Сусанна Георгиевская - Дважды два — четыре
Охотники танцевали, прыгали, обнимались.
Потом, подойдя к озеру, они принялись свежевать тура. И вдруг Натэла заметила на гладкой поверхности озера щепоть табаку.
— Я тебе говорила, я тебе говорила…
Так вот отчего они ушли в первый раз… Когда он вынул кисет, чтоб набить отцовскую трубку, ветер отнес щепоть табаку к озеру, и тут вожак, со свойственным турам обонянием, учуял людей.
Охотники поели, напились воды. Стало смеркаться. В густо-синем небе вырисовывалась луна, еще не начавшая светить. В небе стояла луна, а в долине и на полях — сумерки. Ушла с вершин королевна Даль — скрылось злое и ясное солнышко.
Гордавадзе тащил на плече огромную тушу. Рога барана чертили на камнях таинственные заклинания.
И вот спускавшийся в селение Калё охотник забыл все на свете. Он «тал просто — и только — художником.
Лицо художника Гордавадзе было насмешливо. Он подтрунивал над собой, над Натэлой, над королевной Даль…
Он думал теперь о досках. Вот так — о досках… Правда, это были не совсем обыкновенные доски, а очень гладкие, загрунтованные, продолговатой формы. На этих досках он писал красками. Кроме досок, Гордавадзе рисовал еще на бумаге. Но только наброски.
Пожалуй, ни один японский набросок ему не удастся перенести на доски… Что там было… Ах да… Это были зонтики. Зонтики, зонтики, зонтики… Паутина зонтиков. Пятна зонтиков; под ними легкие головы женщин; лица едва намечены. Чернота волос и яркие зонтики.
«…А сколько времени сейчас в Токио? Там, пожалуй что, день?..»
Синея, лежало внизу селение Калё, светясь огнями уличных фонарей. Свет электричества осветил Ингур и древнюю башню на черном камне посредине реки.
А Натэла тем временем плыла на плоту «Кон-Тики».
«Мы приближаемся к берегу! — говорит капитан. И сверкает очками. — Там — золото!»
«Уж будто! Откуда ты это знаешь?»
«Как так — откуда?.. Странное дело. Я изучал. Проглядывал!..»
Охотник в сопровождении оруженосца вошел в свой кор[2]. Ему навстречу выбежали отец и младшие братья. Навстречу ему вышел дедушка Гордавадзе. Домашние окружили охотника. Радуясь, они поздравляли его с удачей. Горного козла разрубили на части и пригласили на ужин соседей.
4. Проклятие дэвов
Они спускались к Желтому озеру. Впереди — Натэла (она держала за руку Ивано, двоюродного братишку), за ней — Жужуна, и самым последним — Костя.
Спуски здесь крутые и каменистые. Ясно, горы. Но девочки и маленький Ивано не наклоняли головы, чтобы поглядеть вниз. Их поступь была естественной поступью горцев: зрячие ноги, бесшумный бег коз… Спускаясь вниз, они всегда держались прямо. Ведь женщины гор умеют носить на голове кувшины с водой и ухитряются не выплеснуть оттуда ни одной капли.
А Костя… Да что там и говорить: очкарик!.. Ну, а поскольку очкарик, надо остановиться, поправить очки, то, се… Не то чтобы Косте трудно было угнаться за девочками (после восхождения к монастырю ему все было нипочем), но ведь неловко ходить по горам с расшнуровавшимися башмаками… Остановись, горец — гроза баранов, завяжи-ка шнурки ботинок, а заодно уж и передохни…
Завиднелось Желтое озеро. Его вода до того прозрачна, что просвечивает желтое дно. А на бережках камни, гигантские, припорошенные снегом…
Уйдя за пихты, девочки быстро разделись и побежали к озеру, храбро шлепая по грязи и снегу босыми пятками.
У Натэлы намокли волосы, сползла с головы лента.
— Вы синие, — говорит Костя. — Возвращайтесь. Хватит, Жужуна. Давай назад.
— А ты давай в озеро, — отвечает Натэла. — Или это правда, что будто в Москве бассейн и в нем зимой кипятят воду, как мы кипятим чай?
— А как же? Вот именно!.. А главное, что ты в этом якобы совершенно не сомневаешься. Правда, Натэла?.. Да, между прочим, я давно хотел спросить у тебя, отчего ты такая липучая?
Натэла молчит. Она смотрит на Костю, чуть приоткрыв рот, расширив глаза. Потом очень медленно выбирается на берег, уходит за пихты к Жужуне…
— Костя? — спрашивает Жужуна, выглядывая из-за пихт. — Ты что? Ты опять обидел Натэлу?
— Надоели вы мне со своей Натэлой!
А Натэла молча, не оглядываясь, уже бежала куда-то вверх.
— Натэла!.. Натэла!..
Она не ответила. Перепрыгивая с камня на камень, Натэла шла вверх, все вверх…
Трава на горных лугах высокая. По колено Натэле. Трава зеленая. Сильно зеленая. Тут и там маки.
Натэла не любит маков…
Она топчет маки ногами, обрывает макам головки.
«Не будет маков… Не будет маков…»
Но их так много!..
— А ну вас! — вдруг говорит Натэла.
И бежит дальше.
Взлетает орел.
— Угу-гу!.. — говорит Натэла. — Уле-лу! — пугает его Натэла. — Пропади! Сгинь!
Вот камень. Большущий. Натэла толкает его ногой, и, сорвавшись, камень с грохотом летит в пропасть.
Даже странно, чтобы одна девчонка могла наделать в горах столько шуму.
— Уле! Уле-ле!..
Послушав, как камень с грохотом и стенанием падает вниз, Натэла вздохнула и побежала дальше. Вверх, вверх…
Но — увы!.. Не только она одна услышала грохот камня. Мать дэвов, которая жила в ущелье и спала там по старости, вечно спала — днем и ночью, проснулась от шума. Проснувшись, она рассердилась, что кто-то осмелился разбудить ее, схватила четки, валявшиеся на полу в пещере, швырнула их Натэле вдогонку и прокляла Натэлу великим проклятьем дэвов: «Если ты женщина, стань мужчиной. Если ты мужчина, стань женщиной».
Так сказала мать дэвов. Так она прокляла Натэлу, потянулась, хрустнула косточками. И, сделав худое дело, сразу же успокоилась, воротилась к себе в пещеру, положила на камень нечесаную, немытую голову, зевнула и продолжала спать.
Ее дети — дэвы, которые жили в воде и в воздухе, — принялись хохотать и гикать. Еще громче, еще шумливее забурлили потоки. Так всегда бывает в горах, когда приходит ночь. Это дэвы швыряют друг в друга камешки.
— Натэла! Натэла!
Но она была хитрой, Натэла. Дитя гор, она знала, что это дэвы, и не ответила.
В небо выплыл серп полумесяца… Она тихо пошла вперед, приподняв голову, глядя на серп полумесяца.
И вдруг заплакала.
Почему?
Натэла не знала этого. Тяжко ей стало и грустно одной в тишине гор.
— Ау, Натэла-а!.. Натэ-эла!.. Ты что?! Оглохла? — сердито закричал Костя. — Тебя ищет Жужуна.
Нагнав ее, он дернул Натэлу за руку… Она оглянулась. И Костя замер: Натэла плакала.
Опомнившись, он схватил Натэлу за локоть и поволок вниз.
— Чего ревешь? — хриплым голосом спросил Костя, боясь поглядеть в ее сторону.
— Так, — сказала Натэла. — Просто так…
— Скажи, пожалуйста, отчего девчонки так любят плакать? — вздохнув, очень вежливо спросил Костя.
Она не ответила.
Набравший сил полумесяц старательно осветил тропинку у ног бегущих.
Все вокруг спало — мать дэвов и горные орлы.
Не спали только ночные дэвы: они несли ночное дежурство — ломали сосульки на самых вершинах гор, дробили камни, устраивали обвалы, делили реки на мелкие ручьи, ручейки… Одним словом, дела хватало: уходя в землю, они согревали своим дыханием подземные воды, и те становились горячими и вырывались наверх ключами боржоми. Обнаглев в ночной тишине, дэвы гикали, хохотали, швыряли друг в дружку камешки.
«Эге-ге! Уле-лу. Так себе-е-е! Угу-у-гу…»
— Ах, чтоб вы пропали, проклятые! — в сердцах сказала Натэла.
И дэвы струхнули. Взяли да и пропали.
Натэла и Костя сели в траву. Трава была влажная. Это дэвы коснулись ее своим теплым дыханием.
— А я обрывала маки.
…………
— Я орла затюкала.
…………
— Я швырнула вниз Ужбу[3].
— Да будет тебе, Натэла.
И тут-то Костя увидел ее лицо. Оно было облитое сиянием полумесяца. Словно о чем-то оно вопрошало… Девушка-сванка с картины из чайной…
«А я-то, я-то!.. Да как же я раньше этого не заметил?»
Откуда было знать Косте, что в этот день Натэла из мальчика превратилась в девочку.
5. Почтальон
Почтальон Бичико — известная и значительная фигура в Верхней Сванетии: это он развозил и развозит почту, это он самый первый читает газеты, это он в курсе всех на земле новостей.
Еще не старый, всего шестьдесят семь лет, дядя Бичико лыс, совершенно лыс (поэтому он никогда не снимает и не снимал голубой сванской шапочки).
А еще он носил и носит серую стеганку. Круглый год, независимо от того, жарко или холодно на дворе.
Как-то так случилось, что у дяди Бичико давненько выпали все передние зубы.
С тех пор беззубое, маленькое лицо почтальона стало похоже одновременно на кулачок, на темный орешек и на личико грудного ребенка.
И на этом личике — большой нос.
Нос был очень большой, а сам дядя Бичико небольшого росточка. Зато велосипед у него не какой-нибудь, а большой, особенный — почтовый велосипед. И сумка большая. Сумка старого почтальона.
