Лев Кассиль - Улица младшего сына
— Ребята, — сказала Юлия Львовна, — у нас большая, хорошая новость. С сегодняшнего дня в вами будет заниматься по истории ваш новый педагог — Ефим Леонтьевич. Все слышали? И, надеюсь, уже все разглядели?
И сухое, тонкое лицо Юлии Львовны с чуткими, подвижными бровями внезапно облетела та лукавая, искристая улыбка, которая заставляла ребят говорить про учительницу: «Строгая она ужас до чего! А все-таки какая-то своя…»
— Вот, — продолжала Юлия Львовна, — надеюсь, и Ефим Леонтьевич хорошо рассмотрит всех вас вместе и каждого в отдельности. Ему труднее: вас много, а он один. И давайте, по нашим правилам, считать, что первые пятнадцать минут первого урока Ефим Леонтьевич — наш дорогой гость, а вы — хозяева класса, хозяева, я уверена, радушные, старающиеся не посрамить своего собственного дома. Ну, а потом уж, когда Ефим Леонтьевич осмотрится, хорошенько приглядится к вам, хозяином с той минуты станет он. И на все эти часы, когда он поведет вас за собой по дорогам замечательной науки — истории, я всецело доверяю вас ему… Итак, Ефим Леонтьевич, принимайте на попечение…
И она широко развела руки, словно забирая в свои объятия весь класс, и повернулась к новому учителю, как бы передавая ему всех.
Учитель молчал, застенчиво щурясь из-под очков. Ребята смотрели на него выжидательно. По школьной привычке Володе захотелось прежде всего найти в учителе что-нибудь смешное. Но ничего забавного во внешности нового педагога он приметить не смог. Разве вот только большая голова не по росту… Но уж кто бы говорил об этом!.. Достаточно досаждал Володе его собственный маленький рост. Он отставал от всех сверстников, он был одним из самых маленьких в классе. И, предчувствуя, что нового учителя будут исподтишка поддразнивать «коротышкой», а он сам участвовать в этом не сможет, Володя ощутил какую-то неприязнь к Ефиму Леонтьевичу.
Между тем Юлия Львовна оставила учителя у стола, внимательно оглядела класс, пошла к дверям, еще раз оглянулась, тряхнула белой своей головой, словно говоря: «Ну, смотрите не осрамите меня», — и вышла из класса.
Ефим Леонтьевич не садился. Он прошелся вдоль передних парт, всматриваясь в лица ребят, потом как будто поискал глазами, кого бы спросить, и протянул короткую руку по направлению к парте, где сидел Дима Кленов — смешливый, озорной ученик, с близко поставленными к переносице глазами, отчего лицо его казалось неестественно широким.
— Как твоя фамилия? — мягко спросил учитель. Голос у него был негромкий, но такой густой и низкий, что все переглянулись от неожиданности.
— Кленов Дмитрий, — отвечал ученик неожиданно таким же густым басом, хотя обычно он писклявил.
Все в классе зафыркали, и Володя обрадовался, чувствуя, что дело принимает превеселый оборот.
Но учитель делал вид, что ничего не замечает.
— Ну, Кленов Дмитрий, поделись, пожалуйста, со мной, чем вы до меня занимались.
— Мы занимались историей, — совсем уже невозможным басом прохрипел Кленов, чувствуя, что становится героем дня. — Мы проходили древние времена.
— Отлично, — продолжал учитель. — А скажи мне, Кленов; у тебя всегда такой голос или ты сегодня болен?
И учитель вдруг весело глянул на класс, словно приглашая теперь уже учеников принять участие в шутке.
— Удивительный случай, — продолжал Ефим Леонтьевич, — сколько занимаюсь в школе, такого густого голоса у мальчика не слышал. У тебя нет налета в глотке? А ну-ка, скажи: «А-а-а-а…»
Кленов растерянно посмотрел на класс, но не нашел поддержки.
— А-а-а-а!.. — захрипел он.
Класс уже еле сдерживался. Девочки закрывали рты руками, мальчишки надували щеки, уставившись в парты.
— Налета нет, — невозмутимо пробасил Ефим Леонтьевич. — Удивительный случай! А голос такой, словно у тебя ангина. Сейчас я тебя мигом вылечу. Ну, пой за мной: «Тра-ля-а-а-а-а…»
— Ля-а-а… а-а-а!.. — попробовал было Кленов, весь красный от натуги в конфуза. Он уж не рад был, что начал все это.
— Ну, что же ты? Такой бас, а нижнее «фа» взять но можешь? Ну, давай выше; «Тра-ля-а-а…» Еще выше: «Ля-а-а-…»
— Я не могу… У меня горло болит, — соврал Кленов.
— Если болят связки, иди к Юлии Львовне, чтобы она отпустила тебя домой. Может быть, ангина — это опасно для класса. А если ты не болен, пой за мной.
Кленов беспомощно оглянулся и затянул:
— Ля-ля-ля…
— Наконец-то! — воскликнул Ефим Леонтьевич. — Вот сейчас я слышу естественный голос. Пожалуйста, оставайся на этой ноте. Ну-ка, скажи что-нибудь.
— А чего говорить? — своим обычным писклявым голосом спросил окончательно сбитый с толку Кленов. И весь класс так и грохнул.
— Ну вот, наконец-то я тебя дотянул до твоего нормального звучания! А ты хотел меня обмануть. Не надо! А теперь давай-ка заниматься. Я думаю, что каждый человек должен отлично знать, что было когда-то на той земле, где он сегодня живет и растет. Верно?
Неожиданно дернув головой, он судорожно передохнул, причем не то горло, не то губы его издали странный, хлюпающий звук. В классе насторожились, зашептались, обнаружив у нового учителя очень существенную странность, которую он умело скрывал до поры до времени: у него была всхлипывающая одышка. До этой минуты он как-то справлялся с нею, а сейчас, начиная уже самый урок, перейдя к любимому предмету, увлекшись с первого же мгновения, он, должно быть, перестал следить за собой.
— Верно, друзья? — переспросил учитель и глотнул воздух.
Сейчас же с той парты, где сидел Кленов со своим неразлучным приятелем Мишей Донченко, откликнулись:
— Верно! Тлип-тлип!..
Учитель даже не взглянул в ту сторону. Он подошел к окну, поднял руку.
— Взгляните! Наша школа стоит на склоне горы, — он опять странно, с придыханием хлюпнул, — горы Митридат…
— Мит-тлип-дат, — послышалось с парты Кленова. Ребята стали оборачиваться, поглядывая туда.
— А известно ли вам всем, что именно тут две с половиной тысячи лет назад был город Пантикапей, столица Боспорского царства? И отсюда понтийский царь Митридат VI Евпатор грозил всем окрестным владениям. Он вел войны с Римом, завоевывал земли… И когда его жестокости и неудачные войны с могучими римлянами привели к восстанию в Боспоре и его родной сын Фарнак ему изменил, он, по преданию, поднялся на гору и закололся мечом. Более точные сведения, правда, указывают, что он оказался не в состоянии убить себя сам, очень медлил, но копья врагов поторопили его.
Так легенда связывает эту вершину в вашем городе с именем жестокого и хищного владыки Боспорского царства. Мы с вами как-нибудь сходим в музей, в лапидарий, и посмотрим памятники этой эпохи. Ими интересовался еще Пушкин. Он был в Керчи 15 августа 1820 года. «Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапея», — писал поэт в своем дневнике. Он поднялся на вершину Митридата, сорвал цветок на память… Через десять лет поэт писал о Крыме в «Путешествии Онегина»:
Воображенью край священный:
С Атридом спорил там Пилад,
Там закололся Митридат…
Но знаете ли вы, — продолжал учитель, — что места эти издревле связаны со славой старинных русских мастеров, от которых и пошло название вашего города? Керчь!.. Вслушайтесь в это слово: «Керчь»! На древнерусском языке было слово «корчий», или «керчий». И обозначало оно — кузнец. Уже в самые давние времена здесь добывали железную руду и, по-видимому, на этих местах стояли кузницы, по-старинному — керчиницы. И славились тут своим искусством тавроскифские, а позже их потомки — древнерусские кузнецы — керчи, или корчии. Кстати, в древнерусских писаниях Керчь везде называется «Корчев», то есть город кузнецов — так сказать, Кузнецк. Интересно, друзья? — Учитель блестящими своими глазами обвел весь класс. — А я вам расскажу сейчас еще одну интересную вещь. Я вот как-то взял труды академика Васильевского, изданные Академией наук в 1908 году. Так знаете, что я там прочел? Вот был такой древний герой Ахиллес, непобедимый и неуязвимый. В следующий раз я принесу «Илиаду» Гомера и прочту вам о той, как хромой кузнец Гефест выковал непроницаемые доспехи для Ахиллеса. Так вот, академик Васильевский пишет, что на Керченском полуострове княжил когда-то Ахиллес и был он родом тавроскиф, и вот ему тавроскифские керчии и сковали знаменитые доспехи, каких не было ни у кого из ахейских вождей и троянцев…
Пока он говорил так, борясь со своей одышкой, зажигаясь сам и сумев уже увлечь часть класса, в отдаленном углу разрастался шум. Донченко и Кленов — сперва тихо, а потом смелее — все громче и громче передразнивали учителя. Только и слышалось: «Тлип-тлип… город Керчь… Тлип-тлип… Митридат…» Это постепенно заражало всех тем жестоким, ни в чем не считающимся весельем, которое иногда охватывает класс, и тогда ребята уже не в состоянии остановиться, хотя и сознают, что дело принимает самый дурной оборот. Так и сейчас — после каждой повторенной Донченко или Кленовым фразы все сильнее слышалось хихиканье. Сидевшие впереди уже не могли смотреть на учителя, а отворачивались или низко склонялись над партами. Володя тоже фыркал вместе со всеми, захваченный общим настроением. Напрасно староста класса — тоненькая и высокая Светлана Смирнова, дочка Юлии Львовны, — несколько раз привставала на своей парте и, вскинув маленькую свою голову с разлетающимися золотистыми косами, грозно поглядывала в угол, где сидели проказники. Уже ничего не помогало.
