Сусанна Георгиевская - Добрый час
Учительница говорила долго. Хорошо говорила учительница. У неё был такой звонкий голос, что он раздавался на всю Переправу.
Только Надя не всё поняла. Те, кто стоял у забора, родители и бабки, — те, наверно, поняли. Они кивали головами, а когда учительница кончила, захлопали в ладоши. Ребята тоже захлопали, и Надя захлопала вместе со всеми. А Надежда Ивановна одёрнула шаль, вышла вперёд и подала молодой учительнице букет из красных маков. Та широко улыбнулась и крепко, изо всех сил потрясла Надежде Ивановне руку.
Отдав цветы, Надежда Ивановна повернулась, как будто хотела возвратиться к ребятам, но вдруг раздумала. Остановилась, легко кашлянула и сказала почти шопотом:
— Дети!..
Все ребята сразу обернулись к ней.
— Дети! — сказала погромче Надежда Ивановна. — Милые мои ребятки!.. Сегодня очень счастливый день. Вы стали школьниками. Даже когда вы состаритесь и будете такими, как я, вы вспомните этот день. Вы ведь не забыли, как первый раз пришли в наш садик?
— Нет! — закричали ребята. — Мы не забыли! Мы помним!
— Вы были тогда совсем ещё маленькие. Многие даже и говорить-то как следует не умели… А теперь вы большие, почти что грамотные.
Надежда Ивановна повернулась к директору.
— Очень порядочно читают, — сказала она. — По складам, но без запинки. Способные, старательные ребята…
Снизу вверх, робко, как будто хотела о чём-то просить, она посмотрела на высокую молодую учительницу.
— Дорогие товарищи, школьные педагоги! — Голос Надежды Ивановны дрогнул и оборвался. — Дорогие товарищи, мне кажется, что это у вас будет хороший класс!.. У нас он был очень хороший… — Молодая учительница, видно, поверила: она закивала головой, а Надежда Ивановна продолжала: — …И вот сегодня мы расстаёмся, дети. Сегодня мы с вами в последний раз прошли вместе по нашей улице. Это очень, очень… хороший день… Я рада. Я очень рада… — Надежда Ивановна вынула свой платочек и приложила его к губам. — Растите, дети, вливайтесь в нашу большую жизнь, как речки и ручейки вливаются в море. Про это красиво и правильно сказала ваша учительница. Мой долг перед родиной, перед товарищем Сталиным воспитывать достойную смену. — Тут Надежда Ивановна стиснула свои маленькие сухие ручки и обернулась к ребятам: — Дети, не посрамите меня. Будьте хорошими школьниками. Растите честными, верными, стойкими, а сердце пусть у вас будет, как и теперь, доброе, справедливое, детское сердце…
— Ладно, — сказал Ивашок и шумно вздохнул.
— И ещё я вам вот что хочу сказать. Тут, на этом самом месте, где построена ваша новая школа, когда-то стояли два барака. Это и была вся Переправа. Больше тут ничего не было: ни моторной станции, ни этих столбов с проводами, ни хлебопекарни, ни ваших хат, и дамбы не было…
— На острову жили! — сказал чей-то голос в толпе.
— Да, была наша Переправа островом. И жили мы тут на отшибе. Никто про нас не думал, никто не помнил. Я ведь и сама тут выросла, в одном из этих бараков. Стены были худые, щелястые… Чуть ветер — насквозь продувает…
— Ты про печку скажи! — крикнула вдруг от забора бабка Мирошничевская. — Все глаза бывало повыплачешь дувши.
— Попрошу, товарищи, соблюдать порядок, — вмешался директор школы. — Слово имеет руководительница детского сада.
— Руководительница детского сада… — медленно повторила Надежда Ивановна. — А ведь если б мне тогда сказали, что здесь будет детский садик для переправских ребят, да я просто бы не поверила! Какое там!.. — Надежда Ивановна засмеялась, вся затряслась от смеха, и стало видно, что она очень старенькая, очень маленькая и добрая. — Никто, никто не поверил бы, — сказала Надежда Ивановна. — Ну хоть ты, Лукьяныч. — Она кивнула стоявшему в толпе деду Антощенко. — Что бы ты, например, ответил, если б тебе сказали, что твой внук будет мотористом, а внучка учительницей в школе-десятилетке?
Тут Надежда Ивановна, видно, о чём-то вспомнила. Она посмотрела на молоденькую учительницу, потом на ребят. Губы у неё задрожали, на глаза навернулись слёзы.
— Так что… учитесь, ребята! — сказала она. — Растите!.. Трудитесь!.. Вливайтесь!..
Директор подвёл Надежду Ивановну к столу, поставил её на самое видное место и вынул букет из синего кувшина. Низко склонив свою большую голову с крутым лбом и мохнатыми бровями, он подал Надежде Ивановне букет. Букет был очень красивый, ещё лучше, чем тот — из маков. Директор отступил на шаг и сказал басом:
— Глубокоуважаемая Надежда Ивановна! Мы все, вся школа, принимаем ваш класс, как драгоценный подарок. Мы видим и чувствуем, сколько любви, сколько заботы положено вами на каждого этакого маленького человека… Ваш беззаветный труд может служить для всех нас высоким примером. Катерина Антоновна, — он повернулся к молодой учительнице, — примите класс Надежды Ивановны.
— Ура-а! — закричали в толпе.
Все сейчас же захлопали, а ребята захлопали громче всех.
Надя смотрела на Надежду Ивановну и не могла понять, что она собирается: заплакать или засмеяться. Должно быть, она и плакала и смеялась вместе.
Тут все рыбаки и рыбачки стали подходить к Надежде Ивановне и говорить ей:
— Живи долго, Ивановна. Спасибо тебе за наших малышей.
Вдруг кто-то заиграл на скрипке, да до того быстро и красиво, что Наде показалось, будто весь воздух вокруг звенит и поёт: поёт букет в руках Надежды Ивановны, поют зелёные доски забора, красная черепица крыши, узловатые ветки старого явора и осенние, пожелтевшие травы.
Даже аист в своём гнезде услышал эту музыку. Он наклонил голову, вытянул клюв и, выкатив круглые неподвижные глаза, глядел вниз, на класс Надежды Ивановны.
