Юрий Яковлев - Позавчера была война
Он боялся опоздать и всю дорогу бежал, и когда попал в Крагуевац, то еле держался на ногах. А там уже сгоняли людей в колонну. И кричали: «Шнеллер, шнеллер!» И слышался плач детей. Он был учителем в пятом классе. Он отыскал свой класс. Собрал всех своих учеников. И они построились парами, как строились, когда шли на урок. И к этому пятому классу пристроилось еще много детей, потому что, когда рядом учитель, не так страшно.
«Дети, — сказал учитель, — я учил вас истории. Я рассказывал вам, как умирали за родину настоящие люди. Теперь пришел наш черед. Не плачьте! Поднимите голову выше! Идемте! Начинается ваш последний урок истории». И пятый класс пошел за своим учителем…
Вино стало горьким. Мне захотелось немедленно отправиться в город-крепость, где сейчас тускло горели фонари, висящие на цепях, и ставни были закрыты. Мне хотелось отыскать знакомый «партизанский отряд» и поговорить с «Учителем истории». Он был необходим отряду, как подрывник, автоматчик, гранатометчик. Без него война не война. Но, вероятно, в этот час маленький «Учитель истории» спал вместе с остальными «бойцами», отправленными мамами в постель.
А утром мы двинулись дальше. В Сплит.
Автобус мчался вперед по изрезанному скалистому берегу Адриатического моря, огибая бухты, фьорды, лиманы. И слева — со стороны моря — стекла автобуса были устойчиво голубыми.
В пути ко мне подошел Иосиф Ионович и спросил, не запомнил ли я имя Учителя истории из Крагуеваца. Но партизан Данила вообще не называл его имени.
— Жаль, — сказал наш учитель, — ведь его судьба очень схожа с судьбой Януша Корчака. Надо бы узнать его имя.
Но до конца путешествия так и не удалось узнать имя учителя пятого класса. Все называли его просто Учитель истории.
Вперед, туристы! Ни минуты отдыха! Неужели вы завалитесь спать, не посмотрев дворца римского императора Диоклетиана! Говорят, там сохранились сфинксы[3] Рамзеса Третьего. Мы бросаем чемоданы. Идем.
И вдруг:
— Трах! Трах! Тах! Ба-бах!
Стайка мальчишек с деревянными ружьями. Добрый день! Здравствуйте! Неужели наши дубровниковские знакомые примчались за нами, проделав путь в четыреста километров? И лица такие же. И потертые шорты. И ружья. Но, главное, среди них неизменный Учитель истории: в очках, с толстой книгой под мышкой.
И все повторилось:
— Кто такие?
— Партизаны!
— А он?
— Учитель истории.
— А мы из Москвы. И среди нас тоже есть учитель истории…
И опять кинокамера увела своего раба по узким улочкам. И опять в нужный момент.
Отыскать дворец Диоклетиана оказалось не так-то просто, хотя, по описанию, он стоял на берегу моря. Остов разрушенного дворца оброс множеством домов, домишек, закутков — множеством семейных очагов. А внутренний двор заняло кафе.
Здесь-то под вечер мы и стали гостями местного фотографа. Сперва он просто подсел к нам и долго прислушивался к нашему разговору. Потом ушел и появился с несколькими бутылками вина. Он почти не говорил, только подливал нам вино и пожимал руки. На одном глазу у него была черная повязка.
И вдруг его прорвало. Он заговорил:
— Моя фамилия Лукич. Я снимаю на открытки и делаю семейные портреты. Для моей работы хватает одного глаза. Но с одним глазом можно не только фотографировать… У фотографа много общего со снайпером… Пейте, пожалуйста. Это далматское вино. Довольно неплохое… Я брал фашиста на мушку и шептал ему, как ребенку: «Сейчас вылетит птичка…» И птичка вылетала и в своем клюве уносила еще одну душу фашиста… Понравилось вам вино? Отправлять людей на тот свет не такое уж приятное занятие… Вам не нравится мое вино? Нет, нет, раз вы не пьете, я принесу вам бутылочку такого…
Он подмигнул единственным глазом и затрусил к своему ателье.
Я оглянулся. За моей спиной стояли «партизаны». «Учитель истории» забрался на спину древнему сфингу. Я сразу узнал его по очкам и толстой книге.
Они исчезли на улочке под названием «Подожди, я первый». На этой улочке не могли разойтись два человека.
Утром мы лежали на камнях, грелись после купания. Кожа была соленой. Перед нами на уровне глаз полыхала живая голубизна, словно на дне моря лежало лазурное небо без единого облачка.
И снова появились «партизаны». На этот раз они не стали прятаться, а двинулись прямо на нас, бесцеремонно перешагивая через наши ноги, внимательно оглядывая каждого из нас. Они остановились перед Иосифом Ионовичем.
— Он?
— Он.
— Лепо!
Я поднялся и стал наблюдать за ребятами. И за Иосифом Ионовичем, который сидел и улыбался ребятам. Как они нашли среди нас учителя истории? Я терялся в догадках, пока не заметил на ногах у Иосифа Ионовича старых шрамов, привезенных с войны. Они узнали его по шрамам. Они рассудили точно, что если среди нас есть учитель истории, так это тот, у кого шрамы…
Высокий черноволосый мальчик — наверно, он был у них командиром — указал на глубокий шрам и спросил:
— Это?
Иосиф Ионович сперва не понял, чего хотят от него ребята. Потом смекнул, смутился, и его глаза совсем пропали в бровях-кустах:
— Это… Я был командиром взвода. Под Волоколамском. Мы брали деревню. Я побежал первым, а немцы дали очередь с фланга… Смешно получилось. Я бегу, а очередь с фланга… Три пули. Думал, не сохраню ногу.
— Это? — мальчик-командир указал на другую отметину.
— Мина… Под Псковом был сильный минометный огонь… Каждому досталось. Но это ничего — быстро зажило.
— Это?
— Сущая ерунда, — Иосиф Ионович махнул рукой. — Пуля только задела. Санинструктор помазал йодом. И все.
Ребята переминались с ноги на ногу. «Командир» спросил:
— Болит?
Наш учитель ответил не сразу: не знал — отделаться шуткой или сказать как есть. Его глаза выглянули из кустов. Он сказал:
— Болит сердце… А это не болит… Ломит перед дождем…
Ребята молча стояли перед ним. Они не удивлялись. Все было так, как должно быть. Учитель должен первым делать то, чему он учит своих учеников. Должен бежать вперед, даже если с фланга бьет пулемет и свистят осколки мин…
Мальчик в очках и с книгой долго рассматривал Иосифа Ионовича и незаметно двумя пальцами лохматил свои жиденькие белесые брови. Глаза маленького «Учителя истории» горели, а грудь поднималась и опускалась. И весь он был напряжен, словно готовился к прыжку или к отчаянному поступку, который ему предстояло совершить. Его очки были сделаны из проволоки. Под мышкой он держал старую телефонную книгу.
Мальчик с коньками
1
В солнечный мартовский день в городе начинают таять сосульки. Они отсчитывают целебные капли больной, простуженной зиме. По городу идет мальчик с коньками.
Он худой и вытянутый. Все ему не по росту, все мало. Лыжные брюки до щиколоток. Пальто едва достает до колен. Руки он держит в карманах, а запястья голые, красные от ветра: рукава коротки. Шея у мальчика тоже длинная, худая. Шарф закрывает ее только наполовину. Шарф зеленый, в полоску, с фиолетовым чернильным пятном на самом видном месте.
Кажется, что вчера еще все было мальчику впору и что это он за ночь так подрос, вытянулся.
Руки мальчик держит в карманах, а коньки у него под мышкой.
Какой-то он нескладный и неустойчивый. То споткнется на ровном месте, то налетит на прохожего. То бежит вприпрыжку, то, заглядевшись на машину, останавливается посреди дороги. Глаза у него зеленые, задиристые.
Дерзкий взгляд и независимая походка выдают в мальчике непоседу и драчуна, который среди ребят чувствует себя уверенно, а оставшись один, не знает, куда себя деть.
На пальто не хватает пуговицы. Она вырвана с мясом. Основательно потертая шапка сидит на одном ухе, оставив второе на холоде. Развязавшийся шнурок волочится по тротуару: некогда с ним возиться.
И только коньки, удобно пристроившиеся под мышкой, в полном порядке. Они приклепаны медными заклепками к черным ботинкам. Ботинки аккуратно сложены «бутербродиком» и стянуты желтым кожаным ремешком. Это не какие-нибудь девчачьи «снегурочки», а вполне серьезные мужские коньки «английский спорт». У них острые крепкие носы. Когда бежишь на этих носах, ледяные крошки отлетают в стороны, как искры из-под железных подков. Можно быстро бежать, а потом встать на полозья и долго скользить по ледяной глади катка.
Эти аккуратные, ухоженные конечки уж очень не подходят к короткому пальто с оторванной пуговицей и к потертой шапке, сидящей на одном ухе.
Холодная капля упала мальчику на щеку. Он вытер ее свободной рукой и, бросив на сосульки недовольный взгляд, свернул в переулок.
2
У школьников весенние каникулы, а взрослые работают. Поэтому на улицах малолюдно. А в переулке вообще редко встретишь прохожего.
Переулок старый, двухэтажный. Мостовая покрыта ледяной коркой. Снегоочистительные машины не заглядывали сюда всю зиму. Сразу видно, что маленький переулок приходится очень дальним родственником большим, главным улицам города.
