Мария Ботева - Мороженое в вафельных стаканчиках
Мы отправились на этот остров в пятницу после школы. Мама всё ворчала, что меня угораздило поступить в этот класс, не хотела отпускать. Папа её уговорил. Как только мы причалили к берегу, старик выбежал из своей избушки, закивал головой, затараторил:
— Вот и Борька со своей оравой, привет, Борька, дети, вылезайте из своих шлюпок, парни — за водой, девки, ставьте ведро на огонь, время чая.
Все сразу же побежали в разные стороны. Кажется, только я одна не знала, куда себя деть.
— Новенькая? — спросил этот дедок. — Не знаешь, чем заняться? Держи спички. Разводи костёр. Вот тут.
И он показал мне старое костровище. Рядом лежали щепки, так что первое топливо было. Скоро стали прибегать ребята. Алик притащил ведро с водой и побежал за дровами. Викашара приволокла старую сухую ёлку, Лёшич нашёл две рогатины, а Гоша — перекладину, мы повесили над огнём ведро. Так хотелось посидеть у огня, погреться после речки Ползунихи. Но Борискузьмич сказал, что сейчас начнётся тренировка, надо натянуть параллельные верёвки, навести переправу от одного острова к другому, навесить маятник. Все встали, побежали к рюкзакам, но тут из дома вышел старик с ведром и строго сказал:
— Время чая!
— Но световой день… — хотел объяснить Борискузьмич.
— Время чая! — повторил старик, глядя на учителя.
— Хорошо, — сдался Борискузьмич, — время чая. Доставайте пряники.
Все повытаскивали из рюкзаков свои припасы: хлеб, печенье, сыр, колбасу — у кого что было. А старик снял крышку с ведра. В нём были кружки. Он внимательно смотрел на нас и каждому выдавал кружку.
— У меня опять с собакой! — сказала Танька, когда получила свою кружку.
— И у меня! — обрадовалась Викашара.
— У меня виноград, — довольно сказал Гоша.
Лёшич пил из кружки в красный горох, Алик по прозвищу Теоретик — из обычной алюминиевой. Мне досталась кружка с простой рыбой окунем. Похоже, кто-то поймал его, сфотографировал и перенёс фотографию на кружку. По-моему, здорово. Никогда я не пила такого вкусного чая. Лето и осень встретились в моей кружке, черника и брусника плавали в ней. Запах мяты и можжевельника был в чае, запах ночной рыбалки и утреннего сбора грибов. Радость и грусть. Я пила чай, смотрела на рыбу окуня и думала, что, наверное, хорошо, что я не устроилась точить ножи, а пошла в школу. Так бы я никогда не попробовала этого чая, не знала бы о речке Ползунихе. Я всё смотрела и смотрела на эту рыбу, и в конце концов мне даже показалось, что она подмигнула мне. И в это время Борискузьмич сказал:
— Темнеет здорово, пора, а то не успеем.
И мы взяли верёвки и пошли готовить всё к завтрашней тренировке. Закончили уже в темноте. Если бы на небе в тот день были тучи, то я бы сказала, что мы возвращались к старику в кромешной темноте. Но над нами было ясное звёздное небо.
Учитель поднял нас ни свет ни заря, и мы сразу же начали переходить туда-сюда по бревну, прыгать по кочкам в Ползунихе, делать носилки из курток и переносить ложных пострадавших. От сырости у меня постоянно мёрзли руки, из носа текло, и я снова начала сомневаться, не лучше ли было пойти точить ножи и коньки или остаться в старой школе. В это время я пыталась зацепиться карабином за верёвку. Она висела горизонтально, а карабин был у меня на животе. Ногами и руками я держалась за верёвку, мне нужна была ещё хотя бы одна рука, чтобы раскрыть карабин, зацепить его и защёлкнуть на верёвке. Одноклассники справлялись с этим играючи, а мне пришлось долго повисеть. Думаю, моя команда вовсю кляла меня. Я хотела спуститься, сказать, что с меня хватит, но тут как-то всё получилось, и я покатилась через овраг — неожиданно легко. Я даже закрыла глаза и увидела перед собой кружку с окунем. «Ладно, — подумала я, — останусь пока». В конце концов что-то у меня стало получаться. Например, по кочкам я прыгала быстрее Тани и даже длинноногой Викашары. Лучше меня в этом соревновании были только Лёшич, Славка и Теоретик.
Во время ужина Борискузьмич проводил «разбор полётов», то есть объяснял нам, что мы делали правильно и какие ошибки допустили. Я думала, меня будут ругать больше всех. Конечно, мне досталось, но я почти не расстроилась. Мне было нисколько не стыдно за свои ошибки, тем более я вообще впервые узнала, что такие соревнования бывают, первый раз прыгала по этим кочкам. Солёный ругался не потому, что был зол, нет, он просто хотел, чтобы мы научились всем этим странным вещам. Это было видно. Вечерний речной воздух успокаивал, приглушал замечания и уносил обиды куда-то вдоль реки. Но тут учитель дошёл до Гоши. Вот кому досталось! Причём его ругали за какие-то совсем уж мелкие ошибки. Я так и сказала учителю, что за такие просчёты можно каждого ругать, а не только Гошу.
— Но он собирается стать спасателем, — отрезал Солёный, — а остальные ещё думают. Вот пусть обращает внимание на всё, даже на мелочи.
— Может, он ещё передумает, — вдруг подал голос старик, — ты вон тоже хотел какое-то такое… Романтическое. А работаешь учителем.
— Ну ладно, пап, какое уж такое я хотел? Да мне и в школе романтики хватает.
Вот как! Оказывается, этот дед — отец нашего Борискузьмича. Но на это никто, кажется, не обратил внимания, потому что все начали наперебой говорить о том, кто кем собирается работать, куда поступать.
— Я буду физиком, — сказал Алик, — оптиком.
— А я с собаками работать, — это Таня.
— А я всё равно спасателем буду, — тихо-тихо сказал Гоша. Я сидела рядом, поэтому услышала его.
Потом дед Кузьма рассказывал нам разные истории о рыбаках и рыбах, о Ползунихе. Закончил он так:
— С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой. Люди бы смотрели и говорили: «Вот идёт морской волк». А я бы шёл и улыбался, — и он улыбнулся. Во рту сверкали золотые зубы, а из-за ворота старого пиджака видно было треугольник тельняшки.
— А как же море? — снова очень тихо спросил Гоша. Так тихо, что даже не все услышали. Но старик ответил.
— Так что ж, — снова улыбнулся он, — тельняшка у меня есть. Золотые зубы тоже в наличии. И все рыбаки, которые тут бывают, так и зовут меня морским волком. Я Ползуниху люблю.
А я подумала, что теперь тоже буду любить Ползуниху.
Онегина закрасили
Эти трубы известны всему городу. В глубоком овраге посреди города проложены пять или шесть толстых труб, большого диаметра. Папа говорит, что внутри у них горячая вода. Кипяток. Я только не запомнила, зачем она нужна — для отопления или для чего-то другого. Над оврагом проходит дорога — главный проспект, люди едут на машинах или троллейбусах и смотрят на эти трубы. Я тоже всегда смотрю на них, читаю разные надписи, чаще всего неприличные.
Началось всё довольно странно. На перемене ко мне подошла Викашара и сказала хмурым голосом, что берёт меня в экспедицию. Что за экспедиция? Надолго ли? Мне оставалось только гадать.
После школы мы ненадолго забежали к Вике. Она взяла тяжёлый рюкзак, переоделась в старющие джинсы и футболку, кеды, и мы пошли. Одежда у Викашары была такой ветхой и не разваливалась по дороге лишь потому, что я смотрела на неё и думала: «Только не тресни! Только удержись!» Потом мне надоело её уговаривать, и тут одноклассница моя запнулась о порог моей квартиры. Из правой кедины высунулся большой палец. Хорошо, что у папы были футбольные бутсы. Правда, Викины ноги в них болтались, буквально ходили ходуном, но мы напихали в носки ваты, затянули потуже шнурки и решили, что дело сделано.
Но дело только начиналось. Мы несли рюкзак по очереди, он оказался ужасно неудобным и тяжёлым, в спину упиралось что-то железное. Викашара еле ковыляла. Всю дорогу она ворчала, что лучше бы шла в кедах, пускай драных, но зато своих. Я не выдержала и у самого оврага сняла свои кеды, стянула с неё папины бутсы, мы переобулись.
На одной трубе было написано: «Онегин — козёл», а на другой: «Сталин — наш вождь». Так и было написано, огромными белыми буквами. Вика, только увидела эти слова, сразу покраснела от возмущения.
— Мы сейчас будем всё закрашивать, — сообщила Вика, когда мы спустились на дно оврага.
— Всё?
В футбольных бутсах идти по мокрой траве было неудобно. Мало того что они были велики, с ватой в носках, так у них ещё на подошвах шипы, на которые цепляются сухие листья. Мы еле доплелись до железного мостика над трубами, с трудом подняли на него рюкзак и сели отдохнуть. Я потрогала трубу. Странно, она оказалась ничуть не горячей, не скажешь, что внутри кипяток.
— Там изоляция, чтобы вода не замерзала. Труба с водой, стекловата, а потом ещё труба, — объяснила Викашара и развязала рюкзак. В нём оказались банки с краской и кисти. Обычные, малярные, мы такими красим оградку на кладбище.
— Бери банку и кисточку, пойдём, — сказала она и ступила на трубу.
Кто придумал взять с собой эти дурацкие бутсы?! Самая неудобная обувь для ходьбы по трубам. Меня шатало в разные стороны, ноги скользили. Я попробовала раскинуть руки, но в правой была тяжёлая банка, а в левой — кисточка, поэтому меня начало клонить в правую сторону. В конце концов я села на трубу, сняла обувь и пошла босиком, хорошо, что железо было тёплым и сухим.
