Нил Шустерман - Здесь был Шва
— Ну, вы знаете, радиация… — И тут до меня дошло разом: и что я имел в виду, и что у меня в руках. — Радиация она как… лазерная указка! — Кажется, на каком-то подсознательном уровне я знал это всё время.
— Я понял, — сказал Шва. — Радиация может быть и смертельной, как после атомной бомбы, и целительной — если её правильно направить и определить верную дозу, она спасает жизнь.
— Точно, — подтвердил я. — Когда у моего дяди обнаружили рак, его отправили на лучевую терапию.
— И как — выжил? — спросила Лекси.
— Да как сказать… В конечном итоге, нет — его мусорная машина переехала.
— Итак, — сказала Лекси, — вот что нужно моему деду — шоковая терапия. Что-нибудь столь же опасное, как радиация, но верно направленное и точно дозированное.
— Ты что-нибудь придумаешь, — сказал я.
— Уж будь спокоен, придумаю.
Я вручил Лекси пластиковую коленную чашечку, но по всему ясно было, что ей не до игры. Она уже ломала голову над тем, как бы почувствительней травмировать собственного дедушку.
— Знаете, одна голова хорошо, а три лучше, — произнёс Шва. — Если мы начнём думать все трое, то изобретём что-нибудь быстрее.
Меня передёрнуло.
— Трое — это уже толпа, — проворчал я. Лекси держала своё мнение при себе.
* * *В ту пятницу вечером Лекси и я остались вдвоём — по пятницам к Шва приходила тётя. Мы с Лекси пошли на концерт в парк, в открытый амфитеатр.
Играли сальсу; не могу сказать, чтобы это был мой любимый жанр, но на живых концертах даже ту музыку, которая тебе не очень нравится, слушать приятно. Думаю, это потому, что когда вокруг тебя сидят восторженные поклонники этой музыки, часть их энтузиазма передаётся тебе. Такое явление называется «осмос[26]» — этот термин я усвоил на уроках естествознания — вернее, осмоил при помощи того же осмоса, потому что головой я этого что-то не припоминаю. Мы с Лекси слушали музыку; моя спутница чуть двигалась в такт, а я беззастенчиво во все глаза смотрел на неё, зная, что она этого не видит.
Места у нас были что надо — в самой середине. В секторе для инвалидов. Должен признать — я ощущал некоторую неловкость, не только потому, что не был инвалидом, но и потому, что Лекси была самым неинвалидным инвалидом, которого я когда-либо в жизни встречал.
— Ну как, тебе нравится? — спросила она в антракте.
Я пожал плечами.
— Да ничего вроде.
Мне и вправду нравилось, но я постарался сказать это так, чтобы не слишком показывать, насколько мне это в действительности нравится, потому что а вдруг если я по-настоящему покажу, как мне это нравится, Лекси, чего доброго, подумает, что я только прикидываюсь и мне это вовсе не нравится?
— Хороший ансамбль, — похвалила Лекси. — Играют слаженно. Я слышу каждого из семерых.
Вот это да. Я пялился на музыкантов добрых полчаса и теперь, когда они ушли на перерыв, не смог бы сказать, сколько же их было на сцене.
— Невероятно! — восхитился я. — Ты прямо экстрасенс! Видишь всё без помощи глаз, одним сознанием.
Она наклонилась погладить Мокси — пёс сидел рядом с ней в проходе и был вполне доволен жизнью до тех пор, пока его гладили каждые пять минут.
— У некоторых хорошо получается быть слепыми, у других — не очень, — сказала Лекси и улыбнулась. — У меня получается просто здорово.
— Отлично. Будем называть тебя «Лексис — это само великолепие».
— Мне нравится.
— А теперь, — провозгласил я, — Лексис Великолепная с помощью своих ультрасонических способностей к перцептивному восприятию… — она хихикнула, — скажет нам, сколько я показываю пальцев.
— Гм-м… два!
— Ух ты! — сказал я. — Ты права! Это же действительно класс!
— Врёшь ты всё!
— Как ты узнала, что вру?
— Да ведь вероятность правильной догадки одна к пяти, то есть — все шансы против меня. К тому же, твой голос ясно и чётко говорит: «Я вру».
Я засмеялся. Нет, она поразительна.
— Лексис Великолепная, как всегда, бьёт без промаха.
Лексис улыбнулась, а я вдруг заметил, как эта улыбка подходит к её полузакрытым глазам. Как будто она пробовала на вкус какой-то чудесный деликатес, например, баклажаны с пармезаном в исполнении моего папы — блюдо, которое в любых других руках превращается в отраву.
Лекси снова погладила Мокси.
— Жаль, Кельвин не смог с нами пойти.
— Э… да, жаль. — Я бы, пожалуй, за весь вечер даже не вспомнил бы о Шва, и сейчас почувствовал себя немного виноватым. И рассердился на себя за это, а потом разозлился, что рассердился. — Хотя… с какой это радости Шва должен быть на нашем свидании?
— Это вовсе не свидание, — возразила Лекси. — За хождение на свидания платы не берут.
Она думает, что поддела меня. Как бы не так!
— Да, но тебе не полагалось знать, что я получаю плату. И если уж ты знаешь, что мне платят, и всё равно идёшь — значит, это свидание и точка!
На это она не нашлась что возразить. Наверно, моя железная логика поставила её в тупик.
— Что-то в Кельвине есть такое… необычное, — проговорила она.
— Он функционально невидимый, — пояснил я. — Обладающий недостаточной наблюдаемостью.
— Он считает себя невидимым?
— Он невидимый и есть. Ну что-то типа того.
Лекси вытянула губы так, что они стали похожи на ту пышную красную резинку, которой она стягивала волосы, и проговорила:
— Нет, там кроется что-то большее. То ли ты этого не знаешь, то ли не хочешь мне сказать.
— Ладно, вот тебе: его мать исчезла прямо посреди супермаркета «Уолдбаум», а может, его отец разрубил её на куски и разослал по всем пятидесяти штатам. Никто толком не знает, где правда.
— Гм-м… Да, как бы там ни было, а такое, наверно, накладывает свой отпечаток на человека.
— Да ничего на нём не отпечаталось, по-моему.
— В его ауре ощущается что-то очень светлое, — добавила Лекси.
— В его ауре, скорее, ощущается что-то пахучее, — сказал я. — Ему надо бы начать пользоваться дезодорантом.
В это время свет в амфитеатре притушили, и публика начала аплодировать, вызывая полюбившихся артистов на сцену.
— Может, вам пора поменяться местами? — сказала Лекси.
— А?
— Я сказала: может, тебе надо начать выгуливать собак, а Кельвин пусть побудет моим эскортом.
Такого я не ожидал. Её фраза ударила меня в место, о существовании которого я и не подозревал. На память мне пришёл эпизод из сериала о буднях хирургов. Они там оперировали одного беднягу и нечаянно прокололи артерию. Хлынула кровь. «У нас кровотечение!» — завопил хирург, и все помчались к операционному столу как угорелые. Правда, никто и не думал мчаться к истекающему кровью мне.
— Почему бы и нет, — сказал я. — Если тебе этого хочется.
Но тут заиграл ансамбль, и я быстро вытер навернувшиеся на глаза слёзы, хотя и знал, что Лекси их не видит.
* * *На следующее утро Лекси прямо заявила деду, что ей известно про то, что он платит её парням-компаньонам. Я появился в квартире Кроули после ланча, решительно настроенный подать в отставку прежде, чем мне дадут под зад, но этого удовольствия Старикан мне не доставил.
— Я капитально ошибся в тебе, — заявил он. — Это же надо быть таким убожеством — ты не сумел даже удержать от неё в тайне нашу маленькую финансовую договорённость.
— Да она уже об этом знала, — огрызнулся я.
— Откуда она могла узнать? Ты что, за дурака меня держишь?
— Ага. По временам.
Он фыркнул. Храбрость приладилась погрызть его туфлю; старик бросил в неё игрушкой-жевалкой. Та, ударив собаку по носу, отлетела, собака устремилась за ней, а потом со счастливым видом утопала прочь с пожёванной и обслюнявленной игрушкой в пасти.
— По-видимому, ты учудил такое, что моя внучка от омерзения предпочитает проводить время со Шва. Ты отныне разжалован в собаководилы.
— Кто сказал, что я собираюсь и дальше на вас пахать?
— Ты, — спокойно ответил Кроули. — Ты вызвался работать двенадцать недель на благо общества.
— Хорошо, а теперь отзываюсь обратно.
— Пф-ф. Жаль, — сказал Старикан. — А я-то думал, что у тебя есть какие-то понятия о чести и совести.
Я скрипнул зубами. Не знаю, с чего мне вдруг стало важно, что обо мне думает этот старый пень, но… Мне было важно! Он прав — я убожество, даже уйти достойно не смог.
— Когда мне идти с вашими собаками — сейчас или позже?
— Да когда хочешь, — сказал он и укатил. На этот раз, к его чести, он не стал открыто злорадствовать над моим унижением.
Я отправился за поводками и всю вторую половину дня старался не думать ни о чём, кроме выгула собак.
10. Землетрясения, ядерная зима и конец света — три в одном, пока мы ели лингвини
В тот день, когда меня разжаловали в собаководилы, родители в очередной раз поругались. Может, эта ссора и не была хуже других, но подействовала она на меня сильнее. Возможно, увидев, как живёт Шва, я стал более чувствителен к тому, что происходит у меня дома.
