Юрий Томин - Витька Мураш - победитель всех
— А урок?
— А ничего, — сказал директор.
Я стою и соображаю: может, он шутит? Да нет, как будто бы смотрит серьезно, не улыбается.
Повернулся я к окну. За окном — дождь, по стеклу капли ползут, над крышами не то пар, не то туман плавает. Смотрю я на окно и мысленно вижу раскисшую площадку, мокрые камни и себя в грязи по самые уши.
— А если я не пойду? — спросил я.
— Не пойдешь так и не пойдешь.
— И ничего мне не будет?
— Конечно, нет, — сказал директор и улыбнулся.
Вот эта улыбочка все и решила. И еще то, что в классе вдруг очень тихо стало.
— Тогда пойду, — сказал я.
— Иди.
Спустился я в раздевалку, взял в кладовке лом и вышел во двор. Дождь шел такой средненький — без ветра и как будто не из туч, а прямо из воздуха. Этот дождь может сто лет капать.
Иду на поле и думаю: зачем я с этим делом связался? И что это за директор такой, если он меня вместо урока посылает камни ворочать? Получается, будто я какой-то герой, только герой дурацкий, потому что все сидят в тепле и жалуются на скучную жизнь, а я сам напросился в грязи ковыряться.
С поля школу хорошо видно. Наверное, им тоже меня видно неплохо. Наверное, смотрят они на меня сейчас и жутко довольны, что Мурашова на «слабо» взяли. От злости схватился я за самый большой камень. Хотел его поддеть ломом, а он в земле сидит еще метров на сто. Тут надо копать триста лет. Разозлился еще больше и думаю: «Вот уйду сейчас домой и не приду сегодня в школу вообще. И никто ничего мне не сделает, раз меня посылают работать вместо бульдозера. Отволоку только один камень — и уйду».
Выбрал камень поменьше, перекатил его за край поля. «Ладно, — думаю, — пускай не один будет, а три». Перекатил три. Стало жарко. «Ладно, — думаю, — пускай будет десять». Перекатил десять. Стал считать, сколько осталось, — а там всего одиннадцать штук, кроме самого большого. И тогда я решил убрать все и пойти не домой, а в школу. Пускай им совестно будет — всем, и директору этому тоже.
Откатил еще два камня, смотрю — Колька идет, тоже с ломом. Мне смешно стало.
— Ну что, — говорю, — и тебя на «слабо» взяли? Теперь у нас в классе два таких дурачка?
— А знаешь, Мураш, — сказал Колька, — оно само получилось, что я пошел.
— Ври больше! Послал он тебя за мной, наверное.
— Честно, не посылал. Когда ты ушел, он спросил, есть ли у тебя в классе друг или нет.
— А они что?
— А они молчат.
— А ты?
— А чего зря болтать! И я молчал.
— А он?
— И он молчал. Умник сказал.
— А ты?
— А я ничего. Я просто встал и пошел.
— Слушай, Колька, — говорю я, — директор этот… может, он чокнутый?
— Откуда я знаю, — сказал Колька и посмотрел на кучу камней. — Ничего ты наворотил!
— Это я от злости. А вообще-то не так много и было. Девять штук только осталось. А большой мне не убрать — трактор нужен.
Отволокли мы с Колькой остальные камни и пошли в школу.
Была как раз перемена. Еще издали я увидел директора. Он стоял на крыльце без шапки, без пальто, курил и смотрел, как мы с Колькой шлепали по лужам.
— Ну, как дела? — спросил он.
— Нормально, — спокойно ответил я.
— Нормально хорошо или нормально плохо?
— Нормально нормально, — сказал я.
— Убрали?
— Убрали, один остался — трактор нужен.
— Ну вот, — сказал директор, — а говорите, катка у вас нет.
— Мы поле убирали, а не каток.
— Это я понял, — сказал директор. — А почему у вас зимой катка нет — мне понять трудно.
— У нас много чего нет, — сказал я.
— Это заметно, — согласился директор. — Даже мне, хоть я человек здесь новый. Ну, а рыбалка у вас хорошая?
— Нормальная.
— А ты сам рыбачишь?
— Рыбачу.
— И что ловится?
— У кого как…
— У тебя, например.
— Окунь ловится, плотва. Щуку можно поймать, если с лодки.
— А лещ есть?
Терпеть не могу, когда меня про рыбалку спрашивают. Особенно летом — понаедут дачники и все ходят за нами, допытываются, чтобы им места показали, где лучше клюет. Как будто рыба на месте стоит, на веревочке привязанная. Если сам не понимаешь, так нечего и спрашивать.
— Лещей больше в магазине ловят, — сказал я. — На золотой крючок. Когда леща можно в бухте поймать, то запрещают, а когда разрешают, то тогда не ловится.
— А ты, я вижу, разбираешься, — сказал директор.
«А вы, я вижу, не очень», — сказал я мысленно.
Мы с Колькой пошли в класс, а он остался стоять на крыльце. И еще раз я подумал, что непохож он на директора и, наверное, долго у нас не задержится.
В классе нам, конечно, никто спасибо не сказал за эти камни. Ну, это я заранее знал. Знал даже, что будут всякие дурацкие шуточки, особенно про меня.
— Мураш, одолжи пару камней!
— Мураш у нас сильный.
— Мураш у нас умный.
— Мураш у нас храбрый.
— Мураш… — Это Батон вякнул и сразу замолк, потому что получил по загривку.
Батон сидит впереди меня — и мне до него легко дотянуться.
Все сразу загудели. И почему они все против меня?
ЗАНИМАТЕЛЬНАЯ АРИФМЕТИКА
Может мне кто объяснить: почему так спать хочется, если вставать нужно? В воскресенье, например, я могу хоть в семь часов встать, хоть даже в шесть. В воскресенье я уже с пяти начинаю ворочаться и одеяло с ноги на ногу перекладывать. И есть жутко хочется. Лежу, лежу, потом встану и потихоньку иду на кухню, там на столе всегда что-нибудь от ужина остается. А если нет, то можно в холодильник слазать. Только без звука — мать жутко не любит, когда кусочничают. Без звука — это запросто. Нужно одной рукой прижать дверцу, другой осторожно оттянуть ручку, а потом медленно открывать. Закрывать — наоборот: сначала ручку оттянуть, потом дверцу прижать, а после отпустить ручку, чтобы не щелкнула.
В холодильнике всегда пожевать что-нибудь найдется, потому что у нас в поселке магазин плохо работает. Продавцы все время меняются, продукты привозят как вздумается: то нет-нет, то полно. А потом опять нет. Поэтому, когда привозят что-нибудь выдающееся, копченую колбасу например, мама покупает сразу кило три и недели две, кроме как за хлебом, в магазин не ходит.
Картошка у нас своя, молоко тоже. Но не буду же я в пять утра картошку варить. Возьму отрежу кусок колбасы, лягу и съем без хлеба.
Но вставать легко только в воскресенье. А в будний день, когда нужно в школу, спать жутко хочется.
Отец с матерью уходят к семи, этого я даже не слышу. На столе, как раз рядом с моей кроватью, мама оставляет будильник. В восемь часов этот будильник как даст звонок, я аж подскакиваю. Но если подскакиваешь, это еще не значит, что проснулся. Я ведь обратно падаю, на подушку. И тут я начинаю досыпать по минуткам.
Так было раньше.
А недавно отец составил для меня расписание.
Отец у меня ужасно считать любит. Если нужно чего-нибудь по дому сделать, пускай самое простое — например стекло вставить, — он сначала раму раз пять измерит, нарисует ее на бумаге, все размеры проставит. Потом стекло начинает мерить и расчерчивать. Площадь зачем-то вычисляет до одной тысячной. Все стекло расчертит. Полдня на это уходит. А когда разрежет стекло и вставит, получается криво. Тогда он начинает математически доказывать, что рама перекошена, а он ни при чем.
Отец у меня вроде изобретателя. А работает он на тракторе «Беларусь». У этого трактора спереди нож, как у бульдозера, только поменьше. А сзади — ковш, как у экскаватора. Этот трактор может и дорогу расчистить, и песок сгребать в кучу, и канавы копать. В общем, механизмов на нем навешено много, но отец для трактора все время что-нибудь новое изобретает. Один раз изобрел захват, чтобы столбы для проводов брать с земли и в ямы устанавливать. За это ему премию выписали. Но не успел он премию получить, как захват сломался, да еще вместе с ковшом. За это его премии лишили, неделю он трактор ремонтировал, и еще мама ему выдала так, что он два дня в нашей с Людкой комнате ночевал.
Но изобретает отец только вечером и когда выпивши. Днем он просто работает.
Он и расписание для меня изобрел вечером. Я точно помню, как раз в тот день получка была.
Сидели мы на кухне, ужинали. Только мы поужинали, отец говорит:
— Витек, давай карандаш и бумагу.
— Зачем? — спрашиваю.
— Расчет сделать. Расчет твоей жизни. Много времени зря тратишь, вхолостую она у тебя вертится.
Я говорю:
— А у меня времени хватит. Куда мне его девать?
— Это тебе теперь так кажется. А вот будет тебе сорок восемь, как мне, тогда узнаешь, хватит или не хватит. Я тебе сейчас математически докажу.
Мама внимательно так посмотрела на отца и спрашивает:
— Небось в столовую заходил? Портвейн пил разливной?
— Ну да еще…
