Ксения Ползикова-Рубец - Они учились в Ленинграде
Ясно слышно, что начала стрелять с корабля наша артиллерия. Рев ее орудий мощный, густой, заглушающий резкий звук зениток… Звенят стекла в окнах.
На улице Дзержинского вижу девочку лет семи. Она нагибается и радостно поднимает еще теплый осколок снаряда.
Хватаю ее за руку и бегу в подъезд аптеки.
— Как можно бегать по улице, когда идет такая стрельба? — говорю я ей с упреком.
— А мы с Витей всегда собираем головки от снарядов. У нас их много… А это я не знаю, какая. Посмотрите! Это какой калибр?
Публики в подъезде много.
Лица у всех тревожные, а девочка будто и не заметила опасности.
— Тетя! А где вы достали такой красивый букет? — спрашивает бесстрашная коллекционерка, увидев у меня пучок сосновых веток, которые я купила на улице для домашнего изготовления витамина «С». Сейчас многие ленинградцы пьют настой из хвои, как средство от цинги.
Заканчивается уборка города. Он стал великолепен: улицы чистые-чистые и стали точно шире, а площади просторнее.
14 апреля 1942 годаМой воспитательский класс очень дружен: все двенадцать человек всегда вместе. Я люблю из окна кабинета смотреть, как они стайкой выходят из школы и садятся на ступеньки Исаакиевского собора греться на солнце. Сидят и мирно разговаривают. Все очень худенькие, физически слабые, но все такие же внутренне стойкие.
Вхожу сегодня в их класс. Он помещается в первом этаже. В нем холодно, сыро, мало света, так как вместо стекол в окнах фанера. А на дворе яркое весеннее солнце, на деревьях распускаются почки.
— Ксения Владимировна, умоляем, пойдемте в Александровский сад: там так хорошо, тепло, а здесь «гроб», — шумно просят мальчики.
— А сидеть смирно будете, не сорвете урока?
— Нет, нет, честное слово, нет!
В саду действительно чудесно: тепло, деревья покрыты зеленым пушком. Какими-то обновленными на весеннем солнце кажутся здания.
Серое полотно, закрывающее шпиль Адмиралтейства, разошлось в одном месте по шву, и в эту щелку сверкает золото обшивки; даже наш хмурый Исаакий порозовел в это чудесное утро. Будут ли ребята способны работать в этой обстановке?
Мальчики деловито ставят две садовые скамейки друг против друга. Все усаживаются. Мне предоставляется место на середине одной из скамеек. Классный журнал лежит у меня на коленях, и кто-то из мальчиков услужливо подает мне свое вечное перо.
Тема урока — падение римской империи. Вызываю Колю.
Он отвечает бойко и получает «отлично».
— Аня, продолжай!
У Ани что-то не ладится с рассказом о нашествии варваров, и вдруг я слышу подсказку.
— Чудесно, — говорю я иронически. — Оказывается, на весеннем солнце растаяли замерзшие за зиму подсказки!
Один из учеников, красный, как пион, извиняется:
— Сам не знаю, как у меня вырвалось!
Аня благополучно доводит рассказ до конца.
— А почему сейчас мы применяем слово «варвары», говоря о фашистах? — спрашиваю я. Подняты двенадцать рук. Все хотят объяснить.
В этот момент на пустынной дорожке сада появляются двое моряков. Они внимательно вглядываются в нашу группу и приветливо улыбаются.
— Молодцы ребята, учатся!
Вдруг кто-то говорит просительным тоном:
— Можно на минутку прервать урок? На нас ложится тень, — переставим скамейку на солнце.
Я сама радуюсь этому уроку в саду под лучами весеннего солнца.
— Ведь мы слово сдержали! Занимались? — спрашивает Аня, когда мы собираемся после урока возвращаться в школу.
— Сдержали.
— Значит, теперь уроки истории будут в саду! Ура! Ура! — кричат мальчики.
20 апреля 1942 годаМы думали раньше: «Если у человека есть хлеб, он не может умереть с голоду».
Сейчас наши карточки отовариваются прекрасными продуктами; нам выдают: сливочное масло, сахар, шоколад, мясо, но люди еще не оправились после голодовки, и слабые продолжают гибнуть.
— Мы сейчас больше едим, а почему есть еще больше хочется? — спрашивают мальчики.
Сейчас узнать о смерти особенно тяжело: весна такая теплая, дружная. Самое трудное уже позади. И вдруг человек не выдерживает и умирает, когда жить стало неизмеримо легче.
Одна наша ученица рано утром пошла за хлебом и, вернувшись, была поражена, что младший брат не вскочил, как обычно, с постели и не попросил хлеба. Он спал, а потом как-то странно захрипел. Лицо мальчика было залито ярким румянцем, а из глаз текли слезы. Через несколько минут он умер.
Я беспокоюсь за Олю. Она так слаба, что лежит в постели.
21 апреля 1942 годаВчера ко мне зашла Нина Александровна передать просьбу Оли навестить ее.
Сегодня я пошла к ней прямо из школы.
Голова Оли резко выделяется на белой наволочке. Лицо худенькое-худенькое, с заострившимся носом…
Я развертываю принесенный пакетик и достаю булку. Она брезгливо морщится.
— Уберите, уберите, я не могу видеть пищи, — шепчет она.
Это очень плохо. От пищи отворачивается только человек, дошедший до предела голодания.
— Оля, милая, скажи, чего тебе хочется поесть, я постараюсь достать.
— Мне ничего не хочется, — тихо отвечает она. Худенькие пальцы-палочки перебирают угол простыни.
Мы молчим. Мне кажется, что мое присутствие ей в тягость.
— Олечка, хочешь, я сяду к окну и дождусь там возвращения мамы, а ты поспишь?
— Хорошо, — говорит она каким-то равнодушным голосом.
Я сажусь к окну, и меня душат слезы, но я боюсь заплакать.
Оля не спит. Ее безучастный взгляд устремлен мимо меня, куда-то вдаль. Без больницы или стационара она погибнет. Но сможет ли она и там поправиться?
Входит в комнату Нина Александровна. Мне трудно взглянуть ей в лицо.
Она выходит в переднюю и беззвучно плачет. А у меня нет слов утешения. Мать нельзя утешать, когда гибнет ее ребенок. Сама Нина Александровна похожа на тень.
Узнаю, что завтра мать и сестра отвезут Олю в больницу. Нина Александровна, прощаясь со мной, спрашивает:
— Ведь правда, — в больницах многие поправляются?
24 апреля 1942 годаСегодня умерла Оля. Смерть ее очень тяжела. Из этой девочки, несомненно, вырос бы прекрасный человек.
25 апреля 1942 годаЗа благом вслед идут печали, Печаль же — радости залог.
Какие замечательные строки! Мы сейчас так и живем: скорби и глубокие радости чередуются почти ежедневно.
Сегодня радостный день. Гороно объявил весенний прием детей во все классы средней школы. Ребята будут учиться в тех классах, в которые перешли весною 1941 года. За полтора месяца занятий они должны вспомнить и повторить то, что они учили в прошлом году. Школа вновь станет большой, шумной, веселой.
По радио известили население, что с 3 мая в школах будет трехразовое питание для учащихся.
В несколько дней наш коллектив школьников вырос с семидесяти девяти до пятисот сорока семи человек.
28 апреля 1942 годаНесмотря на усталость, вечером пошла в райком на лекцию: «Война на Тихом океане».
После лекции по затемненным улицам иду домой с работником Октябрьского райкома партии.
— Летом, — говорит он мне, — учителя поедут с детьми на сельскохозяйственные работы.
— Но куда же? — удивляюсь я. — Кругом фронт.
— Не беспокойтесь. Всё продумано до мелочей и согласовано с военным командованием. Врачи говорят, что солнце и воздух очень нужны детям после нашей зимы. Всем огородникам будут давать продукты по нормам рабочего снабжения.
1 мая 1942 годаДень яркий, солнечный. Всюду красные флаги. Свежий морской «ленинградский» ветер играет их полотнищами.
Сегодня в школе мы собирали родителей наших будущих учеников, чтобы объяснить им, почему занятия возобновляются в конце года и какой распорядок будет в школе.
С утра шла стрельба из тяжелых орудий, и мы боялись, что обстрел помешает нам провести собрание.
Противник стрелял систематически, через каждые пятнадцать минут.
— Сейчас снаряд попал в сад напротив, — говорит женщина, вбежавшая в школьный вестибюль.
Страшный грохот и звон разбитых стекол. Снаряд упал около школы, на проспекте Майорова. В зале нет ни одного уцелевшего стекла, даже фанера вылетела из рам. Весь пол засыпан кирпичами и строительным мусором.
— Хорошо, что мы еще не начали здесь собрания, — говорит Антонина Васильевна, — придется перенести скамейки в проходной зал. Сомневаюсь, чтобы родители пришли под таким обстрелом.
Учителя и уборщицы переносят скамейки в зал, выходящий окнами во двор.
К 13 часам зал полон. Ленинградцы привыкли к обстрелам, а начало занятий в школе и обещанное горячее питание для детей живо интересуют родителей.
— И как это вы справитесь: с одними повторять, других готовить к экзаменам! Какое-то очень сложное расписание придется составлять, — беспокоится мать Майи, сама в прошлом школьный работник.
