Екатерина Боронина - Удивительный заклад
— Вот! Получай! Это я его нарочно запрятал, разозлился на тебя здорово! — сказал Сёмка. — Ты не думай, что он голодный, — торопливо добавил он. — Я его кормил.
Я уже сжал кулаки, чтобы отколотить похитителя, но вовремя спохватился: У Сёмки было такое таинственное лицо, что у меня прямо дух замер.
— Что? Говори!.. — сказал я шёпотом.
— Алексей! — начал Сёмка торжественным голосом. — Через три месяца я уезжаю в Америку!
В Америку! Сёмка уезжает в Америку… Сёмка, который не имеет права никуда ходить без ведома своего хозяина, не смеет даже сбегать к лесопилке — искупаться в самую невыносимую жару. Сёмка уезжает в Америку…
— Сёмка! Врёшь! — решительно заявил я.
Но Сёмка был невозмутим. Он ошеломил меня новым сообщением:
— Поступлю в ковбои и буду объезжать диких лошадей в прериях! Вот как этот! — и он протянул мне книжку, на обложке которой был нарисован всадник в широкополой шляпе, мчащийся на вороном коне. В руках у всадника было лассо.
— Вот это жизнь! — глаза Сёмки сияли восторгом. — А тут мне никакого интереса нет. С утра до вечера доски стругай да хозяйке в лавочку бегай!
Не буду во всех подробностях «описывать весь план Сёмкиного бегства в Америку, который он подробно развил передо мной. Он не совсем твёрдо знал географию, и я принуждён был внести существенные поправки в маршрут его путешествия. Помню, например, что он собирался отправиться в Америку через пустыню Сахару, что было совершенно противоестественно для человека, мечтавшего достичь берегов Нового Света в наикратчайший срок.
Но главная суть нашего разговора в тот вечер была не в этом. Сёмка был обеспокоен вот чем. Он намеревался в течение двух месяцев, пока он подготовит свой побег, выучить «американский» язык.
Не без злорадства я сказал, что в Америке говорят не на американском, а на английском языке.
— Не ври! — перебил меня Сёмка и, в подтверждение своей правоты, показал вырезанное из нашей губернской газеты объявление. В объявлении сообщалось, что: «Лица, желающие без посторонней помощи овладеть в совершенстве в течение двух месяцев разговорным американским языком, благоволят обратиться в книжный магазин Сысоева в городе Вологде, где могут за десять рублей приобрести полный самоучитель такового языка».
Я был посрамлён… Даже больше, я заподозрил в невежестве мою школьную учительницу, рассказывавшую нам об Америке.
— Вот этот самый… ну, как его? — самоучитель я и хочу купить, Алексей! — сказал Сёмка. — Завтра долговязый Костя едет на праздники в Вологду и взялся купить книжку. Только, значит…
Тут голос Сёмки дрогнул, и он шмыгнул носом.
— Ну что? — спросил я, уже полный сочувствия к планам Сёмки.
— Только вот… — Сёмка тяжело вздохнул. — Не хватает четырёх рубликов. Шесть есть, а четырёх нету…
Сёмка поведал мне, что он потихоньку от хозяина и хозяйки продал на базаре свои сапоги, которые справил месяц тому назад. За сапоги он получил шесть рублей. «Дело к лету, обойдусь без сапог, не барин!» — сказал он.
— Тебе же хозяин на пасху должен деньги отдать. Ты сам говорил, — сказали.
— В том-то и беда, что хозяин в следующую субботу отдаст, как заказчик с ним рассчитается. У хозяина теперь ни рубля, сам на праздники у лавочника в долг всё забрал.
Сёмка, по контракту с хозяином, жил, как тогда говорили, на готовых харчах, а два раза в год, на пасху и на рождество, получал по шести рублей. Из этих денег он справлял себе сапоги (от хозяина ему сапог не полагалось), а на остальное покупал фунт дешёвых конфет и непременно перочинный ножик. Ножички, особенно с несколькими лезвиями, были такой же страстью Сёмки, как и чтение книг про сыщиков и гипнотизёров.
И всё-таки Сёмка, по сравнению со мной, был богачом. У меня за целый год набиралось тогда рубль-полтора. Дома мне не давали ни копейки, а дарил мне эти деньги крёстный, сослуживец отца. Был он вдов, и детей у него не было. Но, однако, и эти деньги тратить без ведома отца я не смел. Обычно к осени на них справляли мне новую рубашку или шапку. Хранились мои сокровища в особой копилке, и ключ от неё был у отца.
На руках у меня не было даже пятачка, но помочь Сёмке мне очень хотелось. К тому же и меня соблазняла мысль изучить без всяких учителей за два месяца «американский» язык.
— А будешь ты мне давать этот самоучитель? — на всякий случай осведомился я у Сёмки.
— Клянусь четырьмя сторонами света и розой ветров, Алексей, буду давать! — воскликнул Сёмка. — Только бы деньги сегодня же раздобыть! Костя в восемь утра уезжает. Не принесу до восьми деньги на станцию — три года ждать придётся. — И Сёмка опять зашмыгал носом.
В самом деле, случай был редкий: из нашего города мало кто ездил в Вологду.
Попросить у кого-нибудь взаймы было дело безнадёжное, да и кто бы поверил мне или Сёмке. К тому же необходимо было всё дело хранить в строгой тайне от взрослых, чтобы не выдать Сёмкиных планов насчёт бегства в Америку. За такие намерения хозяин непременно вздул бы его или — хуже — заявил бы в полицию.
— Вот беда! Через неделю будут деньги… — продолжал жаловаться Сёмка. — А теперь всё пропадёт. Выучил бы американский и поехал, пока тепло. Зимой-то куда двинешься? По дороге замёрзнешь…
Меня всё больше и больше одолевало желание помочь Сёмке, но как, как?
— Слушай, Сёмка! — наконец сказал я. — У меня в копилке есть рубль. Вот только…
— Да что рубль! Не поможет! — махнул он рукой. — Видно, на роду мне написано — не бывать в Америке… — И Сёмка, который не плакал даже тогда, когда хозяин в сердцах или под пьяную руку больно рвал ему уши, вдруг заплакал самым жалким образом, как плачут совсем маленькие дети.
Этого я уже выдержать не мог. Я почувствовал к нему такую жалость, что был готов в эту минуту на что угодно, только бы помочь ему.
«У бабушки в нижнем ящике комода лежат три рубля. Она должна отдать их Храниду за перезаклад отцовских часов двадцатого… Сёмка получит деньги от хозяина раньше… Не позже субботы! — подумал я. — До девятнадцатого бабушка денег не хватится. А что, если?..»
На мгновение мне самому стало жутко от этих мыслей. Ведь деньги были приготовлены на перезаклад отцовских часов. Самой ценной вещи в доме! Но Сёмка продолжал горько плакать.
— Сирота я… Сирота и есть! — сквозь слёзы приговаривал он.
В это время бабушка позвала меня ужинать. Схватив Снежка, я шепнул Сёмке:
— Погоди, может, я принесу деньги. Ты не реви…
После ужина я принёс выкраденные из комода три рубля и свою копилку. В столярной с помощью ножа я вытряс из копилки рубль серебром. И три рубля одной зелёной бумажкой, и рубль из копилки я отдал Сёмке в долг…
Так завязался тот узелок, от которого потянулась длинная цепочка моих бед.
В копилку я положил железные кружочки, которыми моя сестра играла в «лавочку» со своими подругами. Железки заменяли им деньги. Потом я поставил копилку на прежнее место, на угловую полочку, и, сославшись на головную боль, поскорее лёг спать. Встревоженная мать подошла к сундуку, на котором я всегда спал, и пощупала мне лоб: нет ли жара.
— Алёша, ты не бегай на улицу в одной рубашке, весна такая холодная нынче, — сказала мать, тихонько погладив меня.
Это ласковое прикосновение и тревога матери смутили меня сейчас, и я грубо ответил:
— Не мешайте! Спать хочу.
Я закрылся с головой одеялом и сделал вид, что сплю. На душе у меня было нехорошо, мутно. Услыхав, как бабушка сказала отцу: «Надо бы Алёше к празднику сапоги купить новые» — я покрылся холодным потом. А вдруг сейчас бабушка полезет в комод за деньгами? И только тогда, когда отец ответил: «Не до сапог сейчас, купим, как училище кончит» — у меня отлегло от сердца. О новых сапогах я мечтал давно, но теперь этот разговор не только не радовал меня, но, наоборот, пугал.
Ночью мне приснилось, что Снежок опять пропал и мать находит его в моей копилке. Снежок жалобно мяучит, а отца нет дома — и открыть копилку нельзя. Мать плачет, она боится, что Снежок задохнётся в копилке, и просит меня побежать к отцу за ключом. А я, вместо того чтобы идти на почту, почему-то оказываюсь в столярной, и мы с Сёмкой играем в «ножички». Вдруг я слышу крик матери, бегу домой и узнаю, что Снежок задохся. Тут я проснулся от стука — это бабушка выставляла зимнюю раму — и обрадовался, что уже утро и что всё это я видел только во сне…
К вечеру сестрёнка обнаружила пропажу своих железных кружочков, и бабушка долго искала их, думая, что нечаянно куда-нибудь засунула кружочки во время предпраздничной уборки. Опять я со страхом ждал, не полезла бы бабушка в нижний ящик комода, откуда я взял три рубля.
Между тем Сёмка рано утром сбегал на станцию (станция была в двух верстах от города) и вручил долговязому гимназисту деньги на покупку самоучителя. Костя обещал через неделю привезти книжку из Вологды и поклялся Сёмке, что никому не разболтает об этом. Ещё раньше, чем меня, Сёмка посвятил его в свой план побега в Америку.
