Александр Кононов - У Железного ручья
В сытых глазах прасола засветился неподдельный интерес; он даже описал полукруг около дерущихся, стремясь, видно, разглядеть подробности битвы. Наконец Гриша окончательно уселся на Евлампия и, схватив гореть песку, заорал победно:
— Ешь землю, проси пощады!
И тут увидел перед собой бороду Лещова. Он вскочил испуганно.
Но прасол только сказал сыну:
— Не умеешь, дурак, сдачи давать!..
И пошел к двуколке. За ним поплелся и Евлаша, одергивая измятую рубаху и посылая исподтишка Грише и Яну разные посулы — в виде сжатых кулаков, кукишей, высунутого языка; все это чередовалось у него с удивительным проворством.
Гриша с Яном долго обсуждали происшедшее, и воспоминаний об этом, должно быть, хватило бы у них на целый день…
Но тут возник на дороге щеголеватый топот. Предчувствуя необычайное, мальчики побежали к придорожному плетню. Скакал эскадрон драгун. Впереди на золотистом жеребце сидел хмурый офицер; лицо у него было словно забинтовано огромными усами. Драгуны пропылили мимо «Затишья» не останавливаясь.
Стоявшая с ведрами у колодца кухарка Анфиса проговорила громко:
— Это они солдата ищут…
Гриша спросил у нее осипшим от волнения голосом:
— Какого солдата?
— Беглый солдат, сказывали, в лесу объявился.
— А кто… Как его зовут?
— Да ты что взвился-то? Я на его крестинах не была…
Взяв ведра, она пошла к дому.
Гриша на Анфисиных крестинах тоже не был, а как ее зовут, знает. Но приставать к кухарке с расспросами не решился. Пробормотав растерянно в сторону Яна: «Погоди, я сейчас», он пошел домой. В избе была только одна мать. Гриша начал говорить про драгун, но она закричала:
— А, провались ты! Уйду вот от вас от всех, тогда спохватитесь, да поздно будет!
Гриша испугался, что мать уйдет. Она давно грозилась уйти «куда глаза глядят», и каждый раз становилось страшно: а ну как в самом деле уйдет? Без нее худо будет. Даже сердце падает, когда подумаешь об этом. Гриша выскользнул из избы и сам пошел по усадьбе «куда глаза глядят». И увидел Яна; тот успел уже заняться делом: сидел у сажалки, налаживал к спуску на воду сухую корягу. Хорошо плыть на ней к другому берегу!
Ян посмотрел на расстроенное Гришино лицо и сказал уверенно:
— Это Ивана ищут.
И сразу оба забыли про корягу, бросили ее на берегу, пошли в поле и долго ходили — до вечера, говорили про Ивана, про тех, кто его спас, про боевую дружину, которая помогла солдату бежать из тюрьмы. В дружине ровно двенадцать человек, все — в красных рубашках, в высоких сапогах, с револьверами. Про многое говорили, мешая услышанное со своей выдумкой, и выдумки этой не стыдились. Она ведь не была ложью.
17
…Шли по лесу учитель Шпаковский и Гриша Шумов.
Шпаковский сегодня был серьезен и молчалив. Только один раз, увидев перед собой непроходимые на вид заросли ельника — там и тропок-то никаких не было видно, — он не удержался, сказал Грише:
— «Сусанин, Сусанин, куда нас ведешь…»
В ельнике было тихо и прохладно. Огромный рыжий комар плясал на пробившемся сюда тоненьком, как игла, луче солнца. Лазоревыми космами висел лишайник на темной коре старой ели. Гриша огляделся. Лес теперь казался ему знакомым. И ель эту он будто видел уже раньше, или, может быть, ее сестру, такую же молчаливую и сумрачную. Он огляделся. Корчевье где-то неподалеку. Да вот и стук топора послышался… Гриша зашагал дальше, за ним учитель.
Они вышли на открытое место. Толкунчики серым облачком заколыхались над головой: к погоде.
Попалось болотце. Гриша обошел его стороной, из уважения к штиблетам Шпаковского. Про это болотце, должно быть, и говорил Иван, когда посылал мальчишек к Кириллу Комлеву.
Иван, Иван… Грише страшно захотелось рассказать про него учителю: есть, мол, в этом лесу такой человек, которого ищет, подымая пыль по дорогам, целое войско: драгуны… Можно не называть по имени, а просто сказать: есть в лесу такой человек.
Удержался Гриша, ничего не сказал.
Обойдя стороной болотце, подошли они к корчевью.
На низких пеньках сидели молчаливые женщины в платочках, с узелками, с мешочками в руках, — сидели так, словно ждали кого-то.
Шпаковский остановился в нерешительности.
Но из-за дерева уже показался Кейнин и приветственно махал учителю рукой. Шпаковский пошел к нему своими журавлиными ногами так поспешно, что Гриша должен был бежать за ним трусцой, чтоб не отстать.
Уже на ходу учитель вынул что-то из кармана, но Кейнин сказал ему повелительно-спокойно:
— Не здесь!
И повел их обоих к соснам, стоявшим неподалеку от корчевья.
По дороге учитель пробормотал:
— Да, да, конечно, осторожность… Нужна осторожность. Я и то уж подумал: туда ли попал? Женщины какие-то на пеньках сидят… Зачем они тут?
Кейнин засмеялся:
— Женщины? О, это наше интендантство.
— А-а… — понимающе протянул Шпаковский.
Но Гриша решил, что учитель сделал это из вежливости, чтоб не расспрашивать дальше; сам-то Гриша слов Кейнина не понял.
Они пришли к соснам, сели на сухой, колкий от хвои бугорок.
Кейнин вопросительно поглядел на учителя. Тот молча протянул ему что-то. Гриша удивился. Это были всего-навсего маленькие, серые снаружи книжечки; Кейнин бережно перелистал одну из них — мелькнули голубоватые страницы с черным орлом, распялившим хищные лапы.
— О, целых четыре! — с уважением сказал Кейнин. — Как это вам удалось?
— С помощью пива. Волостной писарь — большой любитель этого напитка.
— Да как же это он решился? Так вот взял да и отдал? Или продал? Паспорта — дорогой товар.
— Нет, обошлось недорого: писарь спал в это время.
Кейнин помолчал, разглядывая учителя, потом оглушительно захохотал.
Гриша и раньше уже замечал: латышские мужики смеются реже русских, но когда уж захохочут, так будто из пушки ударило.
На этот пушечный раскат и вышли из лесу люди — пятеро. Трое были с дробовиками… И один из них — Иван!
Гриша сперва даже как-то задохнулся, замер. Потом не помня себя кинулся вперед с криком:
— Дядя Ваня!
Иван прислонил дробовик к сосне, бережно взял Гришу, поднял его и поцеловал.
Он изменился: отросшая борода его была аккуратно подстрижена, на голове новый картуз, пиджак залатан и по-военному подпоясан ремнем.
— Дядя Ваня, а с Кирюшкой-то Комлевым видался ты? Нашел он тебя в лесу?
— Нашел! И с людьми подходящими свел — вон они.
Гриша глянул: рядом с тремя незнакомыми латышами стоял в городской своей одежде, такой необычной здесь, Петр Сметков. У него тоже успела отрасти темная бородка.
— Здравствуй, Шумов! — сказал Сметков, протягивая руку.
Гриша положил в его большую руку свою ладонь и вдруг почувствовал, какой он маленький среди этих людей.
— Ну, как папаня? Меня он не поминал?
— Нет, не поминал. Ни разу, — честно ответил Гриша и добавил: — Нас Перфильевна скоро прогонит.
— Прогонит?
— Ага. Батя тогда в город поедет. И я с ним!
Кейнин в это время говорил учителю:
— Большая ошибка вышла у нас со списками распорядительного комитета. Когда крестьяне выбирали комитет — это было в волостном правлении, — секретарь собрания взял да и записал всех выбранных в книгу, в шнуровую книгу волостного правления; революция-то, казалось, победила, чего ж опасаться? А теперь вот — готовенькие материалы для арестов.
Шпаковский спросил:
— Что надо сделать?
— Если нельзя незаметно расшить книгу…
— Шнур прикреплен сургучной печатью.
— Тогда надо просто вырвать листы с фамилиями. Правда, это будет грубая работа, но если любитель пива, писарь, опять заснет… А?
— Постараюсь.
— Удивительно еще, как до сих пор книга не попала в руки жандармов.
— Никто, значит, не догадался. Кому придет в голову читать шнуровую книгу? И писарь-то берет ее в руки редко: лентяй.
— Так если бы вам удалось…
— Постараюсь, — повторил учитель.
И они оба пошли туда, где стояли Петр Сметков, Гриша, Иван и другие. Учитель был взволнован, красные пятна выступили у него на щеках. Кейнин казался спокойным, как всегда. Он весело закричал Грише:
— Свидание друзей?
За Гришу ответил Иван:
— Угадал. Это мой кормилец, Гришка Шумов. Он со своим дружком меня хлебом кормил.
— А, тоже, значит, интендант! — сказал Кейнин — и будто похвалил непонятным этим словом Гришу.
— Как же доставить вам эти листы с фамилиями-то? — будто вспомнив что-то, спросил Кейнина учитель.
— А зачем доставлять? Уничтожьте их на месте…
— Нет, — упрямо сказал Шпаковский, — я вам их доставлю. Я не член организации, и не так уж хорошо вы меня знаете. А организации следует быть убежденной, что листы действительно изъяты.
