Софья Шиль - История Мурочки
Потом вышла какая-то необыкновенная дама в длинном розовом платье. Лицо и плечи её были закутаны белой кисеей. Она величественно поклонилась и стала вертеться, представляя танец серпантин. Под розовой юбкой мелькало и голубое, и черное, и красное, и желтое, да так быстро, точно вихрь. И эта дама вызвала взрыв аплодисментов.
— Кто такая? — шепнула Доротея Васильевна сидевшей рядом гимназистке.
Но та покачала головой и не захотела выдавать тайны.
Потом началась пантомима. Королева в золотой короне и великолепном платье, с не обыкновенно густыми черными бровями, выплыла из-за печки. Маленький паж, в красных штанах, почтительно нес за нею подол её платья. Вдруг на него нашел прилив дурачества, и он перекувырнулся на ковре. Королева стала знаками объяснять ему, как это неучтиво. Пажик стал на колени и просил прощения. В эту минуту из-за печки выскочил злодей, закутанный в испанский плащ. Злодей размахивал рукою и грозил королеве, потом бросился на нее с линейкой и убил ее. Королева упала бездыханная. Злодей скрылся; бежал и перепуганный пажик. Потом пришел король в золотой короне, с длинной седой бородой, и стал убиваться и плакать над погибшей королевой. Но королева вдруг вскочила, расхохоталась и убежала за печку, предоставив королю размышлять над таким удивительным случаем.
Опять вызывали актеров, и все они вышли и кланялись.
Потом королева сорвала с себя корону и сказала:
— Ну, что это, скучно. Давайте петь. Мурка, ты будешь?
Король снял бороду и сказал:
— Конечно, буду, и Дима будет, если можно. Можно, Доротея Васильевна?
— Разумеется.
Тогда королева обратилась к злодею и про молвила:
— Люся, позови, пожалуйста, Чернышову. Она там у маленьких. Без Чернышовой не стоит петь.
Злодей скинул свой плащ и пошел за Чернышовой.
В эту минуту из-за черной доски выскочила Леночка Петрова и стала опять кувыркаться.
— Я еще хочу быть клоуном!
— И не стыдно тебе при чужих быть в таком виде! — воскликнула королева. — Иди, переоденься.
Пока злодей бегал за Чернышовой, артисты отправились к умывальникам смыть усы и брови, и вскоре вернулись в настоящем виде. Пришла Чернышева, большая уже девица, с густыми русыми волосами, а за нею прибежала мелкота.
Доротея Васильевна села за рояль. Дима с ловкостью настоящего кавалера зажег и поставил ей свечи. Началось хоровое пение.
Так закончился этот вечер.
Мурочка ложилась спать усталая и довольная.
Кругом еще шептались и тихонько смеялись, потом раздался звонок, — вернулись Лиза с матерью. Лиза вошла в спальню, присела на кровать к Валентине, стала рассказывать ей что-то шепотом; потом они обе стали кушать колбасу и сыр без хлеба, отрезая себе ломтики того и другого перочинным ножом. А Мурочка уже спала крепким, здоровым сном.
VI
Дела и делишки
За месяц до Рождества во второй класс поступила новая ученица — Грачева.
Она не растерялась, как Мурочка, не ходила точно пришибленная, а сразу примкнула к соседкам, которых дала ей судьба. Ее посадили нa первую парту по причине её малого роста; там она и осталась.
Первая лавочка с самого начала года находилась в натянутых отношениях к компании Валентины.
Там сидели: Софронович, Костырина, дочь известного писателя, и Андриевская, у которой дома были учителя и гувернантки; она относилась к гимназии свысока, а к гимназисткам — небрежно.
Вера Софронович зубрила уроки с великим усердием, знала все выученное и считала себя поэтому первой ученицей. Она заискивала немного перед своими соседками; на прочих смотрела презрительно.
Андриевская, холеная, как тепличное растение, опаздывала на уроки, а некоторые и вовсе пропускала; она отвечала учителям, точно делала им величайшее одолжение. Она говорила, что мать её только после долгих споров согласилась на желание отца поместить ее в гимназию, где учатся простая; настоящее место её было бы в институте.
Вместе с Софронович они спрашивали у соседок: «Почем у вас материя на платье? И, узнав, что столько-то копеек аршин, небрежно говорили: «А у меня два рубля». «А у меня рубль восемьдесят».
При всем том Андриевская была довольно добродушна и, случалось, подсказывала своим соседкам.
Костырина Лидия, дочь писателя, держала себя как взрослая. Дома она привыкла видеть большое общество, привыкла к разговорам, спорам, застольным речам, долгим беседам. Она сидела за длинным столом посреди взрослых, и только после ужина мать посылала ее спать. Лидия привыкла к тому, чтоб ее замечали, здоровались с нею и спрашивали об успехах в ученьи самые знаменитые люди. Она и сама считала себя в некотором роде знаменитостью. Она всегда говорила с большим достоинством: «У нас… мой отец… наши субботы…» Её самоуверенность пленила Веру Софронович, которая тоже имела маленькую слабость к знаменитым людям; и они подружились.
Валентина звала Костырину не иначе, как «семь мудрецов». Никто в классе не умел так красно говорить, как «семь мудрецов»: не даром наслушалась она дома умных речей. Иногда, правда, мудреные слова говорились невпопад, и объяснить их Лидия не умела; зато она бойко рассказывала, какую книгу пишет тот или другой знаменитый писатель, и как он ей подарил конфет. (Увы! только в её воображении!)
Лидия была недалекая по уму, но страшно тщеславная девочка.
Она считала себя гораздо умнее всех прочих, она всюду совалась вперед, всех беспокоила своими делами, точно она была самая главная и замечательная; она уже во втором классе думала о золотой медали.
Андриевская, эта сдержанная и надменная девочка, и та подчинялась обаянию такой самоуверенности и тоже подружилась с Костыриной.
Теперь к ним прибавилась четвертая, Грачева Наталья.
Грачевой было 12 лет, но можно было по думать, что ей только десять. Небольшого роста, крепкая и сильная, с здоровым румянцем, с красивыми тонкими бровями, она отличалась веселым нравом. Видно было, что у неё дома очень хорошо, потому что, когда за нею приходила в гимназию мать, она летела со всех ног к ней навстречу, кидалась ей на шею и крепко целовала. У матери тоже было румяное лицо и тонкие брови. Обе они, взявшись за руки, уходили и все время разговаривали и смеялись, как друзья.
Грачева была резка и не щадила никого, говоря то, что думала. Дома она привыкла к полной свободе, и ей в голову не приходило, что можно глубоко и несправедливо огорчить, человека опрометчивым словом.
Валентина, наморщив нос, слушала бойкие речи новенькой.
— Посмотрим, посмотрим! — сказала она себе.
Первая стычка была из-за того, что молодой учитель арифметики, Андрей Андреич, назначил повторение всего пройденного. Андрей Андреич был придирчив и строг и взыскателен до последней степени. У него в классе царила всегда тишина, так что восьмиклассница сидела совершенно напрасно: никому и в голову не приходило шалить.
Лиза Шарпантье, которая у «Сувенирчика» бегала по столам и лавкам и, сияя от удовольствия, разбирала самые трудные предложения и всегда тянулась изо всех сил с поднятой высоко рукою, чтоб он только заметил ее, только вызвал, у Андрея Андреевича была тише воды, ниже травы. Даже соображение у неё ослабевало, только оттого, что нужно было думать о неподвижности и, Боже сохрани, как-нибудь не нашалить нечаянно. Она вся точно съеживалась и бледнела на его уроках.
— У него в ниточку высохнешь, — жалобно говорила она.
И вот, на злополучной репетиции, Лиза вдруг, неожиданно для себя, рассмеялась, — сейчас же была вызвана к доске и растерялась совершенно, до слез…
— Сколько будет один да один? — спросил, наконец, Андрей Андреич.
— Два, — промолвила Лиза упавшим голосом.
— Значить, вам два. Садитесь.
Валентина, нахмуря брови, смотрела, как плелась назад бедная «мартышка». Мадам Шарпантье была строга, и Лизу ждал жестокий на гоняй. Вот отчего она так плакала.
В это время Софронович обернулась и насмешливо покачала головой. И Костырина вслед за нею тоже обернулась и сделала гримасу.
Андрей Андреич немедленно вызвал Софронович. Она вначале спуталась, но быстро вспомнила, в чем дело, и решила задачу.
— Садитесь! — сказал Андрей Андреич. И так как она с любопытством заглянула в журнал, он прибавил снисходительно. — Четыре.
— Садись дерево на дерево, — ясно разнесся по всему классу громкий шепот Валентины. Все слышали и осторожно улыбнулись, а учитель покраснел, нахмурил брови и сейчас же вы звал Величко старшую.
Валентина ответила блестяще. Андрей Андреич в наказание не поставил ей заслуженной пятерки, а только милостиво промолвил:
— Достаточно!
Она с видом победительницы вернулась на свое место. Восьмиклассница тихонько погрозила ей пальцем, но сама не сочувствовала Софронович и решила оставить дело без последствий.
