Владимир Кобликов - Берестяга
Он вышел из дому вовремя, но шел так медленно, что опоздал на первый урок. И может, от этого ему так повезло в тот день.
…Воровато открыл парадную дверь и пошел к раздевалке. А там его сразу заметила уборщица Феня и заругалась на него, будто они вчера только виделись:
— Чего опаздываешь? Чай, минут десять, как на урок позвонила. Живо раздевайся, Берестяга! Дрыхнешь долго.
У Прохора от этой ругани на душе полегчало.
— Ладно, не ругайся, теть Фень, — как и всегда в таких случаях, стал он упрашивать уборщицу.
— Я те дам, не ругайся! Кто же вас и поругает? Марш в класс!
Берестняков осторожно поднялся по широким мраморным ступеням, вошел в коридор, и тут же пришло знакомое чувство, какое всегда приходило к нему, когда шел по школе, где уже начались уроки. И Берестяга вновь стал переживать необъяснимые страх и радость, снова почувствовал скованность и в то же самое время безграничную свободу и легкость… Тишина и безлюдность сделали и без того просторные коридоры огромными, бесконечными. У Прошки трепетно замерло сердце. Он прислушался. Каждый класс жил своей жизнью.
Только Прохор остановился под дверью седьмого «Б», где занимался Петька Нырков, и приложил ухо к двери, как чья-то рука легла ему на плечо. Прохор втянул голову, замер.
— Здравствуйте, Берестняков.
Прохор даже зажмурился: он узнал голос директора школы Николая Николаевича Симакова, невысокого человека с болезненным лицом, который никогда ни на кого не кричал.
В Ягодновскую школу Николай Николаевич приехал года за два перед войной. До этого он работал в Горьком, преподавал в институте. У Симакова было такое больное сердце, что врачи запретили ему работать.
Один из товарищей посоветовал Николаю Николаевичу поехать в Ягодное, где леса и целебный воздух. И правда, в Ягодном Симакову стало гораздо лучше. Он, как говорится, поднялся на ноги и стал даже подумывать о возвращении в институт. А тут война. Директора Ягодновской школы мобилизовали. Тогда-то Николаю Николаевичу и предложили стать директором…
— Здравствуйте, Берестняков, — повторил приветствие Николай Николаевич.
— Здравствуйте, — оробело ответил Берестяга.
— Давно хотел вас попросить, Прохор, чтобы вы взяли меня с собой на охоту… А?
Прохор подумал, что ослышался. Он украдкой взглянул на директора. Нет, тот и не собирался над ним смеяться. Глаза за стеклами очков усталые и серьезные, улыбка открытая, добрая.
— Так как насчет охоты? Возьмете меня как-нибудь с собой в лес?
— А пойдете?
— Раз прошу, значит пойду. Значит, возьмете?
— Возьму.
— Спасибо. Если не трудно, то загляните ко мне после уроков: договоримся поконкретнее.
Николай Николаевич торопливо и бесшумно пошел к учительской.
Прохор глядел ему вслед и никак не мог опомниться…
«Как же так, — мучительно соображал Берестняков. — Не стал меня ругать за прогулы. А я боялся. На охоту попросился, — у Прохора сердце зашлось от гордости. Он мысленно повторил слова директора: «Давно хотел вас попросить, Прохор, чтобы вы взяли меня с собой на охоту». — Вот деду расскажу. Не поверит старый… А кто же Николаю Николаевичу сказал, что я охотиться хожу?»
Прохор не успел опомниться от одного чуда, как к нему подоспело другое. Это чудо явилось в образе Юрки Трусова. Трус подбежал к Прохору как только Симаков вошел в учительскую, подбежал на цыпочках и зашептал своим прокуренным голосом:
— Здорово, Берестяга, — и лапу протянул, будто между ними ничего и не было.
— Здравствуй, — не очень приветливо ответил Прохор.
— Чего тебя «Вытя» останавливал?
Прохор прекрасно знал, что «Вытей» дразнят Николая Николаевича. Дразнят за то, что он всем ученикам говорит «вы», но он удивленно спросил:
— Какой «Вытя»?
— Не знаешь?
— Не.
— Директор!
— Директор?.. В гости меня к себе звал.
— Ну?
— Баранки гну!
— Здорово. Берестяга, а твоя… — Трус хотел сказать «твоя невеста», но вовремя спохватился. — А твоя соседка Таня когда в школу придет?
— Скоро.
— Скажи, отец-то у нее генералом стал. Здорово, правда?
— Здорово, — согласился Прохор, хотя впервые от Трусенка услышал важную новость. «Что же она ничего про генерала не сказала?» — в душе обиделся на Самарину Берестяга.
— А что мой братан школу бросил, слыхал?
«Вот почему ты залебезил, Трусенок!» — подумал Берестняков.
— Не слыхал.
— Бросил. Ему на тот год уже в армию идти. Так он решил хоть напоследок погулять. Да надо полы в хате перестелить, нижние венцы в сарае заменить. Много делов всяких. Одним нам с матерью не справиться. Вот пока братан и подлатает дыры в хозяйстве, — повторил Трус чью-то чужую фразу. — Заболтался с тобою. Чего не идешь на урок?
— На второй пойду.
— Ладно, побежал я. Меня Прасковьюшка за картой послала. Будет теперь от нее. Скажу, что еле нашел. — Трус рысью припустился по коридору. Возле учительской остановился, пригладил пятерней вихры и с подобострастным видом постучался.
* * *Весь день Прохор не переставал удивляться. Оказывается, все в классе очень без него скучали, так что когда он переступил порог своего седьмого «А», одноклассники радостно закричали, а некоторые даже полезли обниматься. Берестяга был растроган такой встречей.
На уроках он сидел, будто новенький, боялся даже пошевельнуться и внимательно слушал. И вовсе не так уж сильно отстал. Никто ведь, даже дед, не знал, что Берестяга все время, пока не ходил в школу, «почитывал» учебники.
Прохор почти все, о чем шел разговор на уроках, понимал. Иногда он даже раньше других находил ответы на вопросы учителей, а поднять руку опасался: он чувствовал сейчас себя в классе так же, как чувствует себя певец, который должен петь перед публикой после долгого перерыва.
Все же Прохор решился. И на уроке Ксении Васильевны поднял руку. Она одобрительно улыбнулась Берестяге, кивком головы пригласила ответить. Прохор встал из-за парты и почувствовал, что краснеет. Класс с любопытством смотрел на него. А он не видел лиц товарищей, но их состояние чувствовал по необыкновенной тишине.
Начал Прохор говорить тихо-тихо и даже слова растягивал так же, как бабка Груня, а потом заговорил смелее, смелее…
— Хорошо, — похвалила ответ Ксения Васильевна. — Ты, оказывается, совсем не отстал от класса. Молодец. Садись.
* * *Берестяга ждал встречи с Петькой Нырковым. Не виделись они уже дней десять. На улице все как-то не приходилось повстречаться, а домой друг к другу приятели не ходили. Прохор немного обижался на Петьку. Когда ему что-нибудь было нужно от него, так Нырок хоть под землей Прохора разыскать мог. А тут как в воду канул. Тоже, друг называется!
Петька явился на большой перемене. Подошел к Прохору и поздоровался с ним так, словно они расстались только вчера. Прошка хотел надуться на него, но заметил, что Петька какой-то бледный, похудевший. Вообще-то он никогда не был упитанным, а сейчас совсем на кощея смахивал: скулы и подбородок заострились, уши оттопырились. Прохор, вместо заготовленной обидной фразы, сочувственно спросил:
— Ты что, Нырок, так отощал?
— Болел.
— Болел? А я и не знал.
— Снега наелся. Горло потом так прихватило, что я те дам. Есть ничего не мог. Трус к тебе не подлизывался?
— Как же! Лапу первый протянул. Хотел я его турнуть, да, гляжу, совсем уши на спину положил. Боится, как бы ему не вспомнили той драки.
— Берестяга, слыхал, что волки двух колхозных коров зарезали?
— Ну?
— Точно. А у Лазаря Кривого собаку унесли.
— Обкладывать надо.
— Конечно, надо, Трунов к нашему директору пошел. Команду волчатников сбивать будут из старшеклассников.
— Ври?
— Вечно ты, Берестяга, ничему не веришь. А кому еще обкладывать-то. Ягодинкам? На отстрел пойдут деды да школьники, которые на волков с отцами ходили.
— А кто у нас ходил на волков?
— С десяток волчатников наберется.
— Наберется.
— Нас возьмут? Как думаешь?
— Не знаю…
— Зазвонила! Поговорить не даст. Домой вместе пойдем?
— Еще бы.
— Слыхал, что Танин отец генералом стал?
— Слыхал.
— Теперь, чай, к ней и не подойдешь: заважничает.
— Я навещал ее, — сознался Прохор, — ничего, попросту.
— Тебе что! Ты особ статья.
— Смотри, Нырчонок! Схлопочешь, — пригрозил незло Прохор, а по лицу видно было, что доволен Петькиными словами.
— А чего ты в бутылку полез. Неправду я, что ли, сказал?
— Ладно, помалкивай… А она про то, что отец ее стал генералом, мне и не сказала.
* * *К концу пятого урока в 7 «А» постучали. В класс вошел Лосицкий, попросил разрешения сделать объявление. И Прохор нет, не ослышался, Саша именно так и сказал:
