Дойвбер Левин - Улица Сапожников
— Завоешь, — сказал Ирмэ.
— Как думаешь, Ефрем, — сказал Хаче, — скоро выйдет мир?
Ефрем почесал бороду, подумал.
— Как те сказать? Мне сдается — не скоро. Мириться нашему теперь расчета нет, понимаешь? Столько воевал, такую силу положил, а немец отхватил полгосударства — и вот те! Нет. Покуда народу хватит — он еще повоюет.
— А народу-то хватит? — сказал Хачс.
— Хва-тит, — протянул Ефрем. — Россия, брат, страна большая. Поди, в одной нашей губернии народу-то сколько, а таких губерний в России — не сосчитать. Гвардию положили — казаков двинули. Казаков покосили — сибиряки пошли. А нашего брата, пехотинца, так того и не считают. Что такое пехотинец? Тьфу! Как батька пишет, — Ефрем посмотрел на Хаче, — отступают теперь паши или на месте стоят?
— На месте стоят, — сказал Хаче.
— Нет этого хуже, как на месте когда стоят, — сказал Ефрем. — Когда наступаешь или отступаешь, так думаешь: к концу дело. А на месте стоишь — только смерти ждешь. Лежишь и чуешь — гудит! Шваркнет, думаешь. Пролетел! Ну, значит, другого жди. Нет, думаешь, отсюда-то уж не выйти. Разве что ногами наперед.
— Вышел же, — сказал Ирмэ.
— А это видал? — Ефрем покосился на пустой левый рукав. — Не вышел — вынесли. На носилках вынесли. Оттуда, брат ты мой, мало кто сам-то выходит. Ох, народу положили! Может, мильон! И все наш брат, крестьянин. Господа — те не очень-то суются наперед. Приезжали такие, в шубах, шапки меховые. Гостинцы привезли, махорку, рукавицы. Ну, ладно. Ходят это они по окопу, сюда поглядят, туда поглядят — нравится. А время тихое. Тут кто-то из наших возьми да пальни раз в воздух. Они — «немцы!» — и бегом. Смеху было.
Ефрем говорил и глядел в поле. День был тихий, ясный. Дорога видна была далеко, до самого леса. И по дороге — взад-вперед — ходил человек в солдатской шипели, в австрийских буцах. Ходил и оглядывался на местечко, на кузню.
— Ждет кого, — сказал Хаче. — Не ваш, застенковский? — спросил он Ефрема.
— Не, — сказал Ефрем, — незнакомый. Дезертир, верно. Их тут ныне много ходит. Я намедни, как из Рядов шел, встретил их у Самодумок, человек семь. Сидят это в овраге, хлеб жуют. «Куда, — говорю, — земляки?» — «Часть свою ищем. Мы свою часть потеряли». А по глазам вижу — врут, — дезертиры.
— За такое дело — ой! — сказал Хаче. — По головке не погладят.
— Э, брат! — сказал Ефрем. — Терять-то нечего. Все равно один копец. А то хоть погуляет, а другой, глядишь, и до дому добрался. Сейчас-то оно к зиме, в деревне все одно делать нечего. А к весне многие уйдут. Лови. Стреляй. Все равно уйдут. Глянь-ка, — оживился он, — пропал солдат-то!
Верно, солдат пропал. Он, должно быть, заметил, что на него смотрят, свернул с дороги, прошел немного и вдруг пропал — лег он, что ли? Дорога опустела. Только вороны сидели на телеграфных столбах и громко каркали. Над ними было небо, чистое и голубое. По небу ходило солнце. А вдали синели леса.
Пришел Эле. Он принес Ирмэ обед: в горшочке немного супу, а на тарелке две картофельных котлеты, поджаренные на постном масле.
— Ну, что скажешь? — встретил его Хаче.
— Дай копейку, — сказал Эле.
Хаче захохотал.
— Так! Сказал! А тебе зачем?
— А крючок куплю.
— Крючок? Какой крючок?
— А рыбу удить, — сказал Эле. — Плотву.
— Верно, — сказал Хаче. — И маленькая рыбка лучше большого таракана. Факт.
Ефрем встал.
— Так к завтрему, значит? — сказал он.
— Приходи часов в пять, — сказал Хаче, — будет готово.
— Ну, прощай.
— Прощай.
Ефрем ушел.
— Испортили мужика, — тихо сказал Хаче. — Ведь какой был работник! А теперь, как вернулся, — деревенские сказывают, — лодырь, пропойца. «Отвык я, говорит, от работы. Куда мне, говорит, такому работать? Вот и шляется — от кузни к лавке. Думаешь — ему сошник к спеху? Просто, посидеть зашел. Скучно ему, деваться некуда.
— С батькой-то оно хуже, — сказал Ирмэ, — совсем, знаешь ли, никуда.
— Меер просил табаку, — сказал Эле.
Ирмэ дал ему пару медных монет.
— Купишь по дороге, — сказал он.
— А крючок, так и быть, завтра куплю, — сказал Хаче. — Ладно?
— Ладно, — важно сказал Эле. — И леску купи. Большую.
— А парень-то — не дурак, — сказал Хаче. — Поел, Ирмэ?
— Поел. — Ирмэ сунул Эле горшок и тарелку. — На. Двигай. — И пошел в кузню. Но Хаче остался стоять у двери. Стоял, смотрел в поле. Потом сказал:
— Опять он.
— Кто? — сказал Ирмэ.
— Солдат.
Ирмэ выглянул. Да, по дороге к кузне не спеша шел тот же солдат в австрийских буцах. Это был человек небольшого роста — рыжая борода, черные усы, а лицо — темное. Он прошел мимо кузни задумчиво, не поднимая глаз. И вдруг остановился. Постоял, посмотрел на кузню и молча поманил кого-то пальцем. Ребята оглянулись — никого, ни души. Только вороны сидели на телеграфных столбах.
— Нас он, что ли? — тихо сказал Ирмэ.
— А то кого же? — сказал Хаче, но не двинулся с места.
— Где-то я его уже видал, — сказал Ирмэ. — Не припомню где, а лицо знакомое.
Солдат подошел поближе и опять махнул рукой.
— Что за чорт! — сказал Ирмэ. — Чего ему?
— Шинельку загнать, — уверенно сказал Хаче, — или сапоги. Знаю я их, бродяг.
— Не то, — сказал Ирмэ. — Не то, Цыган. Что-то тут другое. Эй, ты! — крикнул он. — Чего надо?
Солдат подошел совсем близко. Он смотрел на ребят и улыбался.
— Подменили вас, братцы, — сказал он. — Были прямо молодцы, а нынче-то… Чего вылупились? Испугались, небось?
— Ну, ты, потише! — проворчал Хаче. — Чего надо?
Солдат рассмеялся.
— Узнаю Цыгана, — сказал он, протягивая руку. — Ну, здравствуй, Хаче. Здорово, рыжий.
— Дядя Лейб! — крикнул Ирмэ.
— Тш, — Лейбе быстро оглянулся. — Не ори ты, леший. Я, братцы, теперь не Лейбе. Лейбе был, да сплыл, — я Людвиг Рымша, латыш. Понятно?
— Понятно, — сказал Ирмэ. — Людвиг Рымша. Латыш.
— Ну, вот, — Лейбе взял Ирмэ за плечо и повернул вокруг оси, — чего-то ты, рыжий, не тот стал, — сказал он. — Вытянулся. Потемнел.
— Зато вот вы, дядя Лейб, чего-то порыжели.
— От старости, — серьезно сказал Лейбе. — От старости, брат. Серебро желтеет, а человек рыжеет. Тут уж ничего не пропишешь. И сам не рад.
— А вы, дядя Лейб, когда это прие…? — начал Ирмэ.
— Погоди. Погоди, рыжий, — сказал Лейбе. — Успеется. Не убегу. Не бойсь. Вот что, у меня к вам, ребята, дело. И дело такое… Как бы это сказать? Серьезное дело, одним словом. Вы как? Надежные ребята? По-старому? Только по совести.
— Что надо? — коротко сказал Хаче.
— Надо, ребята, — Лейбе заговорил вполголоса, — надо сегодня вечером, часов так в десять, человека одного, приезжего, провести к Гершу, то есть не к Гершу, — его-то еще нету, — ну, туда, к Мерсе. Понятно? Остановился он у Красновского, в гостинице. Вы его сразу увидите: высокий, бритый, в крагах. Что такое краги, знаете? Ну, вот. Как хотите, так и ведите — только чтоб никто и нюхом. Есть? А там, на Мерее, еще скажу. Но это потом.
— Есть, — сказан Хаче.
— Значит, так. В десять, — сказал Лейбе. — Запомнили?
— Дядя Лейб, — Ирмэ все порывался что-то сказать, спросить что-то, — дядя Лейб, когда же это? Как же это вы, а?
— Сказано тебе — потом, — сказал Лейбе. — И не лезь ты. Понял? Значит, ребята, до вечера.
Оглядываясь во все стороны, Лейбе пошел сначала прямо, потом влево, потом свернул в переулок и пропал.
— Вот чорт, — сказал Ирмэ. — Не заговори он, не признал бы ни в жисть.
— Постарел он, — сказал Хаче, — или оттого, что борода? Его в Рядах сколько не было?
— С начала войны, — сказал Ирмэ. — Два года.
— Как он сказал — Рыкша?
— Рымша, Людвиг. Рымша, — сказал Ирмэ. — Латыш.
— Латыш, так латыш, — сказал Хаче. — А парень он — что надо.
— Ого! — сказал Ирмэ.
Верхом на ковыляющей кобыле подъехал мужик.
— Эй, ковали! — крикнул он густым басом.
— Здравствуй, Прохор, — сказал Хаче. — Чего орешь?
— Кобылу подковать треба, — сказал мужик. — Можно это, ковали?
— Можно, — сказал Хаче. — Слазь.
Глава вторая
Дома
Под вечер уже — пора было закрывать кузню — Ирмэ услыхал вдруг крик, свист, вой. Он посмотрел и увидел — неподалеку, на полянке, идет драка, бой, сражение. Человек двадцать ребят, разделившись на два отряда, наскакивали друг на друга, лупцевали друг друга, дубасили. Одним отрядом командовал Руве, мальчишка лет десяти, толстый, неповоротливый, очень степенный. Сам-то он в драку не лез. Он держался в сторонке — только приказывал да указывал. Другим отрядом командовал Файче, здоровая дылда, лошадь прямо, каждый кулак — с медную кружку. Этот, наоборот, пер напролом, сцапает какого малого мальчишку и не спеша, с толком — ну мордовать да утюжить. Раз! Бац!
