Николай Федоров - Сказано — сделано
Через десять секунд света в квартире не было.
— Темно-то как, — сказал Генка.
— Темно, — согласился я.
— Это хорошо, — сказал Генка. — В такой темнотище долго не усидишь.
И тут раздался стук в дверь. В тёмной квартире он почему-то прозвучал особенно громко и тревожно. Генка, робея, пошел открывать, а я остался в комнате.
— Дома родители? — услышал я металлический голос Ирины Васильевны.
— Н-нету, — заикаясь ответил Генка. — С работы вот ещё не пришли.
— Ничего, я подожду. Я никуда не тороплюсь. И включи же наконец свет!
— И свету нету, — сказал Генка. — Прямо сейчас взял вдруг и погас. Пробки, наверное, перегорели. Или это… напряжение куда-нибудь упало.
— Неважно, — прервала Генкино бормотание Ирина Васильевна. — Разговаривать можно и в темноте. Я не в шахматы пришла играть. Проводи меня. И дай хоть руку, что ли! Ничего ж не видно.
В дверях комнаты появились смутные силуэты учительницы и Генки.
Ирина Васильевна села на диван, а Генка остался стоять.
Наступило молчание.
И тут я понял, в каком дурацком положении я оказался. Я сидел на стуле в совершенно тёмном углу комнаты, и учительница совершенно не подозревала о моём присутствии. Мне стало совсем неловко, и я, чтобы как-то дать о себе знать, легонечко так начал покашливать.
— Ой, что это! — испуганно вскрикнула Ирина Васильевна. — Тут ещё кто-то?!
— Это я, Ирина Васильевна, — сказал я. — Я тут в углу, на стуле.
— Господи, Лапин! Как ты меня напугал. Гена, да найди же хоть свечку Какую-нибудь! Нельзя же так!
— Свечку? Сейчас посмотрю. Была вроде где-то. — И Генка поплёлся в другую комнату. Наверное, до него стало доходить, что его глупая затея с пробками провалилась.
Через минуту он вернулся с зажжённой свечой.
— Теперь подставку какую-нибудь возьми или блюдце, — сказала Ирина Васильевна. — Воск же будет капать.
— Генка, — сказал я, — у вас подсвечник, кажется, был. Помнишь, ты им ещё орехи колол.
Генка залез на стул, достал со шкафа старый бронзовый подсвечник и вставил в него свечу. По комнате забегали красноватые причудливые тени.
Ирина Васильевна сидела молча, неотрывно глядя на маленький живой язычок пламени, и лицо её вдруг показалось мне каким-то другим, незнакомым. И уже совсем неожиданно она сказала:
— Новый год скоро. Сейчас на улице я видела, как люди ёлки несли.
— Это верно, — сказал Генка, ободрённый таким началом. — У нас тут ёлочный базар недалеко.
— А вот в Италии, — сказал я, тоже осмелев, — есть такой очень интересный обычай. Там под Новый год люди выбрасывают на улицу всякие старые, ненужные вещи. Прямо из окон бросают.
— Это ещё зачем? — спросил Генка.
— Ну, как бы жизнь хотят новую начать. А все старое, плохое — за борт.
— Хороший обычай, — сказал Генка. — Если бы у нас был такой, я бы в первую очередь свой дневник выбросил.
Мы засмеялись, а потом Ирина Васильевна сказала:
— Когда я была примерно в вашем возрасте, мы жили на Васильевском острове в большущей коммунальной квартире. И почти в каждой семье были дети. Ну и, конечно, под Новый год каждая семья покупала ёлку и сначала оставляла её в прихожей, у входной двери. Там иногда по девять-десять ёлок стояло. И как же здорово пахло этими ёлками в квартире! Я, бывало, из школы приду, встану в прихожей, стою и нюхаю. А теперь, когда муж ёлку домой приносит, я только и думаю о том, сколько после нее мусора будет.
Ирина Васильевна замолчала, а мы с Генкой сидели разинув рты и ничего не понимали. А потом Ирина Васильевна взяла со стола подсвечник и внимательно его оглядела. Огонёк свечи задрожал, и все предметы в комнате будто зашевелились, задвигались.
— А колоть орехи подсвечником не стоит, — сказала она. — Посмотрите, какая вещь-то красивая. И слово хорошее: ПОД-СВЕЧНИК. Звучит, по-моему, гораздо лучше, чем, скажем, «люминесцентная лампа».
— Ясное дело, лучше, — сказал Генка, и даже в полумраке я видел, как сияла его физиономия. — И понятное к тому же: ставь, значит, его под свечу — и все дела. А то читаю в одной книжке: граф схватил канделябр и ударил незнакомца по голове. Что, думаю, за канделябр такой. Кочерга, что ли? Оказывается, обыкновенный подсвечник.
Ирина Васильевна весело засмеялась, и в этот момент хлопнула входная дверь.
— Генка! — послышался голос Николая Ивановича. — Почему такая темнотища? Света, что ли, нет?
— Пап, ты? А к нам вот Ирина Васильевна пришла, — невпопад ответил Генка и почему-то добавил: — В гости.
— Очень приятно, — сказал Николай Иванович. — Сейчас, одну минуту. Я только со светом разберусь.
Я услышал, как чиркнула спичка и через секунду послышался растерянный голос Генкиного папы:
— Но, товарищи… Тут же нет пробок?!
Наступила нехорошая пауза. А потом Николай Иванович произнёс голосом, не предвещавшим ничего хорошего:
— Геннадий! Где пробки?!
Генка молчал, и я был уверен, что сейчас он, как те каторжники из романа Достоевского, дунул бы куда-нибудь подальше. А землетрясение или цунами подошло бы как нельзя кстати. Одним словом, назревал скандал.
И в этот щекотливый момент Ирина Васильевна вдруг вышла в коридор и спокойно так сказала:
— Николай Иванович, не надо. Не ищите пробки. У нас тут свечка горит. Давайте так, при свече посидим.
Прогульщики
Обычно по дороге в школу я захожу за Генкой. Генкины родители уходят рано, и, если за ним не зайти, он обязательно опоздает.
— Холодно на улице? — спросил Генка, открывая мне дверь.
— Тепло, — сказал я. — А ты что, так без штанов в школу и пойдёшь? Скорей давай, а то уже без двадцати.
— Сейчас, я быстро, — сказал Генка и сел на табуретку. — Значит, говоришь, тепло. А сколько градусов, не слышал?
— Сто градусов, — начал я злиться. — Оденешься ты наконец или нет!
Генка встал, просунул одну ногу в штанину и снова сел.
— Слушай, Серёга, давай сегодня прогуляем, а? Мне брат говорил: плох тот студент, который не прогуливает.
— Так мы же не студенты?
— Тем более. Ну, ты сам посуди: сколько можно учиться? По субботам и то учимся. А ведь взрослые отдыхают. Справедливо? А сейчас дома никого, мама только в пять придет, папа — еще позже. Эх, повеселимся! Кидай портфель в угол!
— Вот ещё. Зачем же портфелем кидаться, — сказал я и аккуратно поставил его на тумбочку.
Так мы начали прогуливать.
— Чаю хочешь? — спросил Генка. — С пирогом.
— Не, спасибо, — сказал я. — Я только позавтракал.
— А квасу? Из холодильничка.
— Квасу можно.
Мы выпили по большой кружке, и Генка сказал:
— Гляди, девять уже натикало. Русский начался. А мы сидим тут себе и квасок попиваем. Хорошо, верно?
— Верно. Только я вчера, как назло, все упражнения по русскому сделал. И правила выучил.
— Я тоже, — вздохнул Генка. — Ну, ничего. Мы ж не знали, что прогуливать будем. Давай лучше телевизор смотреть. Глянь в программку, чего там показывают.
— «АСУ» в действии», — прочитал я.
— Что-то интересное, — сказал Генка. — Про Японию, наверное.
Но передача оказалась совсем не про Японию, а про всякие заводы и автоматы.
— Хорошая штука — телевизор, — сказал Генка. — Хочешь — смотри, не нравится — выключи. А сидели бы сейчас на русском — не выключишь. Вот было бы здорово, если б в школе можно было уроки выключать. Или переключать на другие. Сидишь, к примеру, на математике. Вера Николаевна говорит чего-то, на доске пишет. А ты сидишь и ничего не понимаешь. Тоска! Дай-ка, думаешь, на историю переключусь. А то и совсем выключусь и в столовку пойду…
— Размечтался, — сказал я. — Как бы нас с тобой в самом деле… того… не выключили.
— Да не бойся, Серёга. Выкрутимся. Хочешь еще квасу?
— Нет, больше не хочется. Пойдём лучше на улицу, погуляем.
— Ты что, нельзя! Нас сразу кто-нибудь увидит. Давай-ка лучше я тебя вареньем угощу. Клубничным. Такая вкусная штука!
И только Генка встал, чтобы варенье принести, как зазвонил телефон. Я рядом сидел и хотел уже трубку снять, но Генка как бросится на меня — за руку схватил и на диван повалил.
— Ты что, с ума сошёл! Ведь дома никого нет!
Проклятый телефон звонил долго. А мы, как загипнотизированные, сидели и молча слушали. Наконец телефон замолчал.
— И чего звонят? — сказал Генка. — Знают ведь, что дома никого нет.
— Ошиблись, может, — сказал я.
— Ну конечно, — обрадовался Генка. — Наверняка ошиблись. Вот ведь люди бестолковые. Не могут правильно номер набрать. Раззвонились тут, понимаешь.
Генка пошел на кухню и принес варенье.
— Ты только понюхай, — открыл он банку. — Чувствуешь, как пахнет?!
Я понюхал — и только собрался ложку в банку запустить, как снова грянул звонок. Теперь уже в дверь. Я так и застыл с открытым ртом. Генка вытаращил глаза.
