Антонина Ленкова - Это было на Ульяновской
— Ты купаться? Увидишь Игорька, скажи, чтобы шел домой.
— Хорошо, — вздохнул он и нехотя пошел дальше.
Теперь улыбнулась Нина: какой-то он странный, этот Саша. Никогда не пройдет, чтобы не остановиться. Вот и приходится придумывать всякие задания, как сейчас, например.
Дом, где живет Нина Нейгоф с отцом, матерью и 13-летним братишкой Игорьком, угловой; пересекающий здесь улицу проспект имени Семашко спускается прямо к Дону. Летом мальчишки, едва проснувшись, мчатся к берегу в одних трусах. Перепрыгнув через кучи щебня, ящики, бочки, бултыхаются в воду здесь же, в гавани. Грузчики их не ругают: Дон большой, всем воды хватит — и детям и пароходам. Разве что, увидев среди мальчишек Колю, прикрикнет на сына Антон Никанорович Кизим, да и то больше для порядка.
Домой ребята приходят мокрые, веселые и такие голодные! Не успеют очистить тарелку — добавку спрашивают.
— Будет, будет вам добавка, — смеются матери. — Кушайте на здоровье да растите поскорей.
А куда торопиться? Пусть себе растут, как им хочется. Пусть бегают по родной своей улице, сколько им вздумается. Машины здесь ходят редко, даже трава проросла между булыжниками мостовой. Не верится, что всего в двух кварталах, если пройти по тому же проспекту не к Дону, а наверх, самый большой в Ростове базар, а за ним — огромный, шумный город. Да и сама Ульяновская зажата между двумя большими проспектами — Ворошиловским и Буденновским — и в ней всего четыре квартала. Зато Буденновский, если бы не Дон, протянулся бы, наверное, до самого Кавказа. Всем, кому ехать на море или, к примеру, на городской пляж, не миновать Буденновского.
Хорошие люди живут на Ульяновской — простые, работящие. Знают друг друга по многу лет, помогают в беде. Ну а если случается что по-соседски, идут в дом Кизимов:
— Рассуди нас, Ивановна, ты у нас самая справедливая.
Наверное, за эту самую справедливость да за то, что в ночь-полночь готова была Мария Ивановна помчаться на помощь человеку, назначил ее управляющий домами квартальной уполномоченной. Она приняла эту общественную должность как знак уважения и великого доверия. Старалась, чтобы все было по совести, чтобы всем было хорошо.
Антон Никанорович, глядя на вечно хлопочущую о чем-то и о ком-то жену, только головой покачивал: своих детей бросает — лишь бы чужие были присмотрены.
Мария Ивановна и впрямь могла пропадать по целым дням, если случалась у кого беда. Детей своих она считала самостоятельными, понимающими, что можно, что нет. А муж, если она запаздывала с обедом, долго не сердился. Да и можно ли сердиться, когда человек прямо разрывается у примуса, чтоб скорее тебя накормить, да еще и приговаривает:
— Золотой ты у меня человек, Антоша. Что б я без тебя делала? Как жила б одна-одинешенька?..
За такие слова и не то вытерпеть можно!
Иногда брал он в руки баян. И полуподвальная комната наполнялась мелодией украинской песни, напоминавшей Антону Никаноровичу родные места, куда так рвалось его сердце, когда служил он в далекой Осетии. Кто бы мог подумать, что именно там, на одной из владикавказских улиц, встретит он русскую девушку — смуглую, кудрявую, с глазами, похожими на волны Терека, когда он сердится!
— Ты как сюда попала, дивчинонька? Каким ветром тебя занесло в эти края? — Такое искреннее изумление светилось в больших черных глазах Антона, столько теплоты было в них, что бойкая на язык девушка вдруг смутилась. И неожиданно для самой себя поведала приглянувшемуся ей пареньку в ладно пригнанной красноармейской форме нехитрую историю своей жизни.
— Речка есть такая — Хопер. Слыхал? Там я и родилась. В станице Урюпинской. Тоже не слыхал? А сам-то ты откуда?
— С Украины я, из Лимана. Небось, не знаешь?
Она отрицательно качнула головой и продолжала:
— Жили, как все, — когда густо, когда пусто, ртов-то у отца с матерью аж пятеро было. Я — средняя, старше меня — сестра и брат и младше — сестра и брат. Правда, смешно?
Антон пожал плечами. Ничего смешного он в этом не находил, но девушка смеялась так заразительно, что и он заулыбался. А она уже посерьезнела, продолжала рассказывать:
— Началась война, отца забрали защищать «царя и отечество». Тут мы горюшка хлебнули. Старшей, Наде, больше всех досталось — ей уж тринадцать было, а младшей, Галочке, годочек всего. Писем от отца долго не было, и вдруг весточка: раненый он, в Ростове лежит, в бараках. Мать у нас была отчаянная, сгребла всех — и в Ростов. Представляешь?
По Антоновой юности тоже прокатилась эта самая война «за царя и отечество», многое мог он себе представить, но чтобы женщина в такую лихую годину могла посадить в повозку пятерых детей, голых и босых, и отравиться неизвестно куда…
— И как же вы — доехали?
— Доехали. И бараки нашли. Это где Ростов уже кончается, а Нахичевань еще не началась. И отца нашли — худой такой, бледный. Увидел нас, даже заплакал от радости. А потом говорит врачам: поправился, выписывайте. Выписали. Повез он нас аж за Дон. Нашли там место, землянку выкопали, жить стали. Бедовали, как все. Одно хорошо — вместе. Да только недолгой была та радость — в девятнадцатом году умер отец…
Серые глаза девушки наполнились слезами, губы дрогнули.
— Ну-ну, не плачь. — Антон вытащил из кармана платок, неумело стал утирать ей слезы. — Этим горю не поможешь. Дальше-то как жили?
— Да так и жили. Мать с горя черная ходила, еле поднялась. Надюшка работать пошла, я газеты продавала. Как красные в город вошли, легче стало. Гаврика в Москву учиться послали. Он у нас самый умный был, даже в гимназию ходил, когда еще в Урюпинске жили. Как выучится — начальником будет.
— Каким начальником? — спросил Антон.
— Обыкновенным. Чтоб Советскую власть защищать. Ему знаешь как повезло: их там кормят… Мы сюда приехали от голода спасаться. — Девушка вдруг заторопилась. — Заболталась я тут с тобой, а у меня еще дел невпроворот.
— Какие ж у тебя дела?
— Всякие. У кого белье постираю, кому огород прополю, кому полы помою. Мало ли работы! Надо только ее не бояться.
Они шли быстро, минуя одну за другой узкие, кривые улочки. Поравнявшись с низким глинобитным домиком, девушка, взмахнув на прощание рукой, исчезла, будто сквозь землю провалилась.
Антон улыбнулся и отправился по своим делам. А на следующий день пришел на знакомую улицу, отыскал убогую хатку, в которой разместилась семья Хованских, и, взглянув на Марию, понял окончательно: не будет ему без нее ни счастья, ни радости. Потому сказал открыто и просто:
— Вот что, Мария, выходи за меня замуж.
И увез ее на Украину.
Приятно было Антону, что понравилась его молодая жена и матери, и братьям. Была она веселой, работящей, его, Антона, почитала и любила. Когда подарила ему сына — вылитую его копию, — готов был на руках ее носить, каждое желание исполнять.
А Марию тянуло в Ростов, куда переехали к тому времени мать, сестры, младший брат Володя и где после гибели на боевом посту другого брата, Гаврика, получила квартиру и его семья.
В Ростов так в Ростов! Собрались Кизимы, поехали. Приспособили под жилье бывшую конюшню, стали себе жить да поживать. Антон радовался, видя, как счастлива Мария, а ей для счастья много не надо: муж у нее хороший, родные — рядышком. Все сыты, одеты, обуты. Дети растут добрыми, послушными. Одного ей хотелось — чтоб другие тоже были счастливыми. Оттого и старалась помочь, если у кого что не ладилось.
— Ты, Колюшка, накорми малых, — приказывала старшему, — а я сбегаю Васильевне подмогу. Хворая она…
Коля глядел на мать темными отцовскими глазами и, как он, покачивал головой: когда уж у матери хлопот поубавится?
А она, чмокнув сына в щеку, убегала.
II
Долгие летние дни мальчишки Ульяновской улицы проводили во дворе Кизимов, где стараниями Марии Ивановны и с их помощью была построена беседка. Приходили из соседнего двора Витя Проценко, Яша Загребельный, Игорь Нейгоф. Подсаживался Ваня Зятев, который, хоть и был глухонемым от рождения, понимал все, о чем говорили ребята. Так, во всяком случае, им казалось.
Заглядывал сюда и Коля Петренко. Жил он на этой же улице, только ближе к Буденновскому, а в кизимовскую беседку привел его однажды вездесущий Толик.
— Вы тут о героях рассуждаете, — заявил он мальчишкам, — а не знаете, что на нашей улице тоже герой живет.
— Герой? — удивились ребята.
— Герой. Вот он — Коля Петренко.
— Ну что ты, какой я герой? Я ведь тебе просто так рассказал, а ты… Да вы ему не верьте, ребята!
— А мы и не верим, — откликнулся Яшка.
— А грамоту тебе за что дали? — не унимался Толик. — Там что написано? За поимку важного шпиона!
— Не за поимку, а за помощь в поимке, и не важного, а просто шпиона, — уточнил смутившийся мальчуган.
— А не важных шпионов не бывает, — горячился Толик.
