Юзеф Принцев - Скачу за радугой
— Шурик.
— А-а! — разочарованно протянула Ползикова и пошла к чулану.
— Сюда нельзя, — преградила ей путь Оля.
— Это еще почему?
— Нельзя, и все.
— Ну, знаешь, Травина! — Ползикова затеребила конец своей косички. — Ты уж совсем… Мне дневники отрядные нужно взять. Людмила Петровна велела. Ясно тебе?
— Ясно, — спокойно сказала Оля. — Завтра возьмешь.
— Издеваешься, да? — Губы у Ползиковой задрожали. — Думаешь, я не понимаю? Дура, да? Ябеда? Это потому что про Орешкина сказала? А я боялась! Ты не боишься, а я боюсь. Вот боюсь, и все! Я с вами хотела, а вы меня как… как прокаженную какую-то…
Ползикова всхлипнула и выбежала из комнаты.
— Сейчас Людмилу приведет, — мрачно сказал Пахомчик.
— Вы посидите, я сейчас… — направился к выходу Тяпа и остановился, увидев вошедшего Вениамина.
— Как дела? — спросил у него Вениамин.
— Порядок, — уныло сообщил Тяпа.
— Ты куда собрался?
— Да я так… — замялся Тяпа. — Прогуляться.
— Орешкин не приходил? — оглядел комнату Вениамин.
— Нет, — мотнул головой Конь. — Он вообще… — И осекся под взглядом Оли.
— Нина! — послышался за окном голос Людмилы. — Ползикова!
На пороге пионерской появилась Людмила.
— Здравствуйте, — сказала она. — Это что за сборище?
— План работы составляем, — ответил Вениамин.
— А почему они в таком виде? — придирчиво осмотрела собравшихся Людмила. — Пахомов, что у тебя с рукой?
— Удочку строгал… — отозвался Пахомчик. — Порезал.
— Мачерет, ты тоже удочку строгал?
— Ага, — кивнул Игорь. — То есть нет… Я эту… лапту…
— Грязные все, в опилках… — поморщилась Людмила. — Коновалов, почему у тебя дыра на брюках?
— Об гвоздь я… — застеснялся Конь.
— О какой гвоздь?
— Ну… выпрямляли когда… — попытался честно объяснить Конь. — Сел я на гвоздь…
— Смотреть надо, на что садишься! — посоветовала Людмила. — Ползиковой тут не было? Послала ее за отрядными дневниками, а она как сквозь землю провалилась.
Ребята переглянулись, а Людмила направилась к чуланчику.
— Ой, не надо туда! — вырвалось у Оли.
— Ты, кажется, что-то сказала, Травина? — остановилась Людмила.
— Там Шурик карточки печатает, — сказала Оля.
— Какие карточки?
— Для фотогазеты, — вмешался Вениамин. — Дружина на прополке.
— Молодцы! — похвалила Людмила и постучала в дверь чуланчика. — Озеров, открой!
Дверь открылась, и на пороге появился Шурик, держа в обеих руках лист картона с мокрыми еще фотографиями. Он бережно пронес его на середину комнаты и положил на стол.
— Вот! — торжественно указал он на фотографии.
Все молчали, стараясь не глядеть на Людмилу.
Она подошла к столу, долго рассматривала фотографии, потом обернулась к Вениамину:
— Что это за люди? Вот этот… С бородой, например… Или этот… С усами… Что это такое, я спрашиваю?
— Ой, Людмила Петровна! — охнул Шурик. — Я не ту пленку напечатал. Это мой дядя… Это брат. Старший. А это еще один дядя. Двоюродный!
Конь от удовольствия затопал ногами. Людмила обернулась к нему:
— Выйди отсюда, Коновалов! Не умеешь себя вести! И вы тоже идите. Все!
Ребята, с трудом сдерживая смех, бросились к двери.
Людмила пожала плечами и опять принялась разглядывать фотографии. Потом спросила у Вениамина:
— Слушай… Это правда его родные?
— Родные, Люся, — очень серьезно сказал Вениамин. — Самые близкие!
X
Танцы кончились. Об этом поселок известили собаки. Из-под всех подворотен лаяли они на расходившихся из клуба людей.
Потом зачихали и затрещали моторки — выехали на ночную ловлю рыбаки. Был обычный субботний вечер. Над лесом медленно плыла луна. По дороге, держась обочины, разгуливали парочки. Звучал в темноте транзисторный» приемник. Светился одинокий фонарь на перекрестке. Асфальт под ним был серый, а деревья и кусты вокруг черные.
Вениамин и Людмила свернули с асфальта на шоссейку; сразу стало темней, и Вениамин включил фонарик.
Людмила сбросила туфли и, держа их в руках, шла сбоку дороги, по траве. Она притоптывала босыми ногами и тихо смеялась.
— Ты что? — направил на нее фонарик Вениамин.
— Трава… — зажмурилась от света Людмила. — Пальцам щекотно!
— Слушай, Люсь… — помолчав, сказал Вениамин. — Ты, оказывается, веселая. И танцуешь здорово! А в лагере совсем другая. Почему?
— Чудак! — опять засмеялась Людмила. — Там ведь не танцы. Работа!
Она, пританцовывая, запела модную песенку.
— А у тебя правда хороший голос! — заметил Вениамин.
— Был! — отмахнулась Людмила и запела еще громче. Потом замолчала и, чуть слышно вздохнув, сказала: — Ты бы слышал, как я раньше пела! Мне в консерваторию советовали поступать.
— А ты что же?
— Я-то?.. — не сразу ответила Людмила. — А я работать пошла. И на вечерний, в педагогический.
— Почему?
— Потому.
Больше она не пела, и так, молча, они дошли до лагеря.
У ворот Людмила надела туфли, сразу стала выше ростом, походка у нее изменилась. Они прошли по главной аллее мимо щитов с пионерскими девизами и остановились у тропинки, ведущей к дачам вожатых.
— Надо бы палаты обойти, — сказала Людмила.
— Да спят все! — махнул рукой Вениамин.
— Вообще-то тихо, — прислушалась Людмила. — Но мало ли…
— Я проверю.
— Честно?
— Честное пионерское!
— Ладно! — засмеялась Людмила. — До завтра!
* * *Тяпа объелся. Как сытый удав, лежал он на койке и переваривал три порции макарон с сыром и ватрушки с творогом. Чай был не в счет. Заснуть после такого ужина было невозможно, и Тяпа объявил о своем решении сегодня же ночью унести с хоздвора доски.
— Сейчас двинем! — отдуваясь, распорядился Тяпа. Ребята согласно промолчали. Только Генка сказал:
— А как же дядя Кеша?
— Сторож, что ли? — отозвался Тяпа. — Дрыхнет без задних ног!
— А если проснется? — спросил Шурик.
— Чего ему просыпаться? — пренебрежительно скосил на него глаза Тяпа. — Ночь на дворе!
— Так ведь он ночной сторож! — заметил Шурик.
— Серый ты, Шурик… Как тундра! — лениво отозвался Тяпа. — Думаешь, почему он ночной называется? По ночам спит. На улице. А если днем, в помещении, то дневной!
— Ну, а вдруг? — заупрямился Шурик.
— Вдруг да кабы! — отмахнулся Тяпа. — Пока он в тулупе своем разберется, мы уже на коечках храпеть будем.
Никто больше возражать Тяпе не стал, и все замолчали.
Генка не выдержал:
— На него же подумают!
— Отбрешется! — зевнул Тяпа.
— А если его за это под суд? — сжал кулаки Генка.
— Под суд! — хмыкнул Тяпа. — Доказать еще надо!
Генка отвернулся к стене и замолчал.
— Ты только не вздумай шум поднимать! — пригрозил Тяпа. — Накроемся, с тебя спросим. Слышишь?
Генка ничего не ответил. Он лежал и думал о том, что если нарушит клятву, то предаст ребят и задуманное ими дело, если же промолчит, то никогда больше не сидеть ему в сарайчике у дяди Кеши, не вдыхать запах смолистой стружки и разогретого столярного клея, не видеть дяди Кешиных сильных и бережных рук, и пусть он не тот плотник, что ставил деревянные обелиски на неизвестных могилах, все равно, предавая дядю Кешу, он предаст и того, неизвестного ему старика.
Генка вскочил с койки и направился к двери.
— Куда? — встревожился Тяпа. — Держи его, пацаны!..
…Преследователи выскочили из дома сразу вслед за ним и кружили вокруг, зная, что убежать далеко он не мог. В их глазах он уже был предателем, но думал сейчас не об этом, а о том, как выбраться из ловушки и совершить задуманное.
Он сделал неосторожное движение, хрустнула под ногой сухая ветка, темные фигуры бросились к дереву, он прыгнул в сторону и упал, споткнувшись о чью-то подставленную ногу. Луч фонарика ослепил его…
— Руки ему за спину! — скомандовал Тяпа и погасил фонарик.
Конь шагнул к лежащему на земле Генке, но перед ним встал Пахомчик.
— Ну, ты… — угрожающе сказал он.
Конь попятился. Пахомчик помог Генке подняться и обернулся к Тяпе.
— За что ему руки ломать?
— Продать хотел! — запыхтел Тяпа.
— Много ты знаешь! — буркнул Пахомчик. — Он с нами пойдет.
Откуда-то из темноты вынырнул Шурик и встал рядом с Генкой. Так они и пошли: в середине — Генка, с боков — Пахомчик и Шурик. То ли сторожат, то ли оберегают — понимай как хочешь! Генка догадывался, что Пахомчик вступился за него, чтобы дать ему последнюю возможность оправдаться перед ребятами. Предательства ему не простили бы.
Но странное дело! Генка не чувствовал себя виноватым. Он думал только об одном: как предупредить дядю Кешу. Двигались они гуськом, друг за другом, прячась в тени деревьев. Шедший впереди Тяпа изредка посвечивал фонариком. Генка оказался в середине цепочки. Последним шел Конь.
