Кира Михайловская - Мальчик на главную роль
— Вот. Постарайся быть не позже трёх, — протянул я бумажку.
Схватив записку, он быстро пошёл прочь. Он шёл, подавшись вперёд, загребая ногами, — точь-в-точь так, как должен ходить мальчишка из нашего фильма.
Глава вторая, в которой нашёлся мальчишка на главную роль
Сегодня после ботаники меня на Милкину парту пересадили. Наталья Васильевна сказала на уроке:
— Сначала кино про опыление посмотрим, а потом поговорим. У нас есть о чём поговорить.
Может, кто и думал, что говорить она будет про ботанику, но я знал, что про рогатку. Наталья Васильевна ещё на перемене ко мне подходила и спрашивала, кто из рогатки стрелял. И когда кино кончилось и мы пришли в класс, она спросила:
— Кто же всё-таки стрелял из рогатки и разбил стекло?
Я, конечно, молчал: раз Кирюха сам не говорит, чего я буду выдавать его? И все молчали тоже. Все не знали, кто стрелял.
— Кто мог это сделать и не признаться? — спросила Наталья Васильевна.
И тогда Люська встаёт и говорит:
— Это мог сделать Янкин.
Она села. Тут я её и двинул. Я хотел слегка её двинуть, но она почему-то покатилась со скамейки и свалилась на пол. И все учебники посыпались на пол. И Люськина ручка с золотым пером.
Все зашумели, Люська начала реветь, а Наталья Васильевна сказала:
— Почему ты горячишься, Янкин? Ведь это только предположение.
— Не буду с ним сидеть, — ревела Люська. У неё и без рёва всегда под носом мокро.
— Пересядь, Янкин, на первую парту. Вот сюда, к Миле, — сказала Наталья Васильевна.
Только этого не хватало! Чтобы я на первой парте сидел, рядом с Милкой, первой воображалой в классе!
— Что же, Алёша, нам тебя нести на первую парту? — спросила Наталья Васильевна, и все засмеялись.
Я схватил портфель и пошёл, а по дороге поддал Кириллу немного. Из-за него мне на первой парте теперь сидеть. Потому что это он, Кирилл, из моей рогатки в окно пульнул.
После уроков он ко мне подошёл и говорит:
— На первой парте тоже неплохо. Подсказывать можно.
Я говорю:
— Вот и садись вместо меня.
Мне из-за него не в первый раз влетает.
Я злой был и на Кирюху внимания не обращал. Что он за человек! Видел, что я не хочу, а всё равно за мной тащился. И говорил, что его мать за окно заплатит, что мне платить не придётся. А на углу купил по сахарной трубочке за пятнадцать копеек. Я брать не хотел, но он так пристал, что пришлось взять, чтобы отвязаться. Во дворе, перед тем как разойтись, он сказал:
— Ты не расстраивайся!
Я ещё больше разозлился:
— Из-за тебя, что ли, расстраиваться?
И поддал его портфель, чтобы в следующий раз мне под ноги не ставил. Я ушёл, а он мне вдогонку кричит:
— До свидания!
Отца дома не было. На столе лежала записка: «Езжай к тётке, возми денег». «Возьми», между прочим, с мягким знаком пишется. А к тётке Геше ехать неохота. Просто так, конечно, можно бы и съездить, а за деньгами неохота. Пошарил в столе, на полке, в банки во все заглянул — надо ехать к тётке Геше. Тётка живёт в Стрельне. Туда на трамвае доехать можно — всего три копейки.
Дома тётки Геши не было. Она ушла на дежурство. Она всегда замок вешала, если на дежурство шла, на всю ночь. Хотя нечего у тётки Геши под замком держать. Но она всё равно вешала.
Работала тётка Геша сторожем в училище. Она говорила, во дворце, потому что при Петре в этом училище какой-то дворец был. Про дворец никто не помнил, только тётка говорила: «А у нас-то, во дворце…» Или: «Наши-то дворцовые…»
Тётка — отцова сестра, но с отцом уже три года не разговаривает. И про отца не спрашивает никогда, и отец про неё не спрашивает.
В училище какой-то тип меня за рукав схватил:
— Ты чего бродишь? Кого ищешь?
Я не люблю, когда меня хватают за рукав. Вывернулся и убежал. Сам знаю, кого ищу.
Тётка Геша в караульной на электрической плитке сосиски варила. Она не удивилась, что я пришёл. Только сказала:
— Что стал? Раздевайся.
Всегда она думает, что я голодный и что меня кормить надо. Поэтому я сразу ей сказал:
— Есть не буду. Не хочу.
— Молочные, — сказала тётка, — по два шестьдесят. С собой возьмёшь?
— Не надо. Я за деньгами приехал. Отец велел одолжить.
Тётка Геша вздохнула.
— Отец… Тьфу, а не отец.
Я взял пальто и думал уйти, но она схватила пальто и швырнула его в угол. Вообще-то она не злая, тётка Геша.
— Не пущу, пока не поешь. Денег дам. Вот поедим и пойдём. Деньги-то у меня дома.
Когда мы шли через парк, уже темно было. Поднялся ветер. Тётка Геша рассказывала, как на прошлой неделе трамвай с рельсов сошёл. А потом спросила про мою успеваемость. И сказала, чтобы я осторожней обратно ехал.
— Что я, вагоновожатый, что ли?
— Всё равно, — сказала тётка, — надо осторожней.
У тётки Геши всегда натоплено и пахнет хорошо — и не хочется уходить. На стене висит фотография тётки, молодой, в берете, с накрашенными губами. Под фотографией стоит кровать. Хорошо бы завалиться поспать!
Но некогда. Взял десятку и ушёл. Трамвая долго не было. Я стал под дерево и принялся свистеть. Чтобы веселее было.
Пришёл трамвай совсем пустой. Я уселся и стал смотреть в окно.
Кирюха тоже хорош! Сахарную трубочку купил. Не люблю таких типов. А считается, что мы с ним дружим. Я и сам так думал одно время. Пока не услышал, как мать ему выговаривала, чтоб он со мной не ходил. Она за ним в школу пришла и по дороге всё ему выговаривала: «Это тебе не приятель, чего хорошего…» — и всё такое. А я за ними шёл и всё слышал. Кирюха молчал и только сопел. Он всегда сопит, когда думает. Тоже тип!
Я в окно уставился и обдумываю, как с Кирюхой быть. Вдруг какой-то шум, орут и дядька меня за рукав хватает и со скамейки стаскивает. Терпеть не могу, когда меня хватают. Он стаскивает, а я как прилип. Он думает, что если он взрослый, так ему всё можно. Потом-то я разобрался, что это всё из-за какой-то старушенции. Она в трамвай влезла и надеялась, что я ей место уступлю, а я в это время в окно смотрел. Ну, старушенция и ударилась в крик. А может, не она ударилась, а кто-нибудь из других, потому что в трамвай уже к тому времени набилось полно народу.
Тут какой-то тип, седой, с усами щёткой, говорит:
— Садитесь, гражданка.
Всё устраивается, но этот, с усами, на меня уставился, так и сверлит меня насквозь. Воспитательную работу проводит. Чтоб я со стыда лопнул. А я не лопаюсь.
Всё же он мне надоел, и, как только трамвай остановился, я — раз — и выскочил. А старикан-то за мной! Я — от него, он — за мной. Может, это даже переодетый милиционер был, не знаю. Я припустил, но тут меня схватили. Он подбежал, благодарит всех: «Спасибо, товарищи прохожие, за помощь!» — а сам еле дышит. Скорее всего, не милиционер, а сумасшедший.
Стал он меня уговаривать в кино сниматься, всучил бумажку с адресом, но я не дурак, чтобы по всяким адресам ходить.
Глава третья, в которой проводятся пробные съёмки актёров
Актёрские пробы были назначены на три часа. Я пришёл незадолго до назначенного времени. Подходя к комнате, где размещалась наша съёмочная группа, я услышал отчаянные вопли. Кричали сразу несколько человек.
Лучше, пожалуй, в группу не заходить, а пройти прямо в павильон. Но едва я поравнялся с дверью нашей комнаты, как она распахнулась и прямо на меня налетел раскрасневшийся Глазов.
— Пригласили, чёрт побери, двух актёров на один час. Северцева и Балашова. Не то «актёрский отдел», не то мои помощнички, но кто-то прекрасно работает у нас на студии.
Выпалив это, он тут же умчался. Я решил заглянуть в группу. Северцев и Балашов должны были пробоваться на одну и ту же роль офицера гестапо. Между пробами, как обычно, следовало сделать интервал, чтобы развести актёров. Студийная этика предписывает не сталкивать актёров на пробах. Сегодняшняя неувязка сама по себе не была драмой, если бы на месте Северцева был какой-нибудь другой актёр, но Северцеву казалось, что, если он, такой популярный актёр, дал согласие на съёмки, смешно пробовать на ту же роль кого-нибудь другого. В таких случаях Северцев впадал в амбицию, становился истеричен, быстро взвинчивал окружающих.
Вот почему сейчас в группе стояла гробовая тишина, не успело ещё замереть эхо глазовского разноса и Валечка, уныло потупившись, теребила носовой платок.
— Ну что, приступаем? — бодро спросил я.
Яков Ильич кисло усмехнулся:
— Кого снимать?
— Сначала Северцева, а потом Балашова.
— А с кем снимать? Наш герой Юра Пушков, оказывается, на математической олимпиаде. Его родителям мало, что у них сын актёр, они хотят ещё сделать его выдающимся математиком.
Валечка всхлипнула:
— За Юрой машина ушла, скоро привезут.
Яков Ильич пожал плечами: работать становится невозможно.
