Георгий Струмский - Наско-Почемучка
Прошла осень. А затем и снег стаял. В поле начали всходить посевы.
А на заре 22 июня 1941 года фашисты напали на Советскую страну. И началась тяжёлая война. Больше тысячи шестисот дней, больше тысячи шестисот ночей. И о каждой из них можно рассказать отдельно. О Зое и о Матросове, о Ленинграде, о партизанах и молодогвардейцах. Вой сирен заглушил колыбельные песни.
Началась большая война, у которой был огромный и страшный фронт, но не было тихого и спокойного тыла.
…Шла радиопередача. Звучали гавайские гитары, их перебил какой-то марш, два голоса о чём-то спорили.
— Тише, тихо!
Послышался спокойный голос Москвы:
«Продолжаются бои под Харьковом. Наша артиллерия сбила десять немецких самолётов. После упорных боёв наши войска оставили город Львов».
— Нельзя ли погромче? — попросил кто-то.
— Переводить не надо? — спросил Иван. Бай Владо встревоженно затянулся папиросой.
— Чего там переводить, всё ясно. Бьётся народ, за свою землю борется. Но очень уж глубоко забрались эти гады.
Последние известия завершились могучей и властной мелодией:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…
Тихо вышли из комнаты, пошли молча. У поворота постояли, выкурили по папироске и так же молча пошли к навесу, где стоял трактор. Владо сел на перекладину, а Иван кинул окурок, схватил тряпку и стал старательно вытирать машину. Поднял капот и продолжал работу.
Владо подошёл поближе, положил руку на стальное плечо трактора.
— Твои уже под Харьковом бьются, братушка. Уже пять дней сражаются. А ты, так сказать, остался в тылу…
— Мой тёзка сегодня тридцать гектаров вспахал, хоть и не на фронте, — отозвался Иван.
— Ты ему скажи, своему тёзке: «Я не боюсь, парень. Русские поили коней из Дуная и будут поить».
…Бай Владо кончил подметать канцелярию в школе, поставил метёлку в угол и перенёс стул к шкафу. Погасил лампу. Поглядел в окно на притихшую улицу, на цыпочках подошёл к стулу, встал на него и снял со шкафа упакованный в чёрное стеклограф. Повернул два раза ключ и вышел. Улица была безлюдной. Владо подошёл к своему дому, отворил дверь в сени и без шума разул грязные ботинки. Но его жена и ещё один человек, притаившийся на чердаке, сразу же услыхали.
— Владо, собрать тебе поужинать?
— Нет, я не хочу есть. Ребятишек и товарища Камена накормила?
— Да.
— Тогда ложись спать.
— Лечь-то я лягу, а вот заснуть-то мне как? — вздохнула жена и, отворив низенькую дверь, пошла в соседнюю каморку.
Чердачная лесенка скрипнула, по ней ловко спускался высокий и статный мужчина лет тридцати пяти.
— Принёс?
— Всё в порядке.
— Кто-нибудь сторожит снаружи?
— Васко на улице. Будь спокоен, врасплох не застанут.
Завесили окна двумя тёмными тряпками. Зажгли керосиновую лампу. Бледный огонёк осветил комнату, в которой стояли старинный, во всю стену, шкаф, стол, два стула и большой глиняный кувшин для воды.
Камен положил на стол пакет, который он притащил с чердака. Снял куртку, швырнул её на стул, закатал рукава рубашки и стал распаковывать стеклограф.
Владо тоже знал своё дело. Он стал подавать ему чистые листы, а затем брал отпечатанные и складывал стопкой.
Камен проглядел первые листы и остался доволен. Некоторое время работали молча.
Через полчаса поменялись местами. Владо взял в руки валик, а Камен стал подавать ему листы.
Владо накладывал лист на матрицу и прокатывал по нему валиком. Камен брал этот лист и тискал заглавие, вырезанное на деревянной трафаретке.
Один номер газеты был готов.
И ещё один. И ещё один.
Газета «Друг народа» номер 8. «Нелегальный орган партизанского штаба».
«Болгарский хлеб — болгарскому народу!
Хлеборобы, не давайте ни одного зерна хлеба продажному правительству, потому что ваш хлеб едят убийцы народа — немецкие фашисты.
Продавайте продукты городскому населению по справедливым ценам, помните, они ваши братья.
Избирайте комитеты Отечественного фронта и под их руководством включайтесь в общую борьбу».
Ещё один лист.
И ещё один.
Кипа газет всё растёт. А женское сердце в соседней комнате замирает от каждого звука.
И мальчик не ложится спать, он стоит под окном и вглядывается в темноту.
— Значит, так, бай Владо, — говорит Камен. — Ты был плотником, а теперь сделался журналистом.
Владо берёт новый лист и укладывает его на матрицы.
— Ну, журналистом я, положим, не стал, а вот в печатном деле разобрался маленько. Не знаю, правда, как чёрную краску от рук отмою.
Оба стали паковать готовые газеты в небольшие свёртки.
— Ты, бай Владо, — всё равно как когда-то были подставные редакторы. Газеты тогда были легальными, но цензура часто не пропускала набранные уже материалы, а то и весь номер полностью. Полиция арестовывала главных редакторов, отдавала их под суд. И вот, чтобы выпуск газеты не прекращался, главными редакторами назначали подставных лиц. С их согласия, разумеется.
Газеты были все упакованы. Пакеты составили стопкой у стены, и оба сели отдохнуть.
— Вспоминается мне один такой редактор, — продолжал Камен. — Портным он был. Коммунистом. Сам пришёл и предложил свою кандидатуру. «Я, говорит, насчёт писания статей — ни аза в глаза, всего три класса окончил, но нашу рабочую газету я читаю и всё думаю, чем бы ей помочь». Зачислили его главным редактором газеты. А бай Серафим, так звали портного, занялся, как и прежде, портняжным своим ремеслом. Но однажды на заре вломились в его домишко незваные гости. Полицейские, грубо подняв его с постели, совали ему в нос свежий номер газеты.
— Да, я главный редактор, — сказал Серафим и пошёл с ними.
Во время допроса следователь, сверля его ледяным взглядом, сказал:
— Знаешь, приятель, напиши-ка ты мне сейчас статейку, вроде тех, что ты помещаешь в своей газете. Очень мне интересно взглянуть, как ты это делаешь.
Бай Серафим вздохнул и покачал головой.
— Что ты вздыхаешь? Не умеешь писать, что ли?
— Почему ж это не умею?
— Тогда пиши. Ждёшь, пока стукнут по шее, да?
— Я бы написал, но вот как раз сегодня у меня нет настроения.
Следователь бесился, а бай Серафим продолжал невозмутимо:
— Ты про эту, что ли, статью? Эту я по почте получил. Мне она понравилась, вот я её и отправил прямо в печать.
«Главный редактор» сидел под арестом, а мы, загруженные работой, даже и не знали этого, и газета продолжала выходить с его именем.
Тогда следователь велел привести к себе Серафима и с торжеством показал ему свежий номер.
«Редактор» спокойно пожал плечами:
— Ничего нет удивительного — я написал статьи на целый месяц вперёд…
Владо глядел на оживлённое лицо Камена и думал — как он умеет смеяться и всегда быть бодрым. А ведь он добрых десять лет просидел в тюрьме. Вышел оттуда в сороковом году, женился, а в сорок первом уже ушёл в подполье. И жену его выслали, куда-то на другой конец страны. И сам жил под чужим именем, известно о нём только, что он товарищ Камен из ЦК.
К трём часам ночи работа была окончена.
В четыре часа в окно постучал Иван. Отдали ему пакеты с газетами. Иван вскочил на велосипед и пропал в студёной ночной темноте.
Только тогда Владо позвал сынишку с улицы. Васко пришёл промёрзший, со вспухшими от бессонья глазами.
На деревне уже первые петухи пропели.
— Гана, ты что не спишь?
— Тише, пусть хоть дети спят. Топаешь, как медведь!
— Весело мне! Камен назвал меня журналистом. Хочешь, расскажу тебе об одном главном редакторе?
— Лучше ты мне расскажи, что мне сегодня готовить детям!
— Ну что ты сердишься? Хочешь казаться хуже, чем ты есть? — Владо положил свою тяжёлую руку ей на плечо: — Страшно тебе?
— Нет, холодно.
В этот же поздний час велиновский староста говорил по телефону. Встал в своём кабинете по стойке «смирно» и кричал в трубку.
— Да, господин уездный начальник!.. Слушаю, господин Стоев!.. У них не столько кооперация, сколько конспирация. Вы правы, господин Стоев. У них два счёта: один — для нас, другой — для партизан… Да, много, господин начальник… Нет, не только Владимир Недялков и Иван Пеев. И директор школы с ними заодно, хоть и прикидывается тихоней. Всё село красное… Вызвать к себе? Вызывал, господин начальник. Но тут требуются особые меры. Слов они не понимают… Вы же знаете, на предыдущих выборах было то же самое. Сами помните, какие безобразия они творили и провалили нашего кандидата. Самый воздух в этом селе рождает большевиков… Трактор? Работает, господин начальник. И на рисовых полях, да, и под пшеницу пашут… Нет, нет, надписи все стёрлись… Слушаю. Так точно, господин начальник, поглядим ещё…
