Геннадий Снегирев - Охотничьи истории
— Скучно им, вот и рады, что мы приехали!
Чоду закричал на белую собаку, она поджала хвост и отошла. Мне её стало жалко, а Чоду говорит:
— Беда с этой белой, её олени издалека видят и не поймут, что за зверь. Пугаются, бегут… потом их ищи!
Мне всё равно эту собаку было жалко: чем она виновата, что белая.
Голодные медведи
В чуме жена Чоду стала рассказывать, как ночью приходил голодный медведь, утащил оленью шкуру, разорвал её и съел.
Шкура сушилась совсем близко от чума, и жена Чоду очень испугалась, потому что медведь громко рычал и совсем не боялся собак.
— Хорошо, что оленей не тронул. Голодный был медведь, очень голодный! — сказала она.
Чоду стал ругать бурундуков.
Я ничего не понимал: голодный медведь съел шкуру, а виноваты бурундуки.
Оказывается, в этом году мало кедровых шишек поспело, да и те бурундук вниз спустил. Бурундуки набивали кедровые орешки за обе щеки и тащили в свои кладовки. В каждой килограммов по десять орехов, а таких кладовок у бурундука несколько. Медведям скоро на зиму ложиться в берлоги, а они жир не накопили, голодные бродят по тайге.
И опять Чоду стал ругать бурундуков, и я узнал, что бурундук сделал себе запасы на три года. И я тоже разозлился на жадных бурундуков за то, что они столько орехов запасли, а о других зверях не подумали.
Князёк
Всю ночь за чумом трещали сучья в костре, треск то удалялся, то приближался. И вдруг у самого чума как затрещит! Я думал, огонь добрался до чума, и выскочил на улицу, а это совсем не огонь, это оленьи копыта так потрескивают при каждом шаге. Я спокойно уснул. Утром меня разбудили олени. Они стукали рогами в стенку чума, просили соли. Олени очень любят соль.
Если олень полудикий, ему дают понемножку соль с ладони, и он приручается.
Днём все олени бегали вокруг костра-дымокура. Ветер свалил дым в одну сторону, к земле, и олени по очереди вбегали в дым — отгоняли от себя мошек и комаров.
Огромное стадо молча бегало вокруг огня, только слышно, как копыта потрескивают да рога стукаются друг о друга.
В стаде был один совсем белый как снег олень. Его называли Князёк. Он гордый, как настоящий князь. И рога у него как корона. Я насчитал шестьдесят четыре отростка.
Около чума сушился мешочек с мокрой солью, и земля стала немножко солёная.
Князёк всё время вылизывал солёную землю, а других оленей прогонял. Только не бил рогами, а поднимал переднее копыто и пугал. И все олени слушались его.
Однажды олени прибежали к чуму, а Князька нет!
Чоду поехал разыскивать его и далеко в горах нашёл рога и клочки белой шерсти.
Князька съел медведь. Он притаился за кедром, убил Князька, схватил передними лапами и унёс в горы.
Чоду сразу узнал это по следам: на земле белой шерсти не было, только медвежьи следы от задних лап.
Князёк погиб, потому что уходил один к горным озёрам.
Вода в озёрах синяя, и холодный ветер с горных вершин звенит в одиноких кедрах.
Медвежья шкура
Всю ночь около чума горел большой костёр. Чоду с карабином сидел у огня и прислушивался.
Я думал, медведь уже не придёт, и уснул.
Вдруг залаяли собаки. Они стали кидаться в темноту. Чоду подложил в костёр большое полено и…
«Уагг… уагг!..» — заревел медведь.
Глаза медвежьи от огня горели красными угольками.
Чоду выстрелил из карабина.
«Уагг… уагг… уагг!..»
Медведь тяжело повалился набок и ревел, ревел, а сам всё полз, полз к костру…
Он поднял голову. Чоду опять выстрелил.
«Уагг…»
Медведь последний раз зарычал, голова упала, огоньки погасли.
И Чоду стал отгонять собак от мёртвого медведя.
Шкуру с медведя сняли и повесили сушиться. На боках у медведя шерсть была совсем вытерта. Чоду сказал, что в берлоге был камень и, когда медведь зимой во сне ворочался, он стёр с боков шерсть.
Олени издалека смотрели на шкуру, нюхали воздух, испуганно косились и не подходили.
Первым к шкуре подошёл коричневый пыжик, понюхал её и боднул чёрными рожками.
За ним подошёл оленёнок постарше, а потом все олени подходили и бодали рогами шкуру медведя. Они мстили за своего белоснежного Князька.
«Зверный» олень
Я каждый день взбирался на горку и смотрел оттуда, как пасутся олени. Они щиплют мох, а сами всё время вскидывают голову и оглядываются, нюхают воздух: не подкрадывается ли медведь?
Я видел у одного оленя царапину от медвежьего когтя. Медведь кинулся на оленя, да не успел схватить, только оцарапал.
Прошёл уже год, а рана всё не заживает — такая глубокая.
Поэтому олени ходят стадом. Один почует опасность, зафыркает, и все олени насторожатся и убегут.
Однажды я смотрел, как кружится орёл.
Когда он скрылся за высокой горой, на горе я увидел белую точку. Она ползла высоко-высоко по самому краю обрыва.
Я взял у Чоду бинокль. Оказалось, это олень щиплет мох, а хвост свой белый задрал кверху.
Ноги у него стройные и длинные.
Я побежал к Чоду и сказал, что высоко на горе бродит дикий олень.
Хвост у диких оленей больше, чем у домашних. Когда они бегут по тайге, белый хвост мелькает в чаще — показывает дорогу оленятам.
Чоду посмотрел в бинокль и покачал головой:
— Это не дикий. Его мать к диким убегала, а потом родился он от дикого «зверного» оленя, вот его и зовут «зверный» олень.
И Чоду рассказал, что «зверный» олень всегда держится один, подальше от остальных оленей, и не даётся под седло.
Зимой его поймали и отдали охотникам. Они привели его без глаза. Он хотел сбросить вьюки и так помчался по тайге, что выколол себе глаз об сучок.
И ещё я узнал, что «зверный» олень вдруг исчезает. Охотники рассказывают, что видели его на озере Найонхоль, за двести километров отсюда.
Потом «зверный» олень опять появляется, и сделать с ним ничего не могут. Он наполовину дикий и любит один мчаться по тайге и встречать восход солнца в снежных горах.
Хариусы
Весной среди карликовых берёзок бежит холодный ручей. В жаркий день снега на вершинах гор растаяли, и ночью я никак не мог уснуть — слушал, как речка шумит водопадами, гремит камнями.
К утру речка затихла, и только за чумом под высокими кедрами звенел струйками водопад.
Над водопадом висела радуга, а под радугой в речке сверкали перья жар-птицы.
Я подошёл, и перья исчезли. Я сидел на берегу очень тихо, и перья снова зажглись, задрожали в ледяных струйках. Это хариусы. Они плывут против течения, всё выше и выше в горы. И там, где самая чистая и холодная вода, они вымётывают икринки.
Плавник на спине хариуса красный и широкий, как парус. Он режет водяные струи водопадов и помогает плыть против течения.
Медведь стережёт хариусов на перекатах. Орёл-рыболов кружится в небе над речкой: не сверкнёт ли перо жар-птицы? Выдра караулит хариусов под водой, за поворотом ручья.
А хариусы плывут в своём брачном наряде всё выше и выше. На перекатах ползут на брюхе, перепрыгивают через водопады.
Всё выше и выше, чтобы выметать икринки в чистую воду среди горных снегов.
Пыжики
Днём олени бродят вокруг чума, ждут вечера. Вечером они убегут на всю ночь поближе к горам, где растёт много белого мха — ягеля. Ночью там настоящий мороз, и на рассвете можно полизать иней на камнях.
Взрослые олени бродят вокруг чума, а пыжики бегают к ручью.
Один пыжик встал посреди ручья и замер. Ушки кверху, стоит, вслушивается в тишину.
Ветер налетел, скрипнула ветка на кедре. Пыжик бросился бежать и исчез в карликовых берёзках, только рожки-огарки мелькнули.
Подошёл другой пыжик, напился, поднял голову и тоже замер, вода капает с мордочки.
Я хлопнул в ладоши, он прыгнул через ручей — да прямо в воду: ножки у него ещё слабые, не может допрыгнуть до берега.
Вечером около чума пыжики меня совсем не боятся. Подойдут и руки лижут — просят соли.
Днём к пыжикам не подойдёшь. Они бегают, бодаются, прыгают через ручей, тревожно следят за пролетающим вороном.
Пыжики играют в диких оленей, они готовятся стать взрослыми.
Белый пыжик
Наступила осень.
Однажды ночью подул ветер со снегом, и утром солнце хотя и растопило снег, но листики на карликовых берёзках покраснели.
К вечеру пыжиков привязали к брёвнам, а днём они гуляли с уздечкой — монгуем. На мордочку надевается кольцо из дерева, в кольце торчит палочка из оленьего рога, и за палочку привязывают переднюю ногу пыжика — на трёх ногах он далеко не убежит.
