Сергей Иванов - Его среди нас нет
И вот жители шестого «А» стали с каждой минутой чувствовать себя все неуютнее, все неуютней… Что же делается такое! Как же так она умеет, эта Людмила Ивановна? Ее, пожалуй, еще немного послушаешь, действительно уверишься, что ты виновен в этом злосчастном журнале. И помчишь признаваться в том, чего ты вовсе не совершал. Гипноз какой-то.
И вот от парты к парте поползло открытое письмо: Серова Садовничьей. Серова сидела от Тани точно через весь класс по диагонали. Одна за первым столом у двери, другая за последним у окна. Значит, каждый может ознакомиться с данным документом. А Лена Серова того и хотела:
«Садовничья Таня! Почему мы должны терпеть это, выслушивая, как рыбы? Мы не делали, так за что же нас жалеть и ругать? Предлагаю честно встать и выложить наши доказательства и улики. Я даже могу это сделать сама? Е. Серова».
И приписка: «Пусть каждый прочитает и поставит свою подпись — «за» или «против».
Лист был разделен на две половины. И в половине «За» уже стояла одна подпись Мироновой — верной серовской оруженосихи.
Минут за десять до звонка письмо приползло к Тане. Причем в половине «За» было много подписей, а в половине «Против» лишь малая запуганная стайка.
И все-таки решающее слово они оставили за Таней! Было чем гордиться. В таких случаях особенно бывает приятно, когда твой доверенный (ну и немного подчиненный) человек сам понимает это и сам тебе об этом говорит…
Дождешься от него!
«Доверенный человек» насупленно рассматривал листок, словно там могли быть еще изнанка, подкладка и тайные кармашки! Ему-то можно рассматривать, он ничего не решает. А вот как поступить Тане?
Если она хочет укрепить свое положение в классе, надо соглашаться: зачем идти против всех?
Но тут была одна подробность: Серова, видите ли, «готова сделать сама». То есть готова… взять себе славу!
Таня посмотрела на список «Против» — правильно: Самсонова здесь. Потому что сообразила…
Вопрос надо было решать быстро и психологически точно. Дело из рук выпускать нельзя. Все подготовлено, все отлажено. Еще немного — и Татьяна Садовничья может получить известность не хуже самого Шерлока Холмса. Тем более она женщина.
Только надо аккуратно отмести всех Серовых, вообще всех любительниц позариться на ее успех.
И поможет ей в этом насупленное доверенное лицо, несговорчивый Ватсон.
— Ну? Что ты думаешь?
— Сами же дали последнюю попытку… Теперь отнимают! Она даже на урок не пошла!
— Правильно! — Таня вырвала лист из тетради по русскому. Написала: «Мы должны быть более твердыми в принятых решениях. Обещали дать ей последний шанс? Значит, так и надо поступать!» Пододвинула лист Сереже.
И опять поползла по рядам белая медленная молния… Кто видел шаровые молнии, говорят, они тоже так вот движутся — медленно и как бы нерешительно, словно чего-то выжидают или кого-то ищут.
Особенно долго над запиской сидела Самсонова. Почему? Неизвестно. И Таня Садовничья даже испугалась, что Лида сейчас встанет, и… Тогда вся слава Самсонихе!
Но какое-то лицо у нее было неподходящее для этого решительного шага. «Эх ты, — подумала Таня, — я бы сейчас на твоем месте…» Испытывая чувство явного превосходства (и, признаемся в скобках, облегчения), она увидела, как записка наконец отчалила от Лидиной парты.
Она так никогда и не узнала, что сейчас творилось в душе Лиды Самсоновой. А мы это еще узнаем…
До Серовой листок дойти не успел. Сорок пять минут кончились под грохот звонка. Таня на то и рассчитывала!
Завуч, Людмила Ивановна, тоже видела какое-то подозрительное шевеление во время урока. И пожалуй, даже заметила, как однажды мелькнула с ряда на ряд свернутая вчетверо бумажная эстафета.
Но удержала себя, не подошла и не сказала непререкаемо: «Дай-ка сюда!» Чувствовала, что нарушит что-то важное и хрупкое.
Когда раздался звонок, завуч как раз говорила последнюю свою фразу. И потом, уже на переменочном полу шуме и вставании:
— Поймите, ребята, и запомните: это сделал кто-то из вас! И лучше вам самим разобраться, чем…
Она сделала намеренную паузу, ожидая отклика, думая, что, может, не зря она потратила эти сорок пять минут… И дождалась.
— Найдем! — сказала Таня Садовничья. — Даю вам слово!
И вслед поднялся почти самолетный гул одобрительных голосов — Людмила Ивановна даже немного растерялась. Но, не выдав себя ни единым дрожанием в голосе, закончила:
— Что же, я рада. Только помните: сроку у вас — до завтрашнего классного часа.
О чем думают утонувшие
Она сидела совершенно одна, в своей тускло освещенной октябрем квартире. Напротив молчал телефон.
В этот ранний час школьного утра она привыкла быть среди своего народа — витать в облаках объяснений, ссориться, дружить и многое-многое другое, чему названия она точного не знала. Но знала, однако, что оно существует — то, из-за чего она крепко-накрепко приросла к школе, и другой работы себе не мыслит, и всех «неучителей» считает лишь странными недотепами, коли они, при совершенно свободном выборе, сделались не педагогами, а какими-то там инженерами, балеринами или таксистами.
Но сегодня и сейчас она чувствовала себя плохо, так плохо и немощно, как тот чемпион мира по плаванию, который однажды вдруг обнаружил, что начисто разучился плавать… Такой случай действительно был описан в специальной литературе.
Со спокойным отчаянием Алена стала прикидывать, чем она могла бы заняться в этой жизни. Ну просто для пропитания. Со школой, она считала, покончено.
Из дальней дали ей припомнилось, что когда-то, когда она сама была ученицей, их готовили с чертежным уклоном.
Алена вылезла из низкого кресла перед низким столиком, где она проверила не одну тысячу тетрадей. Подошла к шкафу, стала на колени, открыла нижний ящик, разгребла старые какие-то бумаги и достала со дна готовальню — огромную, совершенно профессиональную, длиною чуть не в полметра. Ее когда-то купила Алене покойная мама.
Но сейчас она думала не о маме своей. Ее поразило, как неожиданно легко нашла она эту стародавнюю, навсегда, казалось, позабытую вещь… Значит, память ее работала? А вовсе не была в обмороке или при смерти.
К сожалению, она прошла мимо этой мысли, почти ее не заметив, а стоило бы призадуматься!
Она открыла готовальню. Каждая железочка покоилась тут в надлежащей бархатной лунке, в абсолютном порядке и чистоте. И, глядя на этот не очень свойственный ей, современной, порядок, Алена всею тоской своей почувствовала, насколько эта готовальня — чужая ей вещь. И как далека ей и чужда чертежная профессия.
Несмотря на кажущуюся свою «порхательность-по-цветам», она была не из тех, кто часто плачет. Учительницы, я замечал, вообще плачут редко. И совсем не оттого, что жизнь их воздушна и легка, а оттого только, что у них нет времени побыть маленькими!
Настоящая учительница всегда (и в классе и не в классе) чувствует себя взрослой. Кстати, не такое уж это легкое дело.
Итак, она не заплакала, глянув в глаза холодному и такому отчужденному блеску чертежных железок. Но хорошо поняла, что это для нее не спасенье.
Некоторое время она просидела на ковре перед шкафом, подвернув под себя ноги в сапогах. И можно было подумать — если б только кто-нибудь увидел ее сейчас, — что именно сейчас-то она и позабыла вечно быть взрослой учительницей, а стала просто девчонкой.
Между тем думала она вовсе не девчоночьи думы. Она решала свою судьбу.
И вот решила — выходить замуж за того лысоватого человека. Его звали Вадим, как мы помним (или, вернее сказать, как мы давным-давно забыли…).
Да, она решалась на брак по расчету! Хотя не такой уж был в этом сильно корыстный расчет — выходить за простого инженера из НИИ. Но факт: она действительно решалась выйти замуж без любви. А что ей было делать, скажите?.. Одинокой, без всякой иной опоры!
Нет, я абсолютно ее не осуждаю! Не осуждаю, понимаете!
Взрослые ведь тоже не железные. И когда мы их доводим разными своими штуками, это только кажется, что они все забывают, что на следующий день они просыпаются, и для них вчерашние неприятности как с гуся вода. Уверяю вас — нет.
Алена сняла телефонную трубку и, пока проволока гудка наматывалась ей на барабанную перепонку, стала рыться в книжечке, чтобы найти номер Вадима. Где-то в свое время она его записала небрежной рукой. Да, видно, не на ту букву…
Теперь номер все никак не попадался — судьба берегла нашу Алену. И тогда она стала быстро крутить диск. И едва только набрала последнюю цифру, как на том конце провода сейчас же подняли трубку и сказали: «Школа».
— Людмила Ивановна! Я сейчас приду и все расскажу!
— Не надо, Алена! Лучше успокойся.
Алена вдохнула объемистый шар воздуху, чтобы…
— Я даю тебе отгул на сегодня и на завтра!
