Вера Новицкая - Безмятежные годы
Но Ира не слушает дальше его надтреснутого хриплого бормотанья и стремглав мчится к нам. Действительно, выбрала скромного и жалкого!
Хохоча, как сумасшедшие, вернулись мы домой и поделились со старшими своими впечатлениями.
- Дорогая тетя, я рад успокоить ваше заботливое материнское сердце: участь Муси блестяще обеспечена. Мадам Митюха Кучкин, из пскопских, - жестом руки рекомендует он меня.
- Смотри, Мурка, - опять принялся он за меня: - этот Митюха, тут дело не спроста. Помнишь, y тебя давно еще был такой рыцарь печального образа «табачник», «пеклеванный», Митя прозывался ?(См. «Хорошо жить на свете.» того же автора) Смотри, стариной не тряхни, потому больше y нас Дмитриев в заводе нет; я, по крайней мере, ни одного не знаю.
- Я знаю одного, - с невиннейшим видом заявляет Люба.
- Кого? Кого? - живо спрашиваю я.
- Светлова, Дмитрия Николаевича.
- Фу, какая гадость! Ну, уж спасибо за твою замороженную сосульку. В таком случае я сто раз предпочитаю «пеклеванного Митю», - протестую я.
Господи, какое однако счастье, что, на самом деле, мне еще никаких «Митей» выбирать не надо и что я всего «без двадцати минут» барышня. Мне так, так хорошо дома, ведь я, в сущности, очень счастливая и ничего-ничего другого не хочу, ни теперь, ни потом.
Глава XIV
Студенты. - Каток. - «Исповедник».
Я двадцать раз, кажется, брала в руки свой дневник и столько же раз, не прибавив ни строчки, клала его обратно. Невозможно писать: слишком y нас весело, и потом явно я этого все-таки не делаю, от всезрящих же глазок моего двоюродного братца не очень-то что-нибудь укроешь.
Остается только поздний вечер, но в это время всегда так неодолимо спать хочется, что ныряешь скорей в свою теплую, уютную кроватку и чувствуешь, как будто баюкают тебя мягкие волны, медленно, плавно, ласково; все плывет, плывет, уходит дальше, глубже и, не успеешь оглянуться, как уже очутился в сладких объятиях Морфея. Как ни весело и ни хорошо все на свете, a все же радушные объятия дедушки Морфея чудная вещь.
На днях как-то сидим мы за обедом, вдруг раздается звонок, и Глаша докладывает, что два студента спрашивают меня. Это еще что за наваждение? Даже не соображу, кто такие быть могут. Еще идя по коридору, замечаю высокого, широкоплечего, довольно нескладного студента в пальто, с воротником, поднятым по самый нос, в далеко не изящной, нахлобученной на уши фуражке.
Ну, запаковался! Хоть сейчас в Сибирь поезжай, a на дворе всего четыре градуса.
Рядом с ним студент в шинели с бобрами, в которую он лихо запахнулся, и y него - о, ужас! - тоже шапка на голове. Это еще что за типчики?
Вхожу. Изысканно, галантно, даже слишком, расшаркиваются.
- Mademoiselle, позвольте представиться: я - Тишалов, брат вашей подруги, - начинает студент в шинели и, не дождавшись, чтобы я протянула руку, сует свою лапу, к тому же еще обутую в широченную серую перчатку.
Ну, джентльмен!
Я неохотно подаю свою; тогда ко мне тянется лапа его спутника тоже в перчатке, но только рыжей.
- Вот видите ли, мадемуазель, я командирован своей сестрицей, которая обращается к вам с большой просьбой… мы присоединяемся, - оба студента, как по команде, опять приторно-галантно раскланиваются.
- A что такое? - спрашиваю я.
- Сестра очень просит вас прийти в четверг вечерком к нам. Мы тоже очень просим, - опять оба шаркают.
«Что за идиоты!» - думаю я. - Право, не знаю, - говорю им. «Ни за что, - в то же время мысленно твердо решаю я. - И просить даже y мамочки не стану, вот еще! Только не хватало с такими чучелами там весь вечер сидеть. Никогда не думала, что y Шурки брат такой дурень».
- Мадемуазель, мы умоляем! - опять, как заводные, шаркают оба. - Пожалуйста!..
- Если вы меня любите… - шепчет шинель, делая шаг ко мне.
Вот нахал! Я пячусь от него, a он наступает.
- Неужели же вы меня совсем не любите?.. Ни крошечки? О, моя милая, жестокая, но очаровательная Муся. Ангел мой!.. - и вдруг - бац! - он обнимает меня и чмокает по очереди в каждую щеку.
В первый момент я совершенно одурела, затем начала неудержимо хохотать. От слишком порывистого объятия фуражка скатывается с головы студента, и передо мной со своей всегдашней прической - куксой на макушке - плутоватая татарская физиономия Шурки Тишаловой. Черные усики, приклеенные над губой, дают ей особенный, невероятно комичный вид.
- Гадость ты этакая ! - смеюсь я. - Ведь ты чуть-чуть меня насмерть не испугала.
- Да, Муська струсила! Смотрю - пятится, пятится. A компаньона моего не узнаешь? - спрашивает она.
- Кто же больше, как не Пыльнева, ведь y нас всего две таких сумасшедших и есть. - Я в восторге.
- Ради Бога, не уходите и не раздевайтесь, я сейчас пришлю Володю, поинтригуйте и его! - прошу я.
- Володя ! - лечу я в столовую. - Выйди на минутку, тебя тоже видеть хотят, - и уже в дверях коридора, чтобы старшие не слышали: - ради Бога, убери этих нахалов, я с ними справиться не могу; один так даже полез целоваться со мной.
- Ну-у?! - негодует он.
- Право, честное слово!
Володя подтягивается и выходит с грозным видом. Я становлюсь между шубами.
- Что угодно? - холодно спрашивает он.
- Позвольте представиться: Громкалов, - говорит Тишалова.
- Грязев, - рекомендуется Пыльнева.
Как по команде оба шаркают; рыжая и серая лапы одновременно тянутся к Володе. Его коробит, и он не знает, подать свою или нет; все-таки не дает.
- Как? - восклицает пальто. - Вы отказываетесь пожать наши честные руки?
Володька злится.
- Я привык подавать руку только воспитанным людям, протягивать же ее в перчатке считается неприличным, как тоже совершенно неприлично стоять в комнате в фуражке, да еще при даме, - тычет он негодующим пальцем в мою сторону.
Володя, забыв про мои «без двадцати минут», сразу миновав звание барышни, возвел меня в «дамы». Я тихонько фыркаю в папины еноты.
- Но, мне кажется, фуражка и перчатки такие вполне приличные принадлежности туалета… - начинает опять студент в пальто, но шинель перебивает его:
- Что собственно шокирует вас в наших головных уборах? Все это в сущности такая условность. На востоке, например, всегда ходят с покрытыми головами.
- Да, но мы живем на западе, - холодно и назидательно отчеканивает Володя.
- Виноват, - мягко продолжает студент: - Россия занимает восточную часть Европы и не причисляется к западноевропейским державам…
Володя все больше краснеет и все сильнее злится.
- Я думаю, вы, собственно говоря, явились сюда не для того, чтобы обсуждать этнографическое и политическое положение России, a потому, если вам больше нечего сказать, мы вас не задерживаем.
- Виноват, еще минуточку, - протестует студент. - Эта особа - указательный палец направлен в меня - ваша супруга?
У Володи от негодования вылезают глаза на лоб, я фыркаю в шубу сильней и сильней.
- Вы что это, кажется, позволяете себе издеваться? - грозно вопрошает он.
- Боже сохрани! - мягко, вкрадчиво вмешивается студент в пальто. - Но как вы сказали: «при даме», то мы подумали… Извините… - мямлит он.
- Мы так бесконечно счастливы, что ошиблись, - подхватывает радостно его спутник: - потому что, откровенно говоря, цель нашего прихода именно сия очаровательная особа. - Серый палец снова направлен на меня. - Мы умоляем y вас ее руки, и, если помехой к этому великому счастью могут служить наши перчатки и головные уборы мы, не задумываясь, готовы принести их на алтарь любви.
В ту же секунду рыжая и серая перчатки шлепаются к моим ногам; как по сигналу, обе правые руки высоко приподнимают фуражки, в то время, как обе левые поспешно срывают усы и тоже высоко держат их. Шура с Ирой, низко кланяясь и галантно расшаркиваясь, склоняются перед Володей.
Сценка эта была уморительна и разыграна мастерски. Володя, конечно, сейчас же узнал обеих и очень смеялся, хотя ему, кажется, все же чуточку было неприятно, что он так рыцарски боролся с ветряными мельницами. Ничего, дразнило-мученик, это тебе полезно, не все же в саночках кататься, надо и саночки повозить!
Ведем обоих студентов в столовую, представляем. Опять смех. После обеда решено всей компанией идти на каток, поинтриговать там, кто первый под руку подвернется, оттуда к Снежиным, где нас ждут. Отправляемся. Я оказываюсь одна с четырьмя кавалерами: два студента и два юнкера.
Каток в полном разгаре. Электрические лампочки сверкающей цепью окружают его, та же огненная полоса вокруг павильона, где раздуваются щеки несчастных музыкантов-трубачей. Лед блестящий, точно полированный, гладкий, ровный. Я еще привязывала коньки, когда Пыльнева говорит с оживлением:
- Муся, я отделяюсь и как будто бы с вами незнакома. Здесь Юля Бек, то есть, понимаешь ли, это точно на заказ, лучшего придумать ничего нельзя. Двадцать седьмого в инженерном училище был вечер, и там за ней все студентик какой-то увивался, вот мы его и изобразим.
