Елена Верейская - Джиахон Фионаф
— А если это ёж Джиахона Фионафа?
— Да нет же! — крикнул Дима.
— А вдруг?.. — прошептала Маруся.
— А вдруг?.. — повторил Вовка.
— Трусы вы! — рассердился Дима. — А я так вот…
— Карр!.. Карр!..
Дети оглянулись. На калитке сидела ворона. Огромная, с чёрными крыльями и большим клювом. Сидела и смотрела на детей.
Маруся закрыла лицо руками и ткнулась носом в стол. Вовка вцепился в Диму.
— Ты… чего? — спросил шёпотом Дима не то Вовку, не то ворону.
— Карр!.. — крикнула опять ворона.
Вовка заревел. Ворона тяжело взмахнула крыльями, медленно поднялась, пролетела над головами детей и скрылась за деревьями.
Вовка ревел. Маруся так и застыла, уткнувшись в свой рисунок. А Дима очень громко — только голос у него немножко дрожал — сказал:
— Мы не будем трогать ежа.
Маруся вдруг подняла голову, схватила Диму за плечи, приблизила к нему лицо и страшным шёпотом сказала:
— Видишь!
На Вовкин рёв из дачи уже бежала мама. Дима только успел шепнуть Вовке:
— Не рассказывай! Скажи, ушибся!
* * *В тот же день вечером, — Вовка уже засыпал в своей кроватке, а Дима ещё сидел за столом и читал, — мама сказала:
— Ах, Димочка, я и забыла, что у нас чёрного хлеба нет к ужину. А с поздним поездом может папа приехать. Сбегай-ка к хозяевам, попроси до завтра немного хлеба.
Дима вышел на крыльцо. Вечер был шумный, ветреный. Весь сад качался и шумел на разные голоса. По небу быстро-быстро мчались оборванные облака, и половина луны то пряталась в них, то вдруг выскакивала на небо и тоже как будто бежала. А по всему саду бегали чёрные тени деревьев и обрывки лунных пятен. Всё бежало, побежал и Дима, и ему казалось, что в нём, отдельно от него, бежит его сердце.
А в комнате у хозяев было очень светло и совсем не страшно. Хозяин сидел за столом и ел щи, хозяйка что-то варила на примусе, а Маруся в углу раздевала куклу. Примус громко шумел, и за его шумом не было слышно, как шумит сад. Дима перевёл дух и попросил хлеба.
— Хорошо, — сказала хозяйка, — я как раз сегодня свежий испекла. Только подожди минутку, видишь, я занята. Посиди пока.
Дима был рад, что не сразу снова идти. Он подошёл к Марусе. Но Маруся смотрела на него испуганными глазами.
— Ты что? — спросил он.
Маруся ничего не сказала, только ущипнула Диму за руку и глазами показала на стенные часы. Дима посмотрел на часы, и сердце у него чуть-чуть ёкнуло. Было без пяти девять.
У Маруси задрожали губы. Она бросила куклу и подошла к матери.
— Мама, я отрежу Диме хлеба. Можно?
— Нет, нет, — сказала мать. — Ты не знаешь, от которого. Ещё чёрствого дашь. Я сейчас.
— Мамочка, Дима… спешит…
Хозяйка обернулась к Диме.
— Дима, можешь подождать минутку?
— Мо… могу… — прохрипел Дима, не отводя глаз от часовой стрелки. А стрелка всё двигалась, всё двигалась, всё ближе, ближе к девяти.
Маруся под шум примуса шепнула Диме на ухо:
— Глупый! Зачем сказал, что можешь? А вдруг не поспеешь!
— Поспею! Ничего!.. Ты не бойся! — храбрился Дима. А сам глаз не мог оторвать от стрелки.
„Пшш-шш…“ — потухал примус. Хозяйка поставила кастрюлю на стол. В полуоткрытое окно сразу ворвался шум деревьев. Хозяйка долго выбирала, от какого каравая отрезать. Дима и Маруся впились глазами в часы…
Без полминуты девять. Дима выскочил в сени, забыв поблагодарить. За ним выскочила Маруся.
— Беги! Изо всех сил беги! Поспеешь! — Толкнула в спину. Дверь из сеней на крыльцо хлопнула за Димой. У Маруси в сердце что-то крутилось, точно волчок.
— Маруся! Иди же кашу есть!
Маруся села за стол, взяла ложку.
„Бам!“ — первый удар часов. Маруся вздрогнула. Нет, Дима, конечно, уже пробежал мимо калитки… Три, четыре, пять… Конечно, успел!.. Шесть, семь, восемь… А вдруг?.. Девять!
И вместе с девятым ударом — из сада:
— А-а-а! А-а-а!
— А-а-а! А-а-а! — завопила Маруся. Схватилась руками за уши, головой упала на стол…
— Что?! Что?! Маруся, что с тобой?
Отец схватил Марусю на руки. Маруся кричала:
— Спаси! Спаси Диму! Это его… а-а-а! а-а!.. это его… Джиахон Фионаф! А-а-а!
— Что?! Кто? Какой Финаф?
— Съест!.. а-а-а!.. съест!.. спаси!..
* * *Когда дверь за Димой захлопнулась, он остановился. Ещё быстрее бежало всё: и тучи, и луна, и тени, и светлые пятна. Сад шумел. Испуганные деревья метались из стороны в сторону. Дима не разобрал: что это, ветер шевелит у него на голове волосы или они сами шевелятся? Он рассердился на себя, топнул ногой и вполголоса сказал сам себе:
— Какие глупости! Ну, и что же, что девять часов? Ведь я же сам выдумал Джиахона… — Он не договорил „Фионафа“, так стало страшно. „Вот что, — подумал он, — зажмурю глаза и побегу во весь дух! Дорожка прямая. И ничего не увижу!“
Он крепко прижал мягкий, душистый хлеб к тому самому месту, где скакало сердце, крепко-накрепко зажмурился, весь наклонился вперёд и понёсся. Ветер подгонял его сзади, босые ноги звонко шлёпали по хорошо натоптанной дорожке, хлеб вкусно пахнул, и это как-то успокаивало. Дима разогнался и летел вовсю. И вдруг… Что-то со страшной силой ударило его в лоб, в нос, в глазах вспыхнули огни, и он со всего маху отлетел назад, в холодную и влажную траву.
— А-а-а-а-а! — закричал он от ужаса, от боли, открыл глаза, сел. Тучка сбежала с луны, и Дима сквозь слёзы, так и хлеставшие из глаз, увидел перед собой ярко освещённую калитку.
„Налетел… дурак!“ — выругал он себя, вскочил на ноги, подхватил далеко отброшенный хлеб и уже с открытыми глазами помчался дальше.
И только дома, когда мама всплеснула руками и вскрикнула: „Дима! Что с тобой?!“ — Дима громко, в голос, заревел и ткнулся окровавленным носом в мамино платье.
* * *Утром Вовка и Маруся выбежали с разных сторон на лужайку.
Калитки не было. Трава была срыта, дорожка шла прямо, а две тропиночки обегали кусочек свежеутрамбованной земли.
— Где же калитка? — остановился Вовка.
— Калитку папа убрал. Давно собирался, забор ещё прошлый год сняли, а калитка очень глубоко вкопана была. И калитки нету, и никакого Джиахона Фионафа нету! Это всё Димка выдумал, чтобы нас пугать, а мама сказала, что Димку надо выпороть, не ври! — одним духом выпалила Маруся.
Вовка стоял, разинув рот, и ничего не мог понять.
Через несколько минут из-за кустов вышел Дима и увидел: на том месте, где вчера была калитка, прыгали, взявшись за руки, Маруся с Вовкой и громко пели:
— Нету Джиахона!
— Нету Фионафа!
— Нету Джиахона!
— Нету Фионафа!
Увидали Диму, остановились. Маруся показала на него пальцем и захохотала:
— Нос-то! Нос-то! Фуфлыга синяя, а не нос!
Дима собрался с духом и громко сказал:
— Ну, давайте в казаки-разбойники.
Маруся подняла обе руки, показала Диме длинный нос и, не сводя с него глаз, крикнула:
— Вовка! Я принесу Дуньку, давай в папу-маму!
— В папу-маму! — обрадовался Вовка.
Дима быстро повернулся на пятках и пошёл в сад. Он чувствовал, что сейчас заревёт. Оттого ли, что очень болел нос, оттого ли, что хохотала Маруся, или оттого, что не было калитки?.. Он сам не знал.
Маруся крикнула ему вслед:
— А тебя надо выпороть, не ври!
Дима, глотая слёзы, пошёл на бугорок над прудом. Там можно было прятаться, кругом кусты. По небу бежали белые облака, отражались в пруду. Но только в облаках уже не было страшной рожи Джиахона Фионафа, а из пруда уже не глядели его верные слуги… И некого было спасать из таинственного невидимого замка…
А на лужайке не было больше старой замшелой калитки. И везде казалось пусто-пусто и скучно-скучно…
„Что ж… пойду домой, почитаю“…
На дорожке Дима сразу натолкнулся на маму.
— Дима! Что с тобой? Ты плакал?
— Мама, ты не сердись… А только мне так жалко… так жалко!.. моего… моего Джиахона Фионафа!..
