Александр Лебеденко - Первая министерская
— Иди, иди! — опять подталкивает его Матильда Германовна, и Андрея охватывает решимость отчаяния. Ведь на часах уже без четверти… На носках он входит в кабинет.
Мартын Федорович взглядывает на сына скосив глаза, ни одним движением не меняя позы. Рука его оставляет папиросу на краю пепельницы и тянется к резной шкатулке. Пальцы вылавливают нужные монеты. Два гривенника белеют на углу стола, крытого зеленым сукном. Андрей смахивает их мальчишьим движением в ладонь. И так же на цыпочках уходит к двери и уже вихрем несется через столовую, на веранду и в сад. Гривенник Лидии летит на стол, катится широким кругом по столовой.
Сильно раскачиваясь, тяжелея, вступает теперь в кабинет и Матильда Германовна. Уже переступив порог, она мягкими пальцами стучит в дверь. Она все еще не понимает, раздражен ли сегодня коллежский советник или нет.
— Что нужно? — холодно звучит из глубины кабинета.
— Деньги… на базар, — срывающимся, тоненьким голоском шепчет Матильда Германовна.
А в это время Андрей, разогнавшись, проскакивает калитку, звеня большой черной клямкой. Он вылетает на улицу и, подпрыгивая, мчится по тротуару.
Но на углу перед ним маячит фигурка девушки в коричневом платье, и Андрей резко меняет походку, вышагивает широко и деловито. Обгоняя гимназистку, он отводит фуражку далеко-далеко — так, говорят, делают в Киеве или Варшаве — и быстро наклоняет голову.
Девушка едва заметно кивает головой и опускает глаза.
«Кривляка! — решает Андрей. — Все девчонки дряни!» — и поворачивает за угол.
Теперь он шагает задумчиво, и мысли его опять около отца. Как его все боятся! Никто никогда не видел, как он смеется. Его слова — это приказы. Иногда только он роняет короткие фразы. Из них Андрей усвоил, что, по мнению Мартына Федоровича, все люди подлецы, мальчишки — будущие висельники, а жизнь — вообще так, что-то подлое…
Такие мысли никак не входят в сознание Андрея. Ему кажется, что так думать нельзя и говорят такие вещи не серьезно. Стоит ему самому подумать о жизни, и он сейчас же захлебывается в солнечной радости, которая поднимается у него изнутри. Небо синее, солнце золотое! Ветер несет запахи из садов. А тело такое сильное, ловкое; самое главное, что его не чувствуешь. Вот, кажется, можно было бы прыгнуть высоко-высоко… и полететь… Плохо, конечно, что кончились каникулы, но зато теперь приедут все товарищи, живущие вне города. Костя Ливанов… Поездки на лодке, походы в лес. А в гимназии тоже весело… не на уроках, конечно, а на переменках. Ах, если бы только не латынь и не директор! А то все было бы ничего… Солнце чуть-чуть меркнет — это Андрей вспоминает, что сегодня он тоже не подготовил уроков… Ну и черт с ними! Все трын-трава!.. Фуражка сама сползает назад, назад… Платком Андрей вытирает капли пота на лбу и уже вразвалку, размахивая рукой, — вероятно, это здорово выглядит со стороны! — спешит к воротам гимназии.
В гимназии все совершается по строгому ритуалу. Каждый гимназист должен знать, как нужно кланяться господину директору и господам преподавателям, как нужно держать руки, ходить, надевать фуражку и затягивать пояс.
Посредине коридора нижнего этажа, там, где убегает наверх широкая лестница серого гранита, в глубокой полутемной нише, величиною с добрую комнату, висят на стене большие часы с мелодическим звоном и аршинной палкой маятника. Под часами с раннего утра и до конца занятий стоит сторож, отставной унтер-офицер, в длинном ливрейном сюртуке. На рукавах и на воротнике его пробегает золотой позумент, начищенный, как медная кастрюля. Высоко подняв колокольчик, он начинает звонить вместе с первым ударом часов. Никогда, никогда не запоздает он и на пять секунд. Ведь господин директор проверяет свои часы по его, Якова, часам и может заметить оплошность!
Как только раздается звонок — открываются двери, и девять буйных потоков вырываются из классных помещений в тихие коридоры. Каменное здание гимназии покачивается от топота сотен быстрых ног и рева ломающихся голосов гимназистов-старшеклассников.
А потом опять звонок, и опять медленно текут минуты академического часа.
То один, то другой ученик пятого класса вынимает маленькие часики. К нему сейчас же тянутся с соседних парт. Владелец прикладывает часы к уху. Нет, часы тикают, но все еще пятнадцать минут до звонка! Неумолимый механизм Павла Буре или Мозера исправно работает даже в карманах гимназистов.
— Черт! Как тянется время, — шепчет Андрюша своему соседу, Ване Квятковскому. — Ей-богу, меня потянет. А я ни бум-бум, ни кукареку…
— И я такожде, — едва слышным шепотом, не поворачивая головы, роняет в ответ Ваня.
— Уже на «и» перешел, — продолжает нервно шептать Андрюша. — Он любит гнать по алфавиту… Как ты думаешь — троих успеет вызвать?..
Но именно в этот момент и открылась тяжелая классная дверь. И тридцать пять стриженых голов повернулись на ее тихое стеклянное движение. В класс вошел полный, тяжело дышащий классный наставник, Владимир Васильевич Горянский, ведя за руку подростка, одетого в штатское.
Быстрый шепот прошел по всему классу, вплоть до «Камчатки», где на самых высоких партах сидели второгодники.
Новичок, сопровождаемый Горянским, шел к кафедре упершись глазами в паркет. Это был мальчик выше среднего роста, с гладкими черными волосами, мохнатыми бровями, с хорошими чертами лица, отличавшегося той выписанной красивостью, которая свойственна украинцам. На нем была надета суконная рубаха с черными костяными пуговицами, без пояса, и… брюки…
Но вот об этих-то брюках сразу и заговорил весь класс. Помните, у Гоголя запорожские штаны, в складках которых может спрятаться Черное море? Вот такие штаны были и на новичке. Должно быть, какой-то деревенский портной-самоучка, не щадя материала и жалея время, размахнулся и скроил штанину на двуногого бегемота.
— Гу-гу! — пронеслось по классу. — Вот так штаны!
— Смотри, смотри! — толкали мальчики друг друга.
— Да, я вижу, — отвечал сосед. — Должно быть, из маминой юбки…
— Это дедушкины!.. Только их малость подрезали.
— Да, это, я тебе скажу, на рост и в ширину.
— Вот, господа ученики пятого класса, — начал, поглаживая рыжую, аккуратно округленную бородку, классный наставник, — вашего полку прибыло. Прошу любить и жаловать. Василий Котельников. С сегодняшнего дня принят в нашу гимназию. Вас, Геннадий Андреевич, — обратился он к восседавшему на кафедре учителю географии, — я попрошу слегка проверить его знания, так как Котельников держал экзамены только по главным предметам. А сидеть, Котельников, вы будете здесь.
Он показал на пустующее место на второй парте третьего ряда, рядом с первым учеником Ашаниным.
— Только потрудитесь поскорее переодеться. У вас есть дома подходящий костюм?
— Ни, нема, — краснея, ответил Котельников и еще ниже опустил голову.
— Тогда придется посидеть пока дома. В таком наряде в гимназию ходить нельзя. Как только обзаведетесь формой, приходите. Занятия начинаются ровно в девять. Молитва без четверти девять. Поняли? Кроме того, я прошу вас не изъясняться в гимназии на малороссийском наречии. Не забудьте!
— Понял… — ответил Котельников.
Он прошел по узкому проходу между скамей и неловко сел на низкую парту.
— Котельников, — вспомнил вдруг Геннадий Андреевич, — пожалуйте сюда, к кафедре.
Но Котельников продолжал сидеть, недоумевающе осматриваясь по сторонам.
— Разве вы не слышите, Котельников? Я прошу вас пожаловать сюда. — Геннадий Андреевич указал пальцем на затертый больше других квадрат паркета перед кафедрой. — Вот сюда.
Котельников нерешительно двинулся на середину класса.
— Гу-у-у-у! — опять вихрем шепота пронеслось по классу.
— Ну и штанци!.. Вси полы пидмитае, — запел сидевший на первой парте, в очках, с бритой головой, Тымиш. — Бо дай ему лыха годына!
— Тымиш, прошу вести себя корректно по отношению к товарищу! — грозно заметил Геннадий Андреевич, но сам не выдержал и беззвучно фыркнул, посмотрев на казацкие штаны Котельникова. — Ну ладно! — сказал он, раздвинув плечи и погладив себя по пышным нафиксатуаренным усам. — По какому учебнику вы проходили географию?
— По Воронецкому, — быстро ответил Котельников.
— Т-так. Ну, что ж. Скажите, пожалуйста, как называется столица Испании?
— Мадрид, — немедленно ответил Котельников.
— А на какой реке он стоит?
— На Мансанарес…
— А столица Индии?
— Калькутта…
Насчет столиц, рек, озер и высочайших вершин Котельников не подкачал.
— Неплохо, неплохо! — сказал наконец Геннадий Андреевич. — Ну, садитесь. Продолжайте и дальше углублять свои знания в области географии. География чрезвычайно расширяет кругозор. Вы, видимо, любите географию?..
— Хорошо, что новичка привели, — шептал Андрей Ване Квятковскому. — Наверное, Яков уже колокольчик приготовил.
