Юрий Леонов - Брезентухи
С Колькой Лимончиком мы сидели за одной партой. Конечно же, он поделился картофелиной со мной, и тех, кто появлялся в классе следом за нами, мы встречали дружными залпами. Такая азартная получилась перестрелка, что на радостях чуть не шарахнули по громогласной нашей директрисе, заглянувшей в двери на крики.
Лиля появилась перед самым звонком. Едва заметно кивнула мне и больше не повернулась в нашу сторону. Была она в нарядном платьице и ботинках, такая гордая и неприступная, что просто не верилось: неужели вчера держал я ее ладошку в моей.
На переменах тоже не было повода перекинуться словцом: у девчонок свои кружки и разговоры, у нас — свои. И после школы Лиля, как всегда, пошла с подружками, а мы, приреченские, — своей ватагой.
Так повторилось на следующий день и через день. Я терялся в догадках: неужели сердится на меня Лиля, но за что? Или столь искусно маскирует от одноклассников, боясь насмешек, нашу тайну. Но как же тогда передать Лиле, хотя бы намеком, сколь нравится мне она?
Колька Лимончик, которому доверял я все свои секреты, рассудил просто:
— А ты ей записку напиши.
Светлая голова у Кольки! На уроке пластанул я из учебника арифметики Киселева чистый розовый лист, вклеенный сразу за обложкой, — мне казалось, что такие послания пишутся непременно на розовой бумаге. Загородился ладонью и, стараясь не посадить кляксы, тщательно вывел: «Я люблю тебя, Лиля». Подписываться не стал — и так поймет, от кого.
Теперь предстояла самая трудная часть операции — как передать записку, чтоб не видел никто, Конечно, можно было бы попросить об этом сидящего передо мной увальневатого Тихона — Тихоню. Но опасался я доверять ему такую бумагу.
Как и Колька Лимончик, был Тихон из местных, но на этом сходство их кончалось. Колька рос долговязым, громкоголосым, неусидчивым. Всю зиму ходил в расстегнутой телогрейке — душа нараспашку, жил с матерью и младшими сестрами в бараке железнодорожников, по ту сторону от станции. Приземистый, во всем обстоятельный Тихон носил борчатку из добротной овчины. Столь же добротным выглядел и пятистенок с массивными ставнями, где жила семья Тихона. В игры он обычно не ввязывался, усмешливо приглядывал со стороны. Может, оттого и не ввязывался, что принимали его ребята в компанию неохотно, дразнили куркулем. Верно, с весны пропадали в огороде дед и бабка Тихона, а с ними и сам он. Зато зимой все свое у них было, даже на базар выносили. Что ж в том плохого? «Работящий он, этот Тихон, — думалось мне, — только скрытен уж слишком, все молчком да молчком. И почему-то тоже не прочь схватить за косички Лилю…»
Нет, не поднялась у меня рука передать через Тихоню записку. Бросить ее прямо на парту Лиле?.. А вдруг увидит учительница…
Арифметику вела у нас прошлогодняя выпускница педагогического училища, которую меж собой мы звали Машуткой — такая она была молоденькая, крепенькая, розовощекая. Мы не боялись ее строгости — боялись ее слез, на которые слаба была она по молодости.
И все же я решил бросить записку. Сделал отвлекающий маневр— ткнул Тихона в правый бок и, едва он обернулся ко мне, чтобы сказать, кто я такой есть, кинул записку слева. Она стукнулась о выступ Лилиной парты и отскочила в проход.
Я так и обмер. На вышорканном, истоптанном полу розовый конвертик не просто валялся — кричал о своем существовании. Хоть срывайся с места и хватай, пока не поднял его тот же Тихон.
— Вот токо ткни еще, я тебе так ткну… — ворчал он.
Все захолодело во мне, когда математичка мелкими шажками направилась в нашу сторону. Она не спеша подняла записку, подержала ее в руках ровно столько, чтобы я успел помянуть всех святых, которые мне были известны от бабушки, и порвала на части.
Урок продолжался, словно ровным счетом ничего не случилось. Звонко, без раздражения звучал голос учительницы. Я был благодарен ей как спасительнице.
В том переполненном, расхлябанном годами лишений и безотцовщины классе, где троечники ходили в прилежных учениках, Лиля была едва ли не отличницей. Поэтому повод для встречи придумался как бы сам собой. На перемене, дождавшись, когда рядом почти никого не было, я подошел к Лиле и сказал, что совсем плохо стал разбираться в арифметике, никак не соображу, что к чему. Не поможет ли она мне после уроков?
Класс наш сразу же занимала вторая смена, поэтому, лукаво посмотрев на меня, Лиля спросила, где же мы могли бы заняться.
— А хоть бы у меня дома! — обрадовался я так, словно эта счастливая мысль только что пришла мне на ум.
Надежда моя повидаться с Лилей без длинного глазастого забора, без заинтересованного внимания одноклассников, наедине, была робка. Я едва заставил себя начать этот разговор. Но стоило встретиться с повеселевшим Лилиным взглядом, как все сомнения исчезли: хорошо, что я завел такой разговор:
— Только сначала я сама выучу уроки, а потом…
Этого «потом» я ждал, как праздника: подмел пол, накинул на стол белую льняную скатерть, которую мама накрывала в торжественных случаях, и, не зная, что бы еще такое необычное придумать для встречи, слонялся из угла в угол нашей комнатушки. На стене поскрипывали давно не смазанные часы с кукушкой. За дощатой перегородкой хныкал соседский Сергуня.
В дверь постучали мягко и коротко. Я бросился открывать. За порогом, приятно улыбаясь, переминался с ноги на ногу Тихоня.
— Ты чего? — не очень-то вежливо спросил я.
— Марки вот сулил ты мне показать, а я все как-то…
— Давай в другой раз, а то уроки сейчас, корову покормить надо, то да се…
— А ты учи уроки-то, учи, я не помешаю, — великодушно махнул рукой Тихон. — И корове сенца бросить, делов-то… Хошь, помогу?
— Да не-е, — кисловато возразил я, и Тихон боком-боком протиснулся погостевать, как здесь говорили.
Когда в дверь постучала Лиля, мы с Тихоном сидели за украшенным белой скатертью столом и листали альбом. Я торопился побыстрей показать все, слабо надеясь, что, может быть, это удастся сделать до Лили. Но марок было много и Тихон проявил нешуточный интерес к ним:
— А это чья марка?
— Немецкая.
— Интересно.
Увидев растерянно замершую на пороге Лилю, Тихон обрадовался так, будто вдруг пообещали ему билет на кинокомедию «Джорж из Динки джаза». Засуетился, глазами закосил с этакой непонятной загадочностью.
— Я вот… тетрадку свою принесла, как ты просил, — нетвердо сказала Лиля. — А задачник у тебя есть?
«Есть, есть! С той самой, вырванной розовой страницей!» — хотелось крикнуть, но я только кивнул, стоя посреди комнаты, словно великолепный в своем молчании миляга с Лилиного огорода.
Тихон предупредительно освободил нам стол, а сам, прихватив альбом, оседлал табурет у окна. Вроде бы даже отвернулся, чтоб не мешать, склонился так, что короткая шея совсем ушла в плечи, и притих.
Условие задачи было простое. Я решил бы ее наедине с тетрадкой за пять минут. Но Лиля сидела совсем рядом, почти касаясь меня локтем, и мысли мои были так далеко от точек А и Б, через которые кто-то куда-то ехал.
Лиля была терпеливой наставницей. Она повторяла одно и то же и раз, и два, желая, чтобы ее подопечный сам постиг бесхитростную логику решения. Я понятливо кивал головой и нес какую-то околесицу.
— Что же тут непонятного? — сокрушалась она. — Ну вот давай сначала. Из точки А выехал один поезд, вот отсюда…
— А это что за марка? — спрашивал Тихон, вытянув над головой руку.
— Сиам.
— Интересно, — ворковал он и что-то мелкое творил за спиной. Не требовалось особой проницательности, чтобы приметить, куда Тихон «тырит» марки — в рукав. Проделывал он это хладнокровно, очевидно уверенный в моей благовоспитанности: не стану же я при Лиле уличать его в воровстве.
— А теперь найдем скорость второго поезда… Ну?.. — подбадривала, воодушевляла, умоляла меня взглядами Лиля.
— Что-то не совсем… — бормотал я, красный от стыда и неловкости. Мне как-то вдруг безразлично стало, встретятся ли наконец те самые поезда или нет, хоть вовсе свалились бы они под откос, в тартарары, нисколько жалко бы не было.
— Но это же так просто, — вздохнула Лиля.
Я чувствовал себя остолопом.
— А это какая марка?
— Не знаю!
— Интере-есно! — задушевно пропел Тихон.
Лиля поморщилась, словно чихнуть собралась, но не чихнула. Быть может случайно у нее вышло, но я истолковал все по-своему. Подтолкнул Лилю локтем, кивнул на отгородившуюся от нас спину. Так по-стариковски горбатилась она над табуретом, что мы рассмеялись.
Тихон закрутил головой:
— Вы чего это?
— Надежно загородился, — сказал я.
— А-а…
Как только поезда встретились там, где им было положено, Лиля засобиралась уходить. Тщетно я уговаривал ее остаться еще хоть ненамного. Лиля лишь потряхивала косичками: нет-нет, ее уже ждет мама.
