Виталий Бианки - Мурзук (сборник)
Глухарь не мог больше ждать: он жестоко проголодался. Он снялся с ели и полетел клевать жухлую, уже тронутую утренником, жесткокожую бруснику.
* * *Охотник не мог заснуть всю ночь. Ларивон убедил его, что в темноте найти зверя невозможно и что лучше даже подождать подольше, дать ему изойти кровью, а то опять поднимется и уйдет далеко.
Чуть свет Ларивон запряг лошадь. Ежась от холода, они покатили через поля.
Охотник был как во сне. Смотрел на землю, на лес, на весь мир – и не узнавал его. Земля подернулась серебристой изморозью, лес разубрался пышными цветами осени, в небе розовели легкие облачка.
Одно раздражало охотника: он не мог понять, почему крестьянин так равнодушно, почти враждебно принял известие о его победе над страшным зверем?
Услышав, что Одинец тяжело ранен, может быть, уже мертв, Ларивон ни слова похвалы не сказал охотнику, молча улегся и через пять минут уже храпел.
Они въехали в лес. Впереди, по неширокой лесной дороге шел человек с топором за поясом. Когда телега поравнялась с ним, он внимательно оглядел охотника и, не снимая с головы шапки, спокойно молвил:
– Здорово, дядя Ларивон! Ай на охоту барчука повез?
– Да вот, вишь ты, за раненым лосем собрались.
– Одинца я убил, – не выдержал охотник.
Путник разом оживился. Глаза блеснули из-под густых бровей, бородатое лицо передернулось.
– Одинца? – быстро спросил он. – Подсади-ка, дядя Ларивон, больно поглядеть охота!
– А садись! – разрешил Ларивон. – Может, пособить случится.
Охотник обрадовался новому спутнику и стал ему рассказывать, как подкараулил и свалил старого лося.
Бородатый крестьянин смотрел на него с нескрываемым почтением, долго разглядывал ружье, совсем по-детски удивлялся рассказу о страшном ударе пули «жакан».
– А Одинцову лежку нашел?
Охотник сознался, что лежки найти не мог, как ни искал.
Тогда бородач заметил:
– Гляди, он и раненый под землю не ушел бы: дошлый зверь.
– Никуда не уйдет! – сказал охотник. – Я его разрывной пулей стрелял.
Они уже подъехали к тому месту, где надо было сворачивать с дороги.
Седоки слезли. Ларивон повел лошадь в поводу, следя, чтобы телега не задела осью за дерево.
Охотник быстро разыскал куст, у которого вчера стоял. Его шапка и вабик так и провалялись тут всю ночь.
Потом все трое внимательно осмотрели следы, начав с того места, где лось упал.
Бородач уверенно сказал:
– В брюхо садануло, в левый бок. Рана тяжелая: горлом кровь хлещет. Далеко зверю не уйти.
Охотник с интересом взглянул на следопыта.
– Почему вы знаете, что в левый бок и что кровь эта из горла, а не из раны?
– А то нет: вишь, по следу с левой руки текет? А что посередь следу – это из горла.
«До чего просто! – подумал охотник. – Как это мне самому не пришло в голову?»
Бородач пошел впереди, за ним – охотник; Ларивон с лошадью сзади. Шли медленно, поминутно заглядывая вперед: даже тяжело раненный лось опасен и может напасть на преследователей.
Крови на следу было много: видно, лилась струей. Местами она лежала на земле черными запекшимися сгустками. Зверь, однако, шел и шел вперед.
Редколесье кончилось. Вышли к речке.
Тут Ларивон привязал лошадь к дереву: надо было сперва узнать, где зверь пал, – может, в чаще, куда и не продерешься с телегой.
Бородач в это время стал на колени у четко отпечатавшихся в глинистом берегу следов и зачем-то смерил их четвертью. Когда он после этого взглянул на охотника, охотнику не понравился его взгляд: в нем не было и следа прежней почтительности. Бородач глядел на него, прищурившись, подозрительно, почти насмешливо.
– Ну что еще? – сердито спросил охотник, чувствуя, что краснеет от этого взгляда, и злясь на себя за это.
Но бородач ничего ему не ответил и опять пошел вперед, на этот раз быстро и уверенно.
Они еще добрую версту петляли по лесу. Нашли березу, где подстреленный зверь терся раненым боком о ствол: белый ствол дерева аршина на два от земли был весь замызган темной кровью.
Потом – как-то совсем неожиданно – охотник узнал место, где они находились: они шли прямо к болоту, где всегда исчезал Одинец.
Сердце тревожно екнуло в груди: неужели опять ускользнул проклятый зверь?
Молча прошли еще немного – и вдруг бородач обернулся и сказал шепотом:
– Эвона, в чапыжнике залег. Иди. А подниматься станет – бей проворней: уйдет!
Не показывая виду, что волнуется, охотник двинулся вперед с ружьем наготове.
Густой остров лиственного молодняка, на который показал бородач, был невелик. Деревца потеряли уже всю листву – они не могли скрыть громадного тела зверя, если б он вскочил.
Охотник подвигался по кромке, беспокойно шаря глазами впереди.
Он обошел уже почти весь островок, а лось все еще не показывался.
Впереди – еще мысок невысокой заросли.
«Тут!» – почувствовал охотник.
Подняв ружье, сделал скачок – и чуть не споткнулся о распростертое звериное тело.
Зверь не шелохнулся. Он лежал на правом боку, неестественно подогнув под себя голову, высоко подняв застывшую заднюю ногу.
Охотник опустил ружье.
– Готов! – крикнул он дрогнувшим голосом. – Смотрите!
Он замолчал: к горлу подкатил жесткий ком.
Он не слышал, что говорили теперь уже громкими голосами крестьяне.
Бородач подошел к убитому лосю и, взявшись за рог, выпростал голову зверя из-под тяжелой туши.
– Гляди на свово Одинца! – сказал он охотнику и презрительно сплюнул.
Вместо широких рогов-лопат на голове лося торчали какие-то жалкие спички.
Охотник глядел и не понимал.
Бородач обернулся к Ларивону:
– Я еще по следу приметил, что лосек молодой: Одинцов след – во! Одинец разве такому дастся?
И опять, обращаясь к охотнику, поддразнил:
– Хотелося лося, да не удалося!
Как сквозь туман, донеслись до охотника слова Ларивона:
– Толковал ему, каков из себя Одинец-то. Известно, городскому человеку ни к чему – что старый бычина, что теленок.
Охотник растерянно пролепетал:
– Не может быть: я же Одинца стрелял!
Бородач весело подмигнул Ларивону:
– Не зря молвится: лося бьют в осень, а дурака завсегда. Мало каши ел, парень!
* * *Когда к полудню старый глухарь вернулся с жировки, Одинец ждал его уже под елью.
Через пять минут оба спокойно дремали, каждый на своем месте.
Часть вторая
Опустил главу печально,
Видит сломанные вещи,
Говорит слова такие:
«Пусть никто в теченье жизни,
Пусть никто из всех на свете
Не стремится в лес упрямо,
За негодным Хийси лосем,
Как стремился я, несчастный:
Я совсем испортил лыжи,
Поломал в лесу я палку
И согнул в лесу свой дротик!»
Глава первая
Неожиданное открытие
«К черту Одинца! Еду в город».
Так решил охотник, свежуя на задворках убитого им зверя.
Содрать шкуру с тощего молодого лося оказалось кропотливым и трудным делом. Шкура крепко пристала мездрой[4] к жесткому мясу, и каждый вершок ее приходилось отдирать ножом.
«Будет, побаловался. Пора и в город, а то так и будешь гоняться за этим старым лешим до скончания века. На первый раз довольно с меня и этого трофея. Все-таки о двух отростках рога».
Но как охотник ни старался убедить себя в том, что в сдаче его нет ничего позорного, – в голову лезли и лезли обидные мысли.
Его больно задели насмешки бородача.
Он теперь ясно понимал, что крестьяне смеются над ним, потому что Одинец им свой, а он – городской человек, барчук – им чужой. Сами лесные жители, они любят этого лесного великана. Он им не причиняет вреда, и они не хотят его смерти. Они гордятся им и злорадствуют над выскочкой, посягнувшим на их любимца. Они заодно с Одинцом, заодно со всем этим диким, полным неожиданных страхов лесом.
Охотник потерпел жестокое поражение, стал посмешищем в глазах крестьян, и это терзало его самолюбие.
Теперь он и сам начинал сознавать, что недостоин такого трофея, как голова Одинца.
«Мало каши ел! – сердито дразнил он себя словами бородача. – Поживи-ка здесь с Одинцово, так, пожалуй, будешь в лесу как у себя в городе. Тогда и охоться».
На следующее утро, когда он закончил сдирать шкуру с лося, к нему подошел Ларивон.
– Глянь-ка, тебе, надо быть, почтарь письмо подал. С городу, видать.
И крестьянин протянул узкий голубой конверт, надписанный легким женским почерком.
Охотник почувствовал, как яркая краска залила ему лицо, и сердито буркнул:
– От сестры! Сунь вон в куртку: потом прочту.
Ларивон положил конверт в карман куртки и присел поболтать о разных разностях.
Охотник спешно закончил работу, вымыл руки, схватил ружье и заявил, что уходит в лес.
