Виктор Шурлыгин - Космонавт Сергеев
Рябь прошла, тело пружинисто подтянулось, руки припали к бокам.
— Служим Советскому Союзу!
— Вольно!
И, приблизившись, уже по-отечески стиснул офицеров в крепких объятиях.
— Передаю личную благодарность и наилучшие пожелания Председателя Государственной комиссии. Просил вас обнять! Молодцы, орлы!
Командир бесстрастно взглянул на часы.
— Если торжественная часть окончена — на отдых!
Громов подставил плечо.
— Сколько я катился? — спросил Саня.
— Девятнадцать секунд.
Старлею доблестных ВВС показалось — целую вечность.
Глава 10
Решительные перемены
— Саня, все самолеты летают в такую погоду?
— Не-ет…
— Только твой?
— Угу.
— Я завтра уезжаю.
— У… Что? Почему?
Саня дремал в кресле, а Наташка, устроившись рядом, кормила его, как маленького, с ложечки маминым вареньем. Перегрузки, боль в теле, смертельный трюк на полосе — все понемногу отодвигалось, таяло в прошлом, будто лед по весне; старлею доблестных ВВС было тепло, уютно. С тихим блаженством он лопал с ложечки варенье, с удовольствием мычал и угугукал, чувствуя, как возвращается жизнь, наполняя сердце нежными, радостными, солнечными перезвонами. Но тут дремота сразу испарилась.
— Как? — задохнулся он, вскакивая с кресла. — Почему ты уезжаешь?
— Ну вот, Саня, — вздохнула Наташка, отводя глаза в сторону. — Ты такой неосторожный — банку варенья опрокинул мне на платье.
— Нат, что случилось?! Ты ведь собиралась ехать через неделю!
Верная Пятница вела себя странно. Носик покраснел, губки сложились бантиком, она опустила голову — низко, низко — и длинные распущенные волосы закрыли залившееся краской лицо.
— Понимаешь, Саня, — не весело, как обычно, а сбивчиво и торопливо заговорила Наташка. — У нас сейчас в лаборатории много работы… Скоро в Солнечную систему войдет одна хвостатая комета… И мне надо.
Она не умела врать.
— И потом… Сейчас самое удобное время для наблюдения переменных звезд…
Наташка первый год работала после университета в известной всему миру обсерватории, но врать она никогда не умела.
— Нат, расскажи все честно.
— Мне… платье надо отмыть, — и, словно боясь, что ее остановят, торопливо побежала в ванную.
Саня терялся в догадках. За семнадцать лет дружбы Наташка ни разу не подвела его, не обманула, не схитрила. Точно трудолюбивый каменщик, ежедневно доказывая свою преданность и верность, она старательно и совестливо закладывала фундамент их будущих отношений. Ни словом, ни делом, ни мыслью не запятнала их дружбы. Он знал все ее секреты и тайны, радости и огорчения. Лишь два отчаянных поступка, всего два невероятно отчаянных поступка, Пятница почему-то скрыла от него — то ли не хотела подставлять под удар, то ли постеснялась сразу признаться. Но какой виноватой и печальной она чувствовала себя после этих проделок — смешно вспомнить. Как после тяжкого прегрешения.
Первый раз это случилось в деревне — они тогда отдыхали вчетвером у Санькиной бабушки: Саня с мамой и Наташка со своей бабушкой. Кажется, стояло жаркое лето. Все дни ребята проводили на речке, а вечерами собирались на выгоне, пекли в костре картошку и рассказывали разные страшные истории — мороз по коже продирал. Один Витька Пыша ничего страшного выдумать не мог. Кряхтел, сопел, пыхтел и — не мог.
— Все ваши историйки — брехня! — потрясая кулаками-гирями, захлебнулся однажды Пыша. — Сказочки для малолетних. А я вам всамделишный страх покажу. Вот выгоню завтра утром Жучку, щенят — в мешок и… на речку. И утоплю. На самом купаличном месте. Будете знать!
Наташка побледнела и придвинулась к Сане. Саня вскочил.
— Фашист ты, Пыша!
— Я-я? Ну-кась, шпана, повтори, чего сказал!
— Ты фашист, раз хочешь утопить щенков!
— Щас я тебе покажу фашиста!
И Пыша бросился в драку. Он был выше Сани на целую голову, раза в три тяжелее, а кулаки и вправду казались гирями. От кровянки спасло то, что в самый трудный момент Наташка огрела Пышу по спине хворостиной. Пока он разворачивался, ребята разбежались. Но утром — все до одного, как по команде, собрались у речки. Пыша появился только в полдень. Пришибленным мешком вырос на пригорке: красный, злой, потный, с огромной палкой.
— Ну, шпана! — заорал издали. — Убью! Признание давай, хто кутят свиснул! Хто меня удовольствию лишил и обокрал!
Ребята молчали. Наташка стояла бледная, как осенняя береза.
С треском переломив палку, Пыша ушел. А в доме Санькиной бабки с того дня начали твориться чудеса. Куда-то исчезал хлеб, Наташка, никогда не любившая молоко, теперь выпивала за день целую кринку. И ласково просила еще. Взрослые только диву давались и, кажется, что-то заподозрили. Один Саня ничего не замечал, пока Наташка, виновато опустив голову, сама во всем не покаялась.
— Саня, — сказала она. — Я сразу хотела рассказать, да боялась, что Пыша узнает. Это я… щенков ночью… украла.
— Ты?
— Они тут, Саня, на сеновале. Они хорошие.
Щенки облизывали маленькими горячими язычками Санькины руки, терлись гладкими боками, тыкались пятачками влажных носов в ладони.
— Большие уже, — сказал Саня.
— Ты не сердишься? Правда не сердишься?
— Честно не сержусь. А тебе страшно было?
— Еще как страшно!
— Ты герой!
— Нет, Саня. Я трусиха. У меня ноги дрожали и руки.
— А Жучка тебя не укусила?
— Я ей хлеба дала и всю правду рассказала. Ну, что Пыша задумал. Жучка даже заплакала. До сеновала за мной шла и ни разу не тявкнула.
— Умная собака, если сразу все поняла.
Щенят они выходили и, не таясь, раздали в августе ребятам. Пыша начал было кричать, что его ограбили, что он донесет куда следует, потребовал выкуп, но его дружно поколотили и Пыша смирился с потерей.
Второй раз — Саня учился уже в девятом классе, а Наташка в седьмом — Пятница забежала после уроков очень расстроенная.
— Вот. — Она разжала кулачок, и Саня увидел записку. — Понимаешь, я ему объясняла, объясняла, что не могу с ним дружить, а он, как дурак, ничего не понимает.
«Наталья! — писал Федька Калякин из 9 «Б». — Ты мне нравишься. Сегодня чапаем в кинуху. Жду тебя в шесть вечера у «Звездочки». Не придешь — не серчай! Ф. К.».
— Ну и пожалуйста, — почему-то обиделся Саня и отвернулся к окну.
— Саня, — кротко сказала Наташа. — Я же с тобой дружу. Ты мой самый-самый лучший друг и товарищ! Больше я ни с кем не хочу дружить.
На свидание с Калякиным Пятница, конечно, не пошла. На следующий день — Саня тогда болел и обо всем узнал от Жанны Хвостиковой, Наташкиной подруги, — Калякин, не успели выйти со школьного двора, больно дернул Наташку за косы.
— Дурак, — сказала Наташка. — И никакой надежды.
— Это твой Саня-Маня дурак, — захохотал Калякин. — У него уши в разные стороны.
— Не смей так говорить о моем товарище!
— Ха-ха-ха! Испугался! Поймаю твоего Саню — ноги повыдираю, костыли приделаю!
— Ты?! Костыли?! Сане Сергееву?!
Тяжелый портфель обрушился на голову Калякина. Побелевшие ручонки вцепились в ворот рубашки. Жанна говорила, Наташку едва оттащили. Так она сражалась за лучшего друга! И Федька Калякин испугался, бросился наутек. «Чокнутая, — заорал издалека. — Шуток не понимает». И целую неделю ходил тихий, задумчивый, никого не задирал. И целую неделю Пятница, словно ничего не случилось, навещала больного Саню, рассказывала о школьных новостях, но о драке — ни слова. А когда он не выдержал, спросил сам, сначала побледнела, потом покраснела, виновато опустила голову.
— Ну, Саня, я понимаю: драться нехорошо. Но ведь я нашу дружбу защищала! Дружбу всегда защищать надо, правда?
— Да, — ответил он, чувствуя, как внутри что-то горит и плавится. — Правда!
Кроме этих двух прекрасных недомолвок, у нее не было от лучшего друга никаких секретов. Саня знал всю Наташкину жизнь — от детского сада до последних дней. Знал ее любимые звезды, стихи, книги, песни, знал подруг, сотрудников по работе, мечты и надежды, знал, как тяжело ей пришлось в последний год, когда долго болела, а потом умерла Наташкина бабушка. Он знал все. И в голове просто не укладывались странные недомолвки и скорые сборы. Что недоговаривает, что скрывает от него надежная, верная Пятница? Что произошло за те несколько часов, пока старлея доблестных ВВС не было дома? Лиля? Саня даже вздрогнул, подумав о жене капитана Ропаева. Лиля могла все.
Все могла полная, свежая, румяная, точно купчиха, сошедшая с кустодиевской картины, Лиля.
На первый взгляд она производила впечатление добрейшей женщины. Горячо сочувствовала, если говорили о несчастьях — даже слезу пускала и громко сморкалась. Заразительно смеялась в веселой компании. Притворно охала, когда летчики вспоминали какой-то опасный полет. Раскусить ее было не просто. Детали, штрихи к портрету постепенно накапливались, откладывались в памяти, как камешки на мозаичном панно, пока не превратились в ясный, четкий образ. Когда же это началось? Кажется, на дне рождения лейтенанта Хромова. Да, именно тогда Саня впервые увидел Лилин взгляд — Лиля смеялась, а холодный, расчетливый взгляд скользил по стенам, по ковру, по полкам серванта, по книжному шкафу. «Ах, как хорошо у вас, Хромов! — смеялись острые зубки. — Какой фарфор! Хрусталь! Книги! Вы все это оттуда привезли?!»
