого, что она вдруг испытала неведомую ей еще боль, она сделала первое, что пришло на ум. Пусть это было некрасиво, и, по мнению других, неприлично, но, увы, когда говорит сердце, разум предательски молчит. Постояв перед этой веселой парочкой какие-то секунды, она, разбежавшись, словно маленькая девочка, проскочила между Андреем и его подружкой, растолкав их в разные стороны, при этом больно оттоптав своей сопернице ногу. Девица взвизгнула и, поджав от боли ногу, повалилась на бок. Олюшка увидела растерянное лицо Андрея, который кинулся, чтобы подхватить падающую девицу.
— Касалова, объясни мне свое поведение: перемена только началась, а ты уже трех человек с ног сшибла! — раздался грозный окрик директрисы.
Оказывается, Олюшка по своей горячности не только Андрея с его девицей растолкала, но еще вдобавок и на директрису школы наскочила.
— Касалова, я жду твоих объяснений! — Директриса выжидательно стояла перед Олюшкой, смешно нахмурив свои выщипанные брови.
Олюшка сморщилась, как от внезапной зубной боли, и исподлобья глянула на директрису. Она и сама уже сожалела о содеянном. Сбивчиво извинившись перед директрисой, она виновато стояла и даже попыталась улыбнуться. Но улыбка тут же скатилась с ее лица, когда она увидела, как Андрей, заботливо поддерживая свою подружку, усаживает ее на банкетку. Олюшке вдруг до горечи стало обидно за себя, и она, всхлипнув, как ребенок, не сказав ни слова, сорвалась с места и убежала прочь.
«Вот еще одна тихоня, словно скользкая рыбка из воды, выскользнула из своего нормального состояния, — тяжко вздохнув, подумала директриса и заторопилась в свой кабинет, по дороге рассуждая сама с собой: — Одна такая тихоня целой вражеской пехоты стоит». Ох, сколько же вот таких ЧП она повидала в этой самой школе…
* * *А разобиженная и опозоренная Олюшка в тот день непохвально сбежала с уроков и оставшиеся полдня прогуляла.
Она просто так, бесцельно, бродила по городу, рассматривая причудливо растущие вниз февральские сосульки. Особенно много этих сосулечных сталактитов было за городом, на маленьких домиках, сосульки ухитрились вырасти даже на самых махоньких подслеповатых оконцах.
К вечеру продрогшая Олюшка вернулась домой. Не зажигая света, она зашвырнула портфель и прошла в свою комнату. За окном уже стемнело, оживали после своего короткого дневного сна железобетонные короба жилых массивов, веселым светом зажигались окна в квартирах, и город снова облачался в бисерное шитье электрических огней, чтобы снова встретить и заворожить холодную февральскую ночь. И только в одном темном окне никто не видел одиноко стоящую девочку с опущенными плечами…
«Ну и пусть, пусть он меня не замечает», — горестно думала Олюшка в темноте. Ей сейчас было немного легче, никто и ничто ее не раздражало, сейчас ее оберегала темнота и только где-то глубоко внутри больно кололась застрявшая обида. Она прошла к дивану и, не раздеваясь, легла, сжавшись комочком под шерстяным пледом. И не заметила, как уснула.
* * *Проснулась Олюшка среди ночи — оттого, что ей приснился необычный сон. И это был вещий сон. Почему вещий? Потому что Олюшка так решила, она была уверена в этом.
Она явственно видела во сне, как идет по одному из проулков, по которому гуляла сегодня за городом среди тех старых деревянных домишек. Причем идет почему-то босая по стылой еще земле, а в вечерних сумерках из-за заборов к ней тянут свои прозябшие ветки деревья, жалобно, по-сиротски льнет к ее ногам незнакомая бездомная собака. А она идет и удивляется: ведь сегодня днем все эти дома, деревья, были в зимнем уборе сосулек, а сейчас нигде нет даже махонького островка таящего снега, хотя днем здесь все утопало в гигантских глухих сугробах. Однако, хотя снега нигде не было, было ужасно холодно, Олюшка даже во сне ощущала этот пронзающий холод.
