Нил Шустерман - Здесь был Шва
Хови бегом спускается с моста.
— Ну как, разбился? Разбился?!
— Ага, — подтвердил я, поднимаясь с земли. — Придётся переименовать его в Манника Без Головы.
Айра, по-прежнему запечатлевающий всё для потомков, подошёл поближе к усопшему, драматически застыл над ним, постоял и наконец выключил камеру.
— А куда подевалась голова?
Я пожал плечами.
— Понятия не имею, где-то здесь. Вот тебе и пластик-фантастик.
— Вы это ищете? — услышал я незнакомый голос — надтреснутый, как будто его обладатель слишком много кричал. Я повернулся и… Вот клянусь, первое, что вижу — голова Манни, плывущая сама по себе в воздухе. Это длится только долю секунды, но всё равно — меня охватывает жуть. А в следующую долю той же секунды в моём мозгу что-то как будто щёлкает, и я вижу какого-то пацана с болваньей головой в руке. Я не сразу разглядел мальчишку, потому что прикид у него был серо-бурый, того же цвета, что и булыжники вокруг; ну и вы сами знаете, какие трюки способен вытворить человеческий мозг, если свет падает под подходящим углом.
— Прошу прощения, — сказал Айра, — но тут закрытая вечеринка.
Пацан и бровью не повёл.
— Клёво получилось, — сказал он. — Но вот если бы вы его приодели, чтобы он на плёнке выглядел как человек, а не как пластиковое чучело — было бы лучше.
Айра поджал губы и покраснел с досады, что сам не додумался.
— Слушай, а мы знакомы? — спросил я у пацана, хорошенько присмотревшись к нему. Его светло-пепельные вихры стояли дыбом, как если бы кто-то держал у него над головой наэлектризованный воздушный шарик. Примерно на голову ниже меня. Хлюпик. А больше в нём не было ничего примечательного. Ну, то есть, вообще ничего. Ни красавец, ни урод; ни толстый, ни худой. Ни то ни сё, всеобщее среднее арифметическое. Если найти в энциклопедии статью «пацан», то физиономия этого мальчишки будет там в качестве иллюстрации.
— Мы с тобой вместе ходим на какие-то уроки, да? — спросил я.
— На естествознание, — ответил он. — Мы сидим рядом на естествознании.
— А, ну да, точно, теперь припоминаю.
Чёрта лысого я помню, чтобы он когда-нибудь сидел рядом со мной.
— Меня зовут Кельвин, — сказал он. — Кельвин Шва.
Услышав это, Айра ахнул:
— Так это ты — Шва?
— Ну вроде я.
Айра попятился.
— А я — Энтони Бонано, — представился я, — но все зовут меня Энси. Это мои друзья: Хови и Айра. — И, указав на голову в руках пацана, добавил: — С Манни ты уже знаком.
Мальчишка шагнул к безжизненному телу.
— Слушай, а зачем вы это сделали?
— Эксперимент, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал по-профессиональному. — Мы тестируем продукт «Пистут Пластикс» на выживаемость.
— Провалил наш Манни свой тест, — сказал Хови. — С треском. А ведь вроде должен быть неразбиваемым.
— Опять технология подвела, — заметил я, не упуская из виду, что Айра держится от Шва на расстоянии, словно тот был радиоактивный — как та камбала, что выловили около мола в Канарси[8].
Шва присел подле безголового Манни.
— Ну, если уж быть точным, то он цел, — сказал он.
— Если у человека отвалилась голова, — возражает Хови, — то его никак нельзя считать целым. Уж поверь мне.
— А ты глянь, — Шва указал на шею куклы. — Голова держится на шарнире. Она просто отскочила. Смотри.
Шва втиснул голову в выемку на шее, и та с щелчком стала на место, словно у гигантской Барби. Я почувствовал одновременно и облегчение, и разочарование. Отец сделал отличную работу — это, конечно, хорошо; но у меня не вышло её испортить — что, как ни крути, весьма огорчительно.
— И какие методы истязания применим теперь? — поинтересовался Хови.
— Пиротехнику, — предложил Айра. — Попробуем его взорвать.
— А мне можно посмотреть? — спросил Шва.
— Конечно, почему нет. — Я повернулся к нему, но его уже не было. — Эй, ты куда подевался?
— Никуда. Я здесь.
Я прищурился — солнце слепило — и увидел его. Он махал руками, как будто старался привлечь моё внимание или что-то в этом роде.
— Н-не знаю, — протянул Айра. — Помните, что говорят, когда слишком много народу?
— Нет. А что говорят? — спросил Хови.
— Много народу — мало кислороду, вот что.
До Хови всё равно не доходило.
— А что, мы будем Манни кислородом накачивать?
— Это такая пословица, Хови, — объяснил я. К вашему сведению, Хови вовсе не дурак, просто он из тех людей, что всё понимают буквально. Шарики-ролики у него так работают. Кстати, если бы я ему это сказал, он так и не понял бы, при чём тут шарики и какое отношение они имеют к роликам. Это вовсе не так уж плохо, когда дело касается математики или других точных наук, но с художественным мышлением у Хови завал — ему не создать ничего более образного, чем штрихкод. Когда он был малышом, то очень неплохо справлялся с раскрасками; но дай ему карандаши и чистый лист бумаги — и у него голова треснет, однако он так и не додумается, что же со всем этим делать.
Короче, двумя голосами против одного Шва было разрешено принять участие в следующей попытке разломать Манни. Айра голосовал против, но при этом упорно прятал глаза.
— Да что с тобой такое? — недоумевал я.
— У меня своё мнение на это счёт! Имею же я право на собственное мнение?
— Ладно, успокойся, мнительный ты наш.
Увидев такую внезапную враждебность Айры, Шва решил, что ему лучше не нагнетать обстановку и уйти.
— Увидимся на естествознании, — сказал он.
И только после того, как Шва убрался, Айра отозвал меня в сторонку и сказал:
— Эх, жаль, что я не заснял это!
— Не заснял что?
— Помнишь, как ты спросил у Шва, куда он подевался, а он чуть ли не через голову прыгал, чтобы ты его заметил?
— Ну и?
— Да он же всё время стоял прямо перед тобой!
Я отмахнулся, словно отгоняя муху.
— Как это — стоял передо мной? Он же мне за спину зашёл! Поэтому я и не мог его видеть!
Но Хови покачал головой.
— Энси, он не двигался с места.
Я, нахмурив брови, уставился на них. Они что — сговорились сделать из меня дурака?
— А ещё, — добавил Айра, — про него такое говорят!..
— И что говорят?
Айра придвинулся ко мне вплотную, так что я сразу понял: вчера вечером он ел что-то с чесноком.
— Его глаза, — прошептал Айра. — Говорят, у него глаза меняют окраску под цвет неба. Говорят, что башмаки у него всегда того же цвета, как и то, что под ногами. Говорят, что если смотреть на него долго-долго, то начинаешь видеть то, что написано на стенке у него за спиной!
— Это называется «инерционность зрения», — заявляет Хови, тем самым напоминая нам, что за завесой его тупизны скрывается острый аналитический ум. — Это когда мозг сам по себе заполняет прорехи в том, что, по его мнению, ты должен видеть.
— Он не прореха, — возразил я. — Он просто парень, такой же, как и мы.
— Он фрик, — стоял на своём Айра. — От него надо держаться подальше!
Не знаю, как Хови и Айра, но я в своей жизни сталкивался со многими странностями и мне надоело держаться от них подальше.
— Если всё, что вы говорите, правда, — сказал я друзьям, — то есть способы это проверить.
2. В высшей степени странная и трагическая история Шва, абсолютно правдивая, если верить моим источникам информации
Мы с родителями живём в доме на два хозяина; это значит, что два дома соединены, словно сиамские близнецы, общей стенкой. По другую сторону стенки живёт еврейская семья. Айра знает их по синагоге, вернее, знает их имена, а больше ничего. Общение у нас случается раз в год: мы преподносим соседям рождественское печенье, а они нам — латки, еврейские картофельные блинчики. Смешно — живёшь в шести дюймах от других людей, а практически незнаком с ними. У нас еврейско-итальянский микрорайон. Евреи и итальянцы, похоже, прекрасно уживаются друг с другом. Думаю, это потому, что обе нации исповедуют культ еды и обладают развитым комплексом вины.
Вот точно так же Шва на уроках естествознания находился от меня на расстоянии в шесть дюймов, а я его никогда не замечал. Весьма странно, поскольку я очень даже неплохо замечаю в классе всё, что не имеет непосредственного отношения к уроку. А думая о том, как Айру чуть кондрашка не хватил при упоминании имени Шва, я понял, что необходимо расследование. Оно заняло пару дней, и в результате я узнал кое-что интересное.
Я позвал Айру и Хови на военный совет (так мы, мужики, называем обмен сплетнями). Разговаривать в гостиной было нельзя — там на диване храпел Фрэнки, захватив, как всегда, самое уютное местечко во всём доме. Что-то Фрэнки в последнее время спит целыми днями.
— В шестнадцать лет это обычное явление, — пояснила мама. — Вы, подростки, в пятнадцать заворачиваетесь в кокон и впадаете в спячку на много лет.
