Валерий Приемыхов - Двое с лицами малолетних преступников
— Откройте! Откройте, пожалуйста!
Открыла женщина, удивилась:
— Откуда вы взялись такие?
— Из города, — говорим. — Когда следующий поезд будет?
— Завтра, к вечеру. У нас редко какие останавливаются.
Насчет Винта не скажу, но я заплакал по-настоящему. Боюсь в голос разреветься, а слезы уже под воротник рубашки текут. Пожалела нас женщина, пустила к себе в тепло.
— Посидите, — говорит, — я вам покушать принесу.
Остались мы одни.
— Винт, как домой сообщить, что мы здесь?
— По телефону, — говорит Винт.
— Куда звонить-то? У тебя что, телефон дома?
Женщина принесла нам картошки, молока. Мы набросились на еду, как худые свиньи, даже неудобно перед посторонним человеком.
— У вас телефон есть? — спрашиваю.
— Нет, — говорит она, — у нас селектор, служебная связь.
Хорошая мысль пришла Винту в голову.
— Кухня, — говорит он, — можно отцу Эллы позвонить.
— Его уж и на работе нет.
— Не скажи! Начальники допоздна сидят.
— Тетенька, — говорю я, — а вы можете начальнику узла позвонить? Мы его знакомые.
— Боязно. Вдруг осерчает?
— Нет, — говорит Винт, — он обрадуется!
— Что с вами делать, не знаю…
Подумала тетенька, попереживала, повздыхала и стала разыскивать по селектору начальника железнодорожного узла. Нажимает кнопку, говорит в ящичек:
— Дежурненькая, начальника узла можно?
Кнопочку включает, а оттуда голос:
— Ушел давно.
— Дежурная, будь ласка, позвони домой по телефону. На девяносто третьем сидят два мальчика, они по ошибке из поезда выскочили…
— Сева и Витя, — шепчу я, — которые марки собирают.
— Сева и Витя, которые марки собирают…
— Попробую, — сказала дежурная и выключилась.
— Попадет мне за вас, — покачала головой наша тетенька. — Начальник тоже марки собирает?
— Интересуется.
Затрещал селектор.
— Девяносто третий! Пусть никуда не уходят, у тебя сидят, слышишь?
— Хорошо, — ответила тетенька.
Ждали мы, ждали, успели заснуть. Винт просто так, а я у него на плече. Тетенька растолкала нас:
— Говорите!
Мы к аппарату, а оттуда голос Эллы:
— Мальчики, что случилось? Как вы там?
— Эллочка! — кричу я радостный, будто она мне родная мать. — Элла, ты на нас не обижайся, пожалуйста!
— Не буду!
— Спасибо тебе большое. Мы никак отсюда выбраться не можем, предупреди родителей. Мы тебе отплатим чем-нибудь, Эллочка!
— Все будет хорошо. Не падайте духом.
Тут другой голос вмешался, ее отца:
— Кто девяносто третий?
— Мересова, — сказала тетенька.
— Мересова, в три на проход пойдет маневровый. Остановите, скажите, мое распоряжение…
Совсем поздней ночью нас посадили в маневровый паровоз «ОВ». «Овечка» называется. Его без вагонов перегоняли на какую-то станцию. К «маневрушкам» презрительно относятся, а зря! Огонь в топке ревет, паровоз на рельсах качает, тендер скрежещет. Красота!
— Вижу зеленый, — говорит помощник машиниста.
— Зеленый, — повторяет машинист.
— Дяденька! — кричит Винт. — Свистните еще раз!
Машинист добрый попался, протягивает руку, и свист на сто километров вокруг. Кочегар топку откроет, вся кабина пламенем освещается, лицо жжет, а он уголь подбрасывает, грохает дверцей, кричит:
— Курите, наверно, шпана?
— Нет! — кричим. — Некурящие пока!
— Здоровенькими помрете! — хохочет кочегар.
Машинист укоризненно на кочегара смотрит, головой качает. Помощник — молодой, строгий — все время вперед смотрит, не улыбнулся нам ни разу. Я влюбился в них во всех, даже в строгого помощника машиниста. Почему-то казалось, будто народу в мире так мало, что надо благодарить этих паровозников, радоваться, что не выгоняют и взяли тебя в компанию.
Еще собаки не просыпались, не ходили машины, а люди смотрели последние сны, когда мы приехали домой. Наш маленький старинный вокзал с колоннами блекло светился в утреннем сыром воздухе. Асфальт блестел после ночного тумана. На пустом перроне нас ждали два человека: Элла и ее отец. Элла в плащике и необыкновенной вязаной шапочке с красным помпоном, ее высокий папа — в фуражке и железнодорожной шинели.
Паровоз тормозил очень медленно. Они терпеливо нас ждали. Два, в общем-то, чужих человека, даже не из нашего города, которых никто не заставлял не спать всю ночь, а потом идти на вокзал встречать ничем не знаменитых вредных пацанов, сбежавших от милиции.
— Клянусь, — сказал Винт, — если она в беду попадет, я ее выручу.
Через полчаса мы входили к Винту в дом. Умела Элла людям в душу влезть, вот что я скажу! Отодрали бы Винта, меня к ним на порог не пускали бы месяц за плохое влияние на товарища. А тут младшая сестренка, говорить еще не умеет, а к Элле на колени мостится: «Иля! Иля!», брат-первоклассник ей в рот смотрит. Отец Винта, неразговорчивый, хмурый, матери приказывает:
— Прими гостью. Бывают же дети порядочные у людей!
На столе конфеты, печенье.
— Кушай, Эльвирочка, — приглашает мать, — кушай, пожалуйста. Дай я Катьку заберу.
А нас вроде не существует. Так, между прочим, Винту по затылку хлопнула, но застеснялась Эллы, сказала лицемерно:
— Кушай, сыночек, кушай, кормилец… — И мне: — А что ты сидишь?!
После такого ничего в горло не лезет.
— Уж ты не бросай этих обормотов, — говорит мать Эльвире, — а то им, чертям, одна дорога — в тюрьму…
…А у меня дома еще смешнее. Ждут меня всей семьей: бабушка, мать и отец. Они подумали, я один явился, поэтому не стесняются — лица у всех каменные, отец ремень снимает. Но показалась Элла — они Проводы Зимы изображают: счастливые, улыбаются; отец незаметно ремень под диван сунул.
— Здравствуй, Эллочка, — поет моя мать, — здравствуй, голубушка…
Ощущение, она им дочь родная, а я макулатуру пришел собирать.
— Вы мне обещали, — говорит Элла, — не трогать Севу.
— Конечно, — кивает отец. — Мы его любим. Сын, какой-никакой…
— Как я хотела девочку! — говорит мать. — Идемте чай пить!
По забывчивости я оказался последним. Тут меня бабка как по затылку треснет, — думал, голова отвалится.
— Как вы считаете, Элла, — спрашивает отец, — может, им с Виталием дружить не надо?
Вот до чего мы докатились с поисками любимого в жизни дела!
Повторяю: умела Эльвира людям в души лезть. Дома у меня она заикнулась о герани: какой, мол, милый цветок. Эта самая герань всю жизнь у нас на окне стоит. Еще в третьем классе меня бабушка за нее гоняла — я авторучку промывал и чернила в цветок вылил. В воскресенье с утра ко мне вся семья пристала: тебе к Эллочке в гости, чистую рубашку надень, причешись. А бабушка горшок с геранью в руки сует — подарок.
Иду я по городу с цветком в руках. Винт разговаривать не хочет, только «да», «нет», «не знаю»…
— Все-таки Эльвира не такая, как все, — говорю я, — красивая, отзывчивая, а если б еще пацаном была, то вообще не знаю! Разве я б кому-нибудь тащил эту герань?! Ни за что!
Остановился Винт и стоит.
— Иди один, если хочешь.
Возмутил он меня.
— Совесть есть? Ты поклялся все для нее сделать.
— Из пожара вытащить, подраться с кем-нибудь за нее — пожалуйста, а так…
Надоел он мне со своей хандрой, не стал я его уговаривать, пошел один. Догоняет.
— Не ходи к ней, — бормочет, — не надо нам с ней водиться. Ты уж верь мне, Кухня, лучшего друга у тебя не было и не будет. Ты мне роднее, чем брат. Она гипнотизерка, понял? Черная и белая магия…
— Ты суеверный!
— Ни во что такое не верю. Но она не хочет, чтоб мы дружили! Она всю эту канитель завертела, чтоб нас поссорить.
Задумался я крепко. На первый взгляд Винт не прав, но задумаешься — есть в его словах правда.
— Если, — говорит Винт, — мы раздружимся, я уйду в другую школу…
Дело серьезное. Совещались мы, так прикидывали и этак, спорили. Решили честно пойти и обскакать суть дела, культурно, без всяких обид. Умная — поймет, а глупая… что ж, тогда мы не виноваты.
Заходим, у меня дар речи пропал. Она такая сверкающая к нам навстречу выбежала, ждала, наверное, готовилась.
По нашему виду догадалась о плохом, говорит тихонько:
— Что вы у порога стоите?
Даже на мой цветок внимания не обратила. Я стою как пришибленный с этим горшком, а Винт целую речь произнес:
— В общем, Эльвира, мы по предметам подтянемся. А интересного дела у нас нет. Ну так что ж? Без него как-нибудь проживем. Коли когда-нибудь ты в беду попадешь — мы тебя выручим. Не стесняйся, говори, если что надо. Так что, вот так.
Отдал я ей горшок с геранью:
— Бабушка тебе передала.
— До свидания, — заторопился Винт, — пошли мы, наверное…
— Может, посидите? — предложила она.
— Некогда! — Винт уже к двери повернулся.
