Джанни Родари - Жил-был дважды барон Ламберто, или Чудеса острова Сан-Джулио
— Сегодня я бы посоветовал вам, — говорит Ансельмо, — ромашку из Римской Кампаньи, тысяча девятьсот сорок пятого года.
— Решай сам, Ансельмо, решай сам.
Раз в году вилла открывает свои двери и ворота, и туристы могут осмотреть коллекции барона Ламберто — сушёной ромашки, зонтов и картин голландских художников семнадцатого века... Посмотреть на них приезжают со всех концов света, и лодочники Орты, которые на своих вёсельных и моторных лодках перевозят посетителей на остров, в этот день просто обогащаются.
2
Идёт смена синьорины Дзанци.
— Ламберто, Ламберто, Ламберто...
Она очень старается не выделять второй слог, чтобы не слышалось это блеяние — «бе-е, бе-е, бе-е», за которое её упрекнули. Она тоже, как и синьора Мерло, чтобы не скучать, вяжет на спицах и чувствует себя совсем неплохо. Ей даже не приходится считать петли, руки сами делают это.
В другой комнате мансарды молодой Армандо слушает рассуждения синьорины Дельфины.
— Эта работа, — говорит она, — не по мне.
— А я нахожу её очень лёгкой, — возражает Армандо. — Представьте, если бы пришлось без конца повторять слово «птерозавр»...
— А что это значит?
— Доисторический летающий ящер. На прошлой неделе был в кроссворде.
— Но при чём тут птерозавр! Эта работа всё равно оставалась бы очень странной, даже если бы пришлось без конца твердить слова «печка» или «картошка ».
— Не вижу ничего странного или загадочного. Барон платит, мы делаем, что приказывает. Просто и ясно. Он вкладывает капитал, мы трудимся. Осёл останавливается там, где велит хозяин.
— А толку? Я десять лет работала на чулочной фабрике. Хозяин платил (мало, по правде говоря), я работала, и в результате люди покупали чулки. А мы что производим?
— Синьорина, не усложняйте дело. Считайте, что вам платят за рекламирование мыла «Пик-Пук». Вам ведь не нужно производить это мыло, достаточно только повторять: «Пик-Пук», «Пик-Пук», «Пик-Пук». И люди спешат покупать это мыло, потому что, когда моют лицо, им слышится ваш нежный голосок и видится ваш хорошенький носик.
— Оставим комплименты. Мы не делаем барону Ламберто рекламу, — он ведь не продаётся. К тому же, работаем втайне, словно речь идёт о чём-то запретном.
— Наверное, это военная тайна.
— Ну что вы...
— Какой-нибудь атомный секрет...
— Да бросьте...
— Синьорина, я подсчитал, что каждый раз, произнося слово «Ламберто», я зарабатываю пятьсот лир. Это, по-вашему, мало? Условия здесь отличные. Кухня превосходная. Сегодня, например, синьор Ансельмо подал нам трюфели с рисом и утку по-пекински. Я двенадцать лет работал на заводе, где выпускали холодильники, но ел только хлеб с самой дешёвой колбасой. Тут же я начинаю толстеть. А когда попросил от имени всех нас, чтобы одну из комнат переоборудовали в спортивный зал, нашу просьбу выполнили в тот же день. И какой спортинвентарь — как у миллионеров! Вы ведь тоже с удовольствием будете заниматься гимнастикой. Так в чём же дело, чем вы недовольны?
— Я довольна, но хочу понимать смысл того, что делаю.
— А когда поймёте, что вы с ним, с этим смыслом, сделаете? Кофе сварите?
Идёт смена синьоры Мерло. В соседней комнате спокойно отдыхают синьор Бергамини и синьор Джакомини, который, как обычно, ловит рыбу. Он забросил удочку из окна и ждёт. Ловить рыбу умеют все — так, по крайней мере, считает он — и объясняет:
— Это как на Олимпиаде — важно участвовать, а не побеждать.
Синьор Бергамини стоит рядом и наблюдает. Поистине волшебное совпадение — оказались вместе настоящий рыболов и настоящий наблюдатель за рыболовом, из тех, кто не выходит из себя, если рыболов ничего не ловит, а просто стоит, заложив руки в карманы, или курит трубку и спокойно проводит время, не отвлекая разговорами.
Если же они и разговаривают, то вспоминают прежние рыбалки, в других местах, или обмениваются мнениями по разным поводам.
— Вы заметили, — говорит синьор Джакомини, — что синьор Ансельмо никогда не расстаётся со своим зонтом?
— По-моему, — отвечает синьор Бергамини, — он держит его, даже когда принимает душ.
В самом деле, синьор Ансельмо всегда ходит с чёрным шёлковым зонтом — он висит у него на руке.
— Славный малый, однако.
— Пожалуй.
Когда наступает смена синьора Джакомини, он укрепляет свою удочку на подоконнике и просит синьора Бергамини посматривать на неё. Синьор Бергамини — истинный наблюдатель за рыболовом. Он продолжает наблюдать, даже когда тот уходит.
А теперь давайте послушаем, о чём говорят синьоры Дзанци и Мерло, которые вяжут в гостиной.
Синьора Мерло озабочена. У неё есть кузен, которого зовут Умберто, и ещё один, которого зовут Альберто. Когда наступает её смена, эти имена всё время приходят ей на ум, и уже не раз у неё едва не срывалось с языка «Умберто» или «Альберто» вместо «Ламберто».
Дальше всё идёт хорошо — второй и третий слоги одинаковы во всех трёх именах — умБЕРТО, альБЕРТО и ламБЕРТО. Но первый всегда даётся ей с трудом, всё время приходится со скоростью вычислительной машины отделять мысли от слов. Каждый раз нужно выбирать правильный слог из трёх — «Лам», «Ум» или «Аль».
— До сих пор, к счастью, я ещё ни разу не ошиблась.
— Это, конечно, нелегко, — соглашается синьора Дзанци. — А у меня свои трудности. Мне приходят на ум разные другие слова, которые начинаются на «лам», например, «лама», «лампа», «лампион», «лампада», «лампасы»... Первый слог идёт легко, а на втором я уже спотыкаюсь. Всё это, конечно, дело совести. Ведь платят за то, чтобы я произносила «Ламберто», и если стану говорить «лампасы», у меня возникнет ощущение, будто я нечестно зарабатываю свои деньги.
А внизу, в кухне, мажордом Ансельмо тоже время от времени нажимает кнопку и слушает разговоры, которые ведутся в комнатах под крышей. Они развлекают его, пока он готовит рисовый пудинг или булочки с кремом. Он слушает не для того, чтобы шпионить, а просто из любознательности. Он ведь очень образованный человек, этот синьор Ансельмо.
Синьор барон, напротив, никогда не стал бы подслушивать чужой разговор. Его бедная мама ещё в детстве объяснила ему, что подслушивать — плохо. Он нажимает кнопку только для того, чтобы удостовериться, что работа выполняется добросовестно.
— Ламберто, Ламберто, Ламберто...
Эти голоса рождают в нём ощущение уверенности, как если бы где-то рядом всегда стоял на страже часовой, готовый отогнать врагов. Он хорошо понимает — они повторяют его имя только потому, что им за это платят. Но делают это так старательно, а иногда и так красиво, что барон не может не подумать: «Надо же, как они меня любят».
3
Однажды утром барон смотрит в зеркало и обнаруживает, что за ночь на голове у него вырос волос. Светлый, золотистый волос. Вот он колышется над лысым черепом, покрытым коричневыми пятнами.
— Ансельмо! Скорей! Иди посмотри!
Ансельмо бежит со всех ног и впопыхах даже
забывает свой зонт, и вынужден вернуться за ним с полдороги.
— Смотри — волос! Вот уже сорок пять лет как на моей голове не появлялось ничего подобного.
— Минутку, синьор барон.
Ансельмо уходит и тотчас возвращается с большой лупой, которая служит барону, когда он рассматривает коллекцию своих марок. Под лупой волос похож на позолоченное солнечными лучами дерево, мало того...
— Если синьор барон позволит, — говорит Ансельмо, — то я замечу, что это не простой волос, а волнистый, даже, возможно, вьющийся.
— В детстве, — с волнением шепчет барон, — бедная мама называла меня «мой маленький локон».
Ансельмо молчит. С помощью лупы он внимательно обследует всю поверхность хозяйского черепа. Кожа туго обтягивает это талантливое произведение архитектуры, которое послужило первой натуральной моделью для строителей Пантеона, для Микеланджело, создавшего купол Собора святого Петра в Риме, а также для каски мотоциклиста.
— Или лупа меня обманывает, или я фантазёр, либо вот тут, где правая теменная кость стыкуется с решётчатой, пробивается ещё один волос. Да, вот он! Ага, прорван кожный покров, уже появляется кончик... Вот он поднимается... Медленно, но упрямо тянется вверх...
— Ты мог бы стать неплохим радиорепортёром, — замечает барон.
— Нет никакого сомнения — это светлый, золотистый волос. Прямо шёлковый! Но... Подождите, подождите...
— Что случилось? Он испугался? Спрятался обратно под кожу?
— Ваши морщины, синьор барон!
Кожа на лице старого синьора покрыта густой паутиной морщин — и мелких, тоненьких, едва различимых, и глубоких, словно рвы, так что лицо его очень напоминает физиономию столетней черепахи.
— У меня впечатление, — продолжает Ансельмо, — будто морщины разглаживаются. Помнится, возле этого глаза я насчитывал их более трёхсот, а теперь — готов спорить на мой зонт — их гораздо меньше. Кожа разглаживается прямо на глазах. Из глубины её поднимаются молодые, полные жизни и силы клетки и заменяют старые, которые тихо и незаметно исчезают...
