Владислав Крапивин - Рассказы и повести
Мальчик негромко засмеялся, и Сергей тоже улыбнулся.
— Сердитый дед?
— Да нет, он хороший… Он с белогвардейцами воевал, конником был. У него орден Красного Знамени есть.
— А что же он керосин жалеет?
Мальчик не расслышал, и снова наступила тишина.
— Не скучно здесь? — спросил Сергей, чтобы разбить молчание.
— Бывает, что скучно. Это, если дождь. А так интересно, тут горы, балки. В балках ручьи чистые-чистые. И шиповник цветёт… Мальчик нерешительно повернулся к Сергею, но не увидел лица. — А вечером делается тихо-тихо. И нет никого кругом. Спускаешься в долину и думаешь: а вдруг там что-нибудь удивительное… Смотришь, ничего нет. Только месяц над горой. Смешно?
— Нет, — сказал Сергей, и подумал, что ночью почему-то люди гораздо легче открывают свои тайны.
Сергей неожиданно задремал. Когда он проснулся, то увидел, что ночь посветлела. Снова проступили очертания гор, начинался синий рассвет.
Мальчик спал, завернувшись в телогрейку. Он сразу проснулся, как только Сергей поднялся на ноги.
— Эй, внук, — донёсся вдруг из мазанки стариковский голос, лампу задул? А то я сегодня рано встаю.
Мальчик вскочил. Сергей весело рассмеялся и протянул ему руку.
— Мне пора… Спасибо за огонёк, товарищ.
Мальчик смущённо подал маленькую ладонь и покосился на лампу. Она всё ещё горела неподвижным жёлтым огнём.
— Как тебя зовут? — спросил Сергей.
— Антон.
— Ну, будь здоров…
Сергей пришёл на свой стан, когда первые лучи уже пробивались между облаками и каменистой грядой. В это же время подъехал на мохнатой лошадке хакас-почтальон.
Телеграмма есть! — крикнул он. — Кто товарищ Калунов?
— Калинов, — сказал Сергей, и побледнел. — Это я.
Он рванул телеграмму и почитал первый раз быстро и тревожно, второй — медленно и с улыбкой. В телеграмме говорилось, что жена Сергея родила сына. Она спрашивала, какое дать ему имя.
— Дай коня! — закричал Сергей. — Пожалуйста, дай. Съезжу на телеграф!
— Что ты! — воскликнул почтальон. — Не могу. Ответ пиши.
И Сергей торопливо начал писать: «Поздравляю сыном Антоном родная…»
Так появился на свете ещё один Антон.
— А что дальше? — спросил Тоник.
— Всё. Конец.
Тоник, не оборачиваясь, пожал плечами и протянул:
— Ну-у… Я думал, что-нибудь интересное.
— Что поделаешь… — сказал папа.
Тоник молчал. Он приклонил голову к нагретому солнцем косяку и крепко зажмурил глаза. Ему хотелось представить, какая бывает темнота в степи, когда опускается августовская ночь.
И ещё Тонику вдруг стало обидно, что ему никогда не приходилось зажечь огонёк, который бы помог кому-нибудь.
Когда стемнело, он украдкой взял свой фонарик и вышел на улицу. В переулке горела на столбе лампочка и светились окна. За рекой переливалась целая тысяча огней. Красные и зелёные огни горел у причалов, где стояли буксиры, катера и самоходки. Далёкий самолёт пронёс над городом три цветные сигнальные лампочки… У каждого был свой огонёк, и никому, видно, не нужен был фонарик мальчишки.
И вдруг сразу исчезли все огоньки, потому что глаза Тоника закрыли чьи-то маленькие тёплые ладони. Тоник мотнул головой и сердито обернулся. Рядом стояли Римка и маленький Петька, и в руках у Римки был небольшой узелок.
— А мы картошку печь будем, — сказал Петька. Тоник толкнул ногой с обрыва обломок кирпича и слушал, как он, падая, шуршит в бурьяне.
— Ну и пеките, — ответил Тоник.
— Антон-горемыка, — вздохнула Римка. — Ты, что, сильно тогда брякнулся, да?
— Тебе бы так, — сказал Тоник.
Римка покачала узелком.
— Мы на костре будем картошку печь. Из сухой травы огонь разведём.
— Из травы! Там щепки есть на берегу…
— А тебя отпустят? — спросила Римка.
— Маленький я, что ли…
Они уже стали спускаться по тропинке, когда Тоник всё-таки решил спросить:
— А он чего не пошёл?
— Тимка-то? Дома его нет, — объяснил Петька.
— Мы проходили мимо, — сказал Римка, — да у него в окне темно. Может, спит уже.
— Ну и что же, что темно, — пробормотал Тоник. Он подумал, что, наверное, Тимка лежит на кровати и смотрит в синее окно на далёкие заречные огоньки. Всё-таки плохо, если поссоришься, да ещё зря.
— Может, он и дома, — вздохнула Римка. — Вы не помирились, да?
— Мириться ещё… — сказал Тоник. Он остановился, подумал немного и полез наверх.
Скоро все трое были у Тимкиного дома.
— Постучи в окно, — велел Тоник Петьке.
— Ну да, — сказал Петька. — Лезьте сами. Там крапива в палисаднике во какая.
Тогда Тоник вытащил из кармана фонарик. Он включил его и так повернул стекло, что свет падал узким лучом. Тоник направил луч в окошко и стал нажимать кнопку: три вспышки и перерыв, три вспышки и перерыв…
Свет жёлтым кружком ложится на занавеску за стеклом и золотил листья герани на подоконнике.
И вот, наконец, ярко вспыхнуло в ответ Тимкино окно.
АЙСБЕРГИ ПРОПЛЫВАЮТ РЯДОМ
О том, что к ним кто-то приехал, Тоник узнал ещё в коридоре. На вешалке висела рыжая собачья доха в бисеринках растаявшего снега, на полу лежал брезентовый тюк и стоял большой потёртый чемодан.
Тоник всегда радовался гостям. Но сегодня ни гость, ни даже мысль о том, что завтра воскресенье, не улучшили настроения Тоника. Поэтому он равнодушно поздоровался с высоким лысоватым человеком в сером свитере и даже не стал никого спрашивать, кто этот человек, и зачем приехал.
— Отметки, что ли плохие принёс? — поинтересовался папа, когда Тоник нехотя сел к столу и начал царапать вилкой клеёнку.
— Отметки-то хорошие… — вздохнул Тоник и положил вилку.
— А что нехорошее? — сразу встревожилась мама. — Антон, отвечай сию же минуту!
— Да понимаешь… самолётик. Бумажный. Я его на уроке выпустил случайно. А она сразу в дневник записала.
— Кто она? Ах, Галина Викторовна! Так, — деревянным голосом сказала мама. — Ну-ка, покажи дневник.
Тоник медленно слез со стула. Он знал, что оправдываться не стоит.
А дело было так. Пока весь третий «Б» умирал со скуки, слушая, как Лилька Басова объясняет у доски пустяковую задачку, Тоник мастерил из тетрадного листа маленький аэроплан.
Клочки бумаги упали на тетрадную обложку. «Будто льдины в голубой воде, если смотреть на них с самолёта», — подумал Тоник. Летать и смотреть с высоты на льдины ему не приходилось, но это было неважно.
На одном из клочков он поставил несколько чернильных точек: на льдине оказались люди. Они терпели бедствие. С северо-запада и востока на льдину двигались громадные, ослепительно сверкающие голубоватым льдом айсберги. Тоник сделал их из самых больших обрывков бумаги. Он читал недавно об айсбергах, и знал, что шутить с ними опасно. Сейчас они сойдутся, сплющат льдину, и люди погибнут в ледяной воде. Спасти их может только самолёт. Скорей!
Но пилот не рассчитал силы мотора. Самолёт ударился бумажным крылом о чернильницу, взмыл вверх и упал в проходе между парт…
— Да-а, — сказал папа, прочитав запись учительницы. А мама обратилась к гостю:
— Хорош, а? Беда с ним. — Затем она повернулась к сыну. Спроси-ка у Германа Ивановича, пускал ли он на уроках самолёты.
Тоник исподлобья взглянул на приезжего, но тот спрятал лицо за большой кружкой и торопливо глотал горячий чай. «Факт, пускал», решил Тоник, но промолчал.
— Мы ещё с тобой поговорим, предупредила мама, но было ясно, что гроза прошла.
В соседней комнате кто-то стал царапать дверь. Герман Иванович поднялся, и впустил крупного серого щенка. Одно ухо у щенка наполовину висело, другое было острым, как стрелка.
— Барс проснулся. Знакомьтесь.
Тоник тихо чмокнул губами. Щенок подбежал, ухватил Тоника за штанину и весело замотал головой. Он решил, наверно, что так надо знакомиться.
— У него какая порода? — спросил Тоник. — Лайка? А вы с Севера приехали? Я догадался сразу. А вы… видели айсберги?
Герман Иванович серьёзно посмотрел на Тоника.
— Нет, айсберги я не видел, — ответил он. — Очень хотелось увидеть, но до сих пор не приходилось.
Вечером Тоник, Тимка и Петька, сосед Тоника по квартире, сидели в палисаднике перед Тимкиным окном. Тоник рассказывал про Германа Ивановича.
— Весёлый такой. Он с папой в одном институте учился. Биолог-охотовед. Сейчас из экспедиции в Москву возвращается и решил нас навестить.
— Так, на Севере, наверно, полярная ночь, — с завистью сказал Петька.
— Нет, он говорит, что солнце бывает. Только оно низко стоит. Красное и большое. Когда летишь, солнце ниже самолёта.
— А он на самолёте прилетел?
Тимка с сожалением взглянул на Петьку:
— Чему вас учат в первом классе? Пароходы по льду не плавают.
