Анна Гарф - Кожаные башмаки
Миргасим стукнул в окно, закричал:
— Э-эй, куда побежали?
— Эваку-ируем-ся-а-а!..
— Заче-ем?
— Асия от своего дедушки к Насыровым переезжает, ближе к школе.
Асия переезжает, а он тут сидит! Не увидит даже, как Черноушка встретит Чулпана.
«Если они подерутся, кто кого одолеет?»
Как подумал об этом, вскочил даже, сунулся было к двери.
Дверь не заперта, Миргасим не на привязи, почему бы и не убежать? Нет, это невозможно. Вот если бы заперли его, связали, уж нашёл бы он тогда способ вызволить себя из плена. Но как убежишь, когда дверь не на замке, когда тебе верят? Если сторожа нет, если руки и ноги свободны, бежать нечестно.
Почему, скажите, почему так трудно быть хорошим, а быть плохим легко?
Жизнь там, за окном, движется, картины меняются, как в кино.
Вот, тяжело опираясь на костыли, шагает председатель. Шаг ногой — два костыля, шаг ногой — опять два костыля, опять нога… Лицо бледное… Ой, один костыль поскользнулся, ох! Нет, не упал дядя Рустям! Удержался, дальше идёт.
Серая пелена за окном поредела, и сквозь неё проглянуло мокрое свежее небо. Дождь прошёл, и воробьи, выскочив из-под застрех и веток, собрались все вместе, чтобы веселее было ссориться.
«Кукареку-у-у-у!» — затрубил петух свою победную песню, и куры осторожно, недоверчиво выглянули из-под навеса.
Сверкнула вдали красная мамина косынка. Эх, у бабушки в это время картошка уже варилась бы и самовар кипел бы!
Миргасим хватает нож, кастрюлю, спички, не знает, за что первое взяться, так сильно хочет он встретить маму готовым ужином. Но поздно он об этом подумал! Шакире уже здесь, собирается ставить самовар. Но и она опоздала. Мама пришла и сама принялась чистить картошку.
— Анкей, прости меня, я не успел, потому что устал очень.
— Устал?! — обожгла его своими тёмными горячими глазищами Шакире. — Чем же это ты был занят? Что натворил?
Никогда, ни с кем она так не разговаривала. Но сегодня очень сердилась, что её брат разорил чужой огород.
— Устал он! Ха-ха-ха!
— Не смейся, дочка. Сама испытай, посиди весь день ничего не делая, тогда узнаешь, легко это или нет, — возразила мама.
Ну, если все улыбаются, значит, никто не сердится. Выскочить бы сейчас на улицу, заглянуть бы к Насыровым… Нет, нельзя. Было сказано: «Сиди дома весь день». Когда день кончится? Когда все уснут? А Чулпан, пожалуй, не уснёт. Каждый вечер Миргасим прибегал к нему, желал спокойной ночи. А сегодня кто пожелает?
— Шакире, почему ты не к нам Чулпана с Асиёй эвакуировала, почему к тёте Кариме?
— Асия сама так захотела.
— К нам, значит, не хочет? Цветов на окнах нет! У тёти Каримы, конечно, лучше. Там и цветы, и Черноушка. Вот обрадуется кошка щенку! Все когти выпустит, пожалуй…
Весь день Миргасим наказанный сидел один-одинёшенек и не грустил. Теперь мама дома и Шакире здесь, почему же ему так грустно? Такая тоска, хоть плачь, хоть реви…
«Может, Асия всё ещё сердится, что чужой называл? Так это когда ещё было, летом… Теперь своя ведь она, совсем своя — наша. А вот прийти сюда, жить здесь не захотела. Ну и не надо!»
Тёплой, жёсткой от тяжёлой работы ладонью мама нежно прикасается к щеке Миргасима:
— Не хочешь ли навестить Асию?
— Нет, нет! Но Чулпана я бы навестил.
— Пока ужин варится, ты, сынок, успеешь и с Асиёй повидаться, и с Чулпаном побеседовать. Ступай!
Ну, если вы не знали, какая у Миргасима анкей — мама, то теперь будете знать: второй такой нет. И Миргасим не выбежал, не выскочил, а пулей вылетел из дома.
Оставим теперь Миргасима, пусть он бежит вперёд, а мы вернёмся назад.
Глава двадцать вторая. Школьное платье
Спина дугой, хвост трубой, глаза как фонари, усы вздрагивают — вот как встретила Чулпана Черноушка. Щенок оскалился, гавкнул басом:
«Гав-гав, ррр!..»
Но Черноушка вдруг как ударит его лапой по щеке! Он взвизгнул тонким голосом и спрятался под стол.
— Ну, этот нашёл своё место, — сказал Абдул-Гани, — а вы, товарищи куклы, чего зеваете? Давайте устраивайтесь!
— Ах, Асия, детка, если бы ты знала, как я любила играть в куклы! — улыбнулась Карима-апа. — Посадим их на подоконник, хорошо? Здесь, среди цветов, куклам весело будет жить, а соскучатся — выглянут в окошко.
— Асия, что у тебя за пазухой? — спросил Абдул-Гани. — Крыса?
Но это был, оказывается, только маленький пушистый мешочек. Асия надела его на пальцы, и получилась обезьянка. Головой кивает, руками машет.
Абдул-Гани протянул обезьянке руку:
— Здравствуй!
— Здррравствуй, здррравствуй, — ответила обезьяна и схватила Абдула-Гани за палец.
— Ай, она живая, живая! — испугался он.
Все смеялись, но Асия и не улыбнулась.
— Это мне моя мама сшила из старой шапки, — сказала она.
Карима-апа взяла у неё с руки игрушку и посадила на ветку цветущего в ярком горшке деревца. Потом впервые с того дня, как прочитала извещение, она принялась мыть цветы, смахнула опавшие лепестки с подоконника.
— Пойдём, дружок, — обняла Асию и повела за занавеску.
Здесь у стены стоял комод. Карима-апа выдвинула ящик и достала школьное платье — коричневое, с белым воротничком.
— Давай примерим, милая. Не знаю, верно ли я угадала размер, впору ли оно придётся.
Асия хотела было заартачиться, сказать: «Не буду примерять, у меня в Москве есть новое школьное платье, а это уже ношеное, сразу видно!» — но взглянула на славное печальное и доброе лицо Каримы-апа, промолчала и покорно накинула платье.
— Спасибо…
А Карима-апа, словно вдруг позабыв о девочке, смотрела на фотографию в кованой железной рамке, висевшей над кроватью. На фото улыбался молодой парень, плечистый, скуластый, в остроконечном шлеме со звездой. А рядом — девушка, тоненькая, длиннокосая. Асия сразу узнала в этой девушке Кариму-апа, такая же она и теперь тонкая, стройная, такие же светлые косы. А парень, должно быть, Насыр Алтын-баш, Насыр Золотая Голова.
— Да, это мы в день свадьбы, — подтвердила Карима-апа. — Знаешь, кто фотографировал нас? Твой папа. В те годы фотоаппарат был на весь район один-единственный, у доктора в больнице. А твой папа при больнице работал, был мальчиком-конюхом. Ну, и попросил у доктора фотоаппарат на денёк. Вот и осталась о том дне нам на память эта фотография.
— А моя мама где тогда была?
— Твоя мама? Девочка она была деревенская, малограмотная. Потом, конечно, училась, как все…
«Где-то они сейчас, твои родители, детка? Живы ли?» — подумала Карима-апа, но вслух она сказала другое:
— В Москве, должно быть, платья покороче носят. Однако у нас в деревне ребята растут больно скоро, и мы шьём одежду на вырост. Хочешь, я для тебя укорочу немного?
Асия не успела ответить, потому что внезапно хлопнула входная дверь и заворчал, залаял из-под стола Чулпан.
Асия и Карима-апа заглянули в комнату.
— Миргаси-и-им! — захлопала в ладоши Асия.
Чулпан завизжал радостно и кинулся под ноги гостю.
— Ну, здравствуй, что ли, — сердито сказал Миргасим Чулпану.
С Асиёй здороваться он не хотел. Но взглянул на неё, и обида его тотчас растаяла. Такая была Асия тощая, жалкая в своём длинном и широком не по росту школьном платье.
— Ладно, живи тут, если больше нравится.
Она ответила шёпотом, так тихо, что он скорее угадал, чем услышал её слова:
— Да, буду жить здесь. У них нет папы.
Вот она какая! Вот почему к Насыровым пошла. Потому что им плохо.
— Эх, если бы ты была моей сестрой!
— Что тогда?
— Я бы им Шакире отдал, а тебя оставил бы дома.
— Но мы ни за что не отдали бы тебе эту обезьянку, — сказал Абдул-Гани, надел её на пальцы, и обезьянка погрозила Миргасиму рукой, кивнула головой.
Миргасимова бабушка уже и самовар вскипятила, ужин приготовила, но скатерти не расстилала, ждала главного работника — комбайнера Зианшу.
Глава двадцать третья. Зианша
С того дня как пришла чёрная весть, Зианша переменился. Не замечал брата и сестры, не разговаривал с матерью. Казалось ему, читает упрёк в глазах её за то, что, бывало, дичился отца, редко заглядывал в кузницу. Думалось — не к спеху, казалось — успеется. Были дела поважней: спешил Зианша послушать, как трещит весною лёд на реке, торопился увидеть первые тюльпаны в степи. Голоса птиц и зверей он хорошо различал, мог часами сидеть у норки полевой мыши… На всё хватало времени, только с отцом дружить было недосуг.
«Наш доктор», «товарищ профессор» называл Зианшу отец. Выписывал ему книги, журналы. Не жалел денег на приборы, наглядные пособия: «Говори, что тебе для науки требуется, не стесняйся! Знания — богатство, которое в огне не горит, в воде не тонет. Оно всегда при тебе, и чем щедрее будешь дарить его людям, тем больше тебе самому останется. Учись!»
Сколько в доме кузнеца книг! Но жгут они теперь руки Зианши, слабые, никогда не знавшие деревенской работы руки.
