Вероника Кунгурцева - Ведогони, или Новые похождения Вани Житного
Выбежали они на поляну — и понять ничего не могут: борются тут двое… А кто? Клубок из двух тел катается по земле. Да вон же красное мелькает — плащ Березая, насела на лешака какая‑то птица — не птица и подмяла под себя… Крылатый кто‑то! Ваня со Стешей бросились на подмогу лешачонку — стали за пестрые крылья тянуть, а крылышки‑то по два метра каждое… И хлопают жесткие крылья, бьют до синяков, длинные руки в белых рукавах колошматят лешачонка почем зря, вот и десантнице досталось кулачищем… Отлетела девочка на край поляны. А Ваня выхватил из котомки свой топорик, скочил чудищу верхом на спину — прямо между крыльев попал, размахнулся топориком, чтоб по затылку тюкнуть… А на затылке‑то русые косы уложены, и оборотилось тут к нему лицо… Вовсе не птичье — а… девичье, да такое пригожее, и не злое вовсе. Ослепили мальчика синие глаза, соболиные брови, светящаяся кожа… Сам собой опустился топорик.
А крылатая женщина, бросив лешака, взлетела на ель вместе с Ваней–ношей, а на ветке у ней лук висит, натянула тугую тетиву, наложила стрелочку — махочкая такая стрелка, как раз с мальчика будет, нацелилась в девочку, потом направила стрелу в лешачонка, который сидел на земле да тряс зеленой башкой, в себя прийти не мог, после опять в Степаниду Дымову наметилась… А Ваня сидит на спине женщины, опустившей крылья чуть не до земли, знает, что должен стукнуть по красивому затылку топором — а не может, рука не подымается… И крикнула тут женщина зычным голосом, от которого травы полегли, вы, де, со мной полетите, чужестранные гости, никто, де, вас не звал в мой сырой, зеленый бор, сами пришли–напросилися, теперь, де, вам ответ держать… Вот тебе и на!
И пала крылатая красавица на траву, схватила под левую подмышку лешака, под правую — девочку (Ваня‑то верхом сидел, за самоцветные крылья держался) и взмыла кверху, в поднебесье… Уж такой свет в глаза брызнул, когда пропороли они заросли плюща и оказались над деревьями, что Ваня зажмурился. Только потом пришлось с шеи ожерелье из плюща сдирать.
Открыл глаза: лес уж далеко внизу, раскинулся зелеными волнами во все стороны, куда хватает глаз, вдали вершины сизо–голубые, до облаков — рукой подать, а в ушах ветер свистит. Ваня песню вспомнил: «Под крылом самолета о чем‑то поет зеленое море тайги», но не запел. Ведь летят они в темную неизвестность, какие уж тут песни!.. Наклонился и увидел, что Стеша висит на локте женщины, ноги поджала, а лешачонок тяжким красным плодом завис слева — так что перетянул крылатую на себя, набок ее повело. Обернулся назад и увидел, что белая рубаха женщины завилась и обнажились голые ноги, которыми красавица била по воздуху, ровно по воде. А самоцветные крылья широко раскинуты — высветили их солнечные лучи, и показалось Ване, что в пестрые перышки зашиты изумруды, рубины, янтарь да лазурит, уж так‑то сверкают крылышки! И посреди каждого — как будто мертвая голова прорисована…
Но, видать, «плаванье» подошло к концу — потому что ноги женщины кверху поднялись, а головой она нацелилась на землю, как вроде нырнуть собралась… Ваня вперед, почти на плечи женщины соскользнул и, боясь шарахнуться, откинулся назад и изо всех сил вцепился в корешки сложенных крыльев.
А внизу, окруженная лесом, показалась широкая прогалина, на которой возвышалось какое‑то огороженное строение, и за ограду вышла, стояла, приложив руку ко лбу, и смотрела вверх еще одна женщина, обычная, без крыльев.
И вот земля резко надвинулась. Крылатая пробежалась босыми ногами по тверди и затормозила. Ваня через голову с русыми косами переметнулся, как вроде в чехарду играл, и соскочил на землю. Женщина руки разжала — и выпустила Стешу с лешачонком, которые повалились как кули, видать, не просто дался им полет…
Встречавшая их девушка оказалась совсем юной, хотя такой широкой да мощной, что напоминала стог. Но лицо ее тоже светилось, как будто малое солнышко насадили на человечью шею. И на каждом плече девушки сидело по птице: на правом — соловей, на левом — жаворонок. Крылатая, назвав девушку Златыгоркой, велела запереть чужаков, и та, ни слова не говоря, чуть подтолкнула замешкавшегося Ваню в спину, а у мальчика от легонького тычка дыханье сперло…
Но когда Степанида Дымова ткнула его в бок, дескать, погляди‑ка, что тут, — Ваня и вовсе дар речи потерял. Он всё на сияющую красоту девушки смотрел, а стоило бы глянуть на забор, которым обнесен был двор. Потому что на тычинки забора насажены были людские черепа!.. Только возле самых ворот три шеста оказались пустые… Ну и ну! Про такое Ваня сколь раз читал, но чтоб своими глазами увидать!!! Вот так попали они — из огня да в полымя!
Стала Златыгорка ворота отворять — и увидел Ваня, что и ворота тут не простые: вместо запора заложена человечья рука… А когда перед ребятами вид на дом открылся, так и вовсе ноги у них подкосились: терем был сложен из людских косточек. По углам‑то парни друг на друга поставлены, вместо бревен — молодички положены, крыша крыта не тесом, а грудными младенцами… Но, к счастью, Златыгорка не повела их внутрь страшного жилища, не достроено еще, дескать… А у Вани при этом известии волосы на голове шевельнулись: кем это они хотят его достроить…
Завернули за костяной домик — а там, у самого забора, кряковистый дуб растет. Девушка кивнула им, лезьте, дескать. Делать нечего, полезли! Лешачонок‑то с удовольствием лез, бормоча на ходу: «Дубочек холоший, дубочек живой» — и ствол поглаживая. Стеша за лешаком лезла, потом Ваня, а Златыгорка — замыкающей. А птицы всё это время так и вились вокруг дуба, далёко не улетали.
И — долезли! На развилке могучего дерева настил был положен, а на нем какое‑то гнездо — не гнездо стояло, избушка — не избушка… Строение сплетено было из лещины, и крыша в домике была плетеная, и дверца, даже окошечко имелось — круглое, как вроде в скворечнике. Ваня следом за своими влез в гнездо–избушку, а Златыгорка входить не стала, дверцу с той стороны захлопнула и на зубастый запор заперла.
А в домике, несмотря на окошечко, темненько оказалось, да и прохладно… Уселись путники на плетеный пол — и переглянулись…
Вот сейчас‑то бы в самый раз спросить у куколки Лели, как им быть, да ведь куклу вначале накормить надо, а чем? Стеша оглядела все углы избушки — авось, какая-нибудь еда завалялась: нет, нету ничего! Лешак выглянул в круглое окошко — и воскликнул с восторгом: «Лес!!!» Ваня, вытеснив его, тоже голову просунул, а плечи и застряли: ясно, отсюда не взберешься… Да уж, лес так лес! И высокенько они забрались — книзу зелеными волнами лес уходит. Кто летать‑то умеет — тому хорошо…
Просидели пленники в гнезде до самого вечера, а как темнать стало — Златыгорка за ними пришла, дескать, мать вас зовет, пошлите‑ка!.. Вот так–так! Выходит, крылатая — матерью приходится бескрылой?..
Слезли с дубочка, и привела их девушка обратно к костяному домику. Светло как днем было во дворе, а за забором — темная ночь! Глянул Ваня и увидел, что черепа, насаженные на тычинки, от дороги отвернулись, а к ним поворотились, и глаза у черепов — светятся… Только Ваня собрался достать из котомки топорик — чтоб дорого продать жизнь — и свою, и товарищей, как Златыгорка провела их к местечку, где расстелена была скатерка, а на той скатерке стояло корыто с красной жидкостью… Тут же сидела крылатая женщина, подбородок на вздернутые колени положила, а самоцветные крылья шлейфом по траве раскинуты. Кивнула им, присаживайтесь, дескать. Ваня со Стешей переглянулись — и сели по другую сторону корыта. Мальчик заглянул в емкость — хоть и не прилично было так пристально изучать угощенье — и решил, что кровь в посудине, а на дне что‑то белеется… Зубы, что ли!!! Стеша, видать, была одного с ним мнения, потому что побледнела и за живот схватилась. Лешачонок же на пищу мало обращал вниманья, а, ткнув в черепа, сказал свое: «Бобо!»
Златыгорка сидела рядом с матерью. А та, нагнувшись над корытом, стала зачерпывать ладошкой кровавую пищу — и в рот отправлять… Златыгорка не отставала от матери, даже птицы слетели с плеч девушки и, усевшись на край корыта, принялись пить багровую жидкость, откидывая головки, а потом клевать с руки хозяйки то, что она выловила на дне.
Крылатая ткнула пальцем в корыто, давайте, дескать, угощайтесь, чего ждете! Делать нечего! Ваня осторожно зачерпнул ладонью красную жижу — к лицу поднес: и учуял… Да это же вино! Лизнул с ладошки — точно! Конечно, вино пить он был не приучен, но всё ж таки хорошо, что это не кровь!.. Стеше шепнул про вино, она тоже тогда зачерпнула — и попробовала. А на дне, Ваня увидел, — не зубы вовсе: зерна пшеничные! Ладно, пшеничку можно и пожевать. Достал тогда мальчик из котомки кленовую ложку, что прошлой зимой самолично сделал да расписал, Стеша, глядя на него, вынула из рюкзака походную кружку — и принялись они по–людски винную пшеницу уплетать. Конечно, угощенье всё одно было странное, но зато не ужасное, есть, во всяком случае, можно. Ребята и наелись. И опьянели…
