Михаил Самарский - Как Трисон стал полицейским, или Правила добрых дел
– Трисончик, не гавкать! А то детишек напугаешь.
«Ну надо же, какой заботливый. Мог бы и не предупреждать, я же не на твоей службе-работе, где нужно рявкать, да чем громче, тем лучше, чтобы преступники впадали в ступор от страха…»
Мы вышли с Максом в середину зала, и тут прозвучала первая команда, для меня совсем неожиданная:
– Трисон, встань-ка, дружок, на задние лапы!
«М-да, Макс, ты настоящий кинолог! Тебе повезло, что я приехал с тобой на выступления. Другой пес, посмотрев на тебя, мог бы и лапой около уха покрутить. Ты забыл, кем я работаю? Или ты думаешь, что поводырь и цирковой клоун это одно и то же? Ну что это за команда – встань-ка, дружок, на задние лапы? Тут и человек сразу не сообразит…»
Ну ладно, не стал я позорить своего «дрессировщика» – встал на задние лапы и зашевелил бровями. Видимо, это было так смешно, что один мальчик, а вслед за ним и другие дети звонко рассмеялись.
– Умница! – обрадовавшись такому обороту, похвалил меня Максим.
Тут подключилась Оксана, наша будущая невестка. Хоть бы предупредили о своих номерах. Я ведь знать ничего не знал, чем мне тут придется заниматься. Ну, пока ехали, могли бы в машине и рассказать – так нет же!
– Сейчас наш Триша, – объявляет учительница (это кто ж ее надоумил так называть меня перед коллективом детского дома?), – будет завтракать.
Оксана сунула мне в рот баранку. Что мне оставалось делать? Хрусть, и все! Быстро пережевав, проглотил яство, чем снова вызвал восторг детишек.
Спустя какое-то время в зал вошли еще несколько групп детей, среди которых были и те, кто не ходил, а ползал. Вы знаете, хотя у меня и собачье сердце, но в тот момент и оно обливалось кровью. Постепенно дети осмелели так, что стали прикасаться ко мне, гладить. Одна девочка обняла меня и крепко-крепко прижала к себе. Я слышал, как колотилось ее сердечко – то ли от страха, то ли от восторга. Я смотрел на этих тяжело больных детей и благодарил тех людей, которые окружили их заботой и лаской. Не думаю, что здесь, в этом учреждении, можно притвориться добрым. Нет, поведение детей сразу бы выдало показуху и притворство взрослых. Эти дети принимают любовь еще до того, как вы ее проявили.
Те дети, которые могли говорить, задали, наверное, в тот вечер миллион вопросов. Конечно, в обычной школе эти вопросы могли показаться странными, но здесь на них охотно отвечали и Максим, и Оксана.
Дети так разошлись, что оттащить от меня их было уже невозможно. Они облепили меня, и кто гладил, кто стал бодаться со мной, голова к голове. А мне было радостно оттого, что я смог развеселить этих несчастных малышей. Дело шло к ужину, но никто не хотел со мной расставаться. Но все же воспитателям удалось убедить детей, что пора прощаться с гостями.
Мы договорились, что будем приезжать в детский дом почаще.
По дороге домой среди моих родственников состоялся очень важный и интересный разговор.
– Я не понимаю, – возмущалась Оксана, – зачем на вывеске детского дома пишут все подробности?
– Что за подробности? – не сразу понял Максим. – Ты о чем?
– Ну, вот ты видел, что у входа висит? – спросила Оксана.
– Нет, – покачал головой Максим. – А что там?
– Что это такое? Я еще впервые, когда увидела вывеску в простом детском доме, и то обомлела. Представляешь? Там написано: «Государственное образовательное учреждение для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей», а здесь так и совсем приписали такую зловещую фразу «…для умственно отсталых детей».
– И что тебе в этой вывеске не понравилось? – удивленно спросил Максим. – Ты бы как написала?
– А зачем это вывешивать на всеобщее обозрение? – развела руками Оксана. – Дети ходят мимо этой вывески и читают каждый день. Зачем им напоминать об этом?
– Окси, но это же госучреждение, – возразил Максим, – они ведь обязаны…
– Да в том-то и дело, что обязаны. Я и не виню персонал детского дома. Но министерство образования чем думает? Неужели нельзя всю эту бюрократическую муть хранить просто в документах, в каких-то там папках, поглубже в сейфах чиновников? А на вывесках написать, к примеру, «Детский дом имени Юрия Гагарина». Представляешь, как бы гордились дети! Никаких тебе сирот, никаких «без попечительства». Понимаешь, о чем я говорю?
– Кажется, да! – улыбнулся Максим. – Ты все верно говоришь! Детям это в голову вбивать не стоит. А как бы ты переименовала детдом для умственно отсталых? Его же не назовешь, допустим, детский дом имени Пушкина… Все-таки… из этических соображений.
– Ну-ну, – язвительно произнесла Оксана, – продолжай!
– Ты поняла, о чем я, – стушевался Максим.
– Во-первых, не вижу никаких этических препятствий, – сказала Оксана, – а во-вторых, можно и без всяких «имени». Ну, вот, например, конкретно для этого детского дома, в котором мы только что побывали: «Детский дом «Надежда». Что плохого? Или вот так: детский дом «Радуга». Просто нужно проявить немного смекалки. Это же дети. Любое неосторожное слово их ранит еще больше. Тут нужна предельная осмотрительность.
Иными словами, Оксана просто молодчина. Пока ехали домой, она прочла Максиму целую лекцию. Он даже пообещал эти размышления выложить в свой Живой журнал. «Вдруг кто прочитает и одумается», – заключил он.
Глава 15
Однажды вечером к Андрею Максимовичу и Анне Михайловне приехали его давние приятели – с женами, детьми и даже внуками. Народу собралось прилично, шум, гам во всем доме, воспоминания, байки, анекдоты. Люблю я такие посиделки. От детей так и вовсе отбоя нет. Поиграли в мою любимую игру «апорт» – это когда они бросают что-нибудь, а я либо ловлю на лету, либо приношу тому, кто кинул.
После игры – отдых. Староват я, наверное, становлюсь. Раньше мог без устали весь день скакать, как кенгуру, а теперь два-три часа – и нужно передохнуть. Лежу, слушаю своих домочадцев и их гостей. Какие интересные бывают у них рассказы. Такого даже по телевизору не услышишь. Вот, к примеру, никогда не думал, что раньше у людей в дефиците были даже огурцы.
– Ты помнишь моего Жульку? – спрашивает Андрея Максимовича один из гостей, хозяин называл его Палычем. – Эх, какая собака была умная.
– Конечно, помню, – смеется Андрей Максимович. – Уж Жульку твоего я никогда не забуду. Пока мы с тобой чаевничали на кухне, кто мне носок у ботинка отгрыз?
– Сам, между прочим, был тогда виноват, – ухмыльнулся Палыч. – Кто ж разувается на его месте? Он там испокон веков спал. А тут приходит наглый милиционер, разувается и – бац – ботинки ему на кровать. Ну, и кто такое хамство стерпит? Бесцеремонность Жуля не любил.
Все начали смеяться.
– А чего это ты вдруг вспомнил своего Жульку? – спросил Андрей Максимович.
– Да твоего Трисона увидел, сердце так и заныло. Я рассказывал тебе, как я с Жульеном в перестроечные годы покупал огурцы у нас в овощном магазине?
– Не слышал, – ответил Андрей Максимович. – Расскажи, небось интересное что-то.
– Интересное-интересное, – подтвердила его жена. – Даже странно, что он до сих пор тебе, Андрей, не рассказал.
– Да ничего странного, – проворчал Палыч, – время такое было, что и байки на службе не потравишь. И то хорошо, хоть сейчас что есть вспомнить. Ну, значит, так. Сосед по лестничной площадке сообщил, что в наш овощной завезли свежие огурчики, ну, я сумку хвать и в магазин – думаю, на зиму три-четыре баночки закрутим. Жулька увязался за мной. Прибежал, занял очередь, слышу, продавщица объявляет: «Три кило в одни руки». Думаю, на засолку маловато будет. И тут, как только подошла моя очередь, мне вдруг в голову пришла шальная мысль. Я говорю продавщице:
– А нас двое.
– А где второй? – крутит она головой по сторонам.
– А вот он, – киваю я на Жульку, а он так преданно смотрит продавщице в глаза и виляет хвостом.
– Вы что? – воскликнула продавщица. – Шутить вздумали?
– Никак нет, уважаемая, – пожимаю я плечами. – Это член моей семьи…
– Да что он тут дурака валяет? Отпускай ему три кило и давай очередь не задерживай, – стали возмущаться в очереди.
– И что вы мне прикажете? – я решил идти ва-банк. – Морить голодом собаку? Да она у меня ничего, кроме огурцов, свежих и соленых, не ест. Я на нее тоже банки на зиму закрываю.
Очередь притихла.
– Ну, мужик, ты и фантазер! – возмутился гражданин из очереди и говорит продавщице: – Маня, за мой счет взвесь-ка ему огурец, мы сейчас проверим этого баснописца.
Я смотрю в глаза Жульке и мысленно молю его: «Жуленька, миленький, не подведи, скушай огурчик. Я тебе дома всю колбасу из холодильника отдам, если она там осталась…»
Продавщица не сразу решилась на эксперимент.
– Да ну его, к бесам, – говорит. – Разве не видишь, он разыгрывает нас.
– Ничего я не разыгрываю, – тут меня уже заело, я спрашиваю: – Жуля, хочешь огурчика?
Жуля встал и завилял хвостом. Из очереди раздались голоса:
– Маня, дай собаке огурец, пусть докажет!
