Виктор Бороздин - Там, где звенит Енисей...
— Здесь, — сказала она.
Водитель круто повернул вездеход и дал газ. Машина рванулась, лязгнули по льду гусеницы, гулко, как по мосту. Фонтаны взрытого снега разлетелись по сторонам, заклубились позади машины. Лёд гладкий, но это только кажется. Вездеход встряхивало так, словно под ним был не речной зимник, а кочковатая тундра. Кочки эти так и лезли под колёса. Свет фар то вскидывался, то цепко ощупывал лёд — далеко, на сотни метров впереди. В этом свете скользили, перескакивали вперемешку непоседливые стайки светлячков-снежинок.
— Позёмка, — кивнул водитель. — Скверно, если разойдётся.
Он подал ручку скорости до отказа.
— Часа четыре, а может, и больше, как ушли они. Полпути могли уже пройти, — как бы про себя сказала Елизавета Прокопьевна, вглядываясь в освещённое фарами пространство, — не проскочить бы Петра Николаевича, он не так давно ушёл.
— Фонари-то небось у них есть? — поинтересовался водитель.
— Конечно.
Через некоторое время водитель выключил фары. После яркого света темнота ударила в глаза. Машину, как и прежде, встряхивало на неровностях, только теперь казалось, что рвётся она куда-то в пустоту. Потом глаза освоились и уже различали одинокие звёздочки у горизонта, снежные наносы на льду, в которые вездеход с ходу врезался. Подавшись всем телом к ветровому стеклу, Елизавета Прокопьевна и водитель не отрываясь вглядывались в то, что двигалось на них, проплывало по сторонам. В сгустившейся темноте не видно было даже намёка на лучик или просто светлое пятнышко от фонарика.
Водитель снова включил фары. Снова впереди лишь пустынный лёд да спешат, спешат куда-то, перерезая им путь, снежинки…
— Однако, должны уже видеть наш свет, — сказал водитель. — Если отклонились, выйдут на него.
Он включал и снова выключал фары.
— Видно, далеко ушли.
— Торопятся нагнать.
Крепко сжимая ручку дверцы, подскакивая на сиденье, когда вездеход одолевал ухабы, Елизавета Прокопьевна всё не отрывала глаз от ветрового стекла.
И вдруг, когда водитель снова выключил фары, слева, вдалеке мелькнул, качнулся в темноте светлячок, сначала неясный, еле уловимый, потом более чёткий. Потом и второй там закачался, размашисто, настойчиво.
— Они! Сигналят! — вскрикнула Елизавета Прокопьевна.
Водитель помигал фарами, давая понять, что видит, и, проехав немного, затормозил.
Первыми в свете фар появились Костя и Сеня. Заснеженные с головы до ног, с низко нахлобученными шапками. Вскинули вверх палки: мол, стоп, машина!
Вездеход и так уже стоял, только мотор продолжал урчать, поторапливая.
Елизавета Прокопьевна открыла дверцу, сразу впустив внутрь и холод и летящий снег. Торопливо подходили Пётр Николаевич и дядя Вася.
— Ох, как вы вовремя! — обрадованно и в то же время с тревогой сказал Пётр Николаевич. — Боюсь, их прихватит пурга.
Нарты, лыжи, всё снаряжение быстро погрузили в машину. Все влезли в неё, отряхивая снег, потирая захолоделые лица. Пристроились на лавках. Мотор усилил голос, вездеход рванулся вперёд.
Погода заметно ухудшилась. В свете фар всё быстрее мчались снежинки, ветер, насвистывая, набирал силу.
— Вон она, пурга, — с горечью проговорил Пётр Николаевич. Он трудно дышал и старался, чтобы никто этого не заметил.
Дальше ехали молча. Напряжённо всматриваясь, хватали взглядом каждый снежный бугорок, каждую неровность. Впереди уже металась снежная куролесица. Всё труднее становилось в ней что-нибудь разглядеть. Всё больше охватывала тревога за ребят. Взрослым нелегко осилить пургу, а каково маленьким?!
— Стойте! Остановите машину! — закричал вдруг сидевший позади всех Костя. — Там что-то мелькнуло…
Водитель резко затормозил. Костя, Пётр Николаевич, дядя Вася с зажжённым фонарем выскочили из машины.
Они долго не возвращались.
— Наверно, показалось, — огорчился водитель.
Но все ждали с тайной надеждой: может, не показалось? Ветер хлестал в бок машины, царапал снегом. Сейчас, когда она стояла и её не подбрасывало, был особенно ощутим разгул пурги.
Наконец послышались голоса, и в дверцу просунулся Костя. Вытирая рукавицей заснеженное лицо, протянул палку:
— Вот. Она была воткнута в снег.
Палку стали разглядывать — может, она подскажет, где ребята, которых они ищут. И палка подсказала.
— Здесь вырезаны две буквы, — прочитала Елизавета Прокопьевна, — «Т» и «П».
— Это Тина Пальчикова, это её палка! — заволновались ребята.
— Раз палка была воткнута в снег, значит, и они где-то тут. Искать надо, хорошо искать надо, — уверенно сказал дядя Вася и снова шагнул в пургу. За ним пошли остальные. Все знали: в тундре закон: застала в пути пурга — зарывайся в снег, ветер под снегом тебя не достанет, значит, не замёрзнешь. А возле ставь метку — лыжи, нарты, палку, что есть. Будут искать, издалека увидят, где ты зарылся.
— Не теряйте из виду свет фар, — предупредил водитель.
Пригибаясь под напором пурги, подсвечивая фонариками, они обшаривали всё вокруг, стараясь отыскать в темноте, среди тощих снежных языков сугроб, под которым могли спрятаться, прижавшись друг к другу, ребята. Отходили так далеко, что свет фар сквозь пургу виднелся лишь тусклым пятном.
Они не знали, что ребят, которых они ищут, здесь нет, что Тина воткнула в снег палку лишь для того, чтобы крепко взять Улю и Саню за руки и идти дальше. И они продолжали искать…
Дальше водитель вёл машину медленно, боясь не заметить ребят. Пока утешало одно: они идут точно по пути беглецов — вот ведь набрели на оставленную ими палку. Вездеход останавливался, все выходили, опять и опять обшаривали затаившиеся снежные бугры, вслушивались, не закричит ли, не позовёт ли кто, хотя в свисте ветра трудно было что-нибудь услышать. Пурга металась, закручивала вихрем снег. Шесть пар глаз неотрывно всматривались в неё.
Наконец-то нашлись
Чердыш очень устал. Если бы не Саня, который всё время тянул его за поводок, заставляя идти рядом, — а Саню Чердыш привык слушаться беспрекословно, — он бы давно зарылся от пурги в снег. Сейчас, когда, укрывшись за стеной, они лежали, прижавшись друг к другу, и ветер не хлестал их, и ребята ослабевшими руками поглаживали Чердыша, ему было хорошо и тепло. Чердыш любил ласку. Он и сам постоянно ластился, хотя ему, ездовой собаке, и не положено это делать. Больше ластился к малышам, и не только потому, что они чаще других приносили ему из столовой кусочки хлеба, косточки, просто у маленьких ребят ладони были мягкие, какие-то добрые, да и пахло от них вкусно, не то что от взрослых, у которых во рту вечно что-то дымит.
Постепенно ребята всё тяжелее приваливались к Чердышу, и ему стало не по себе, он заворочался, высвобождаясь. Потом, повернув голову, лизнул Саню в лицо. Он ждал ответной ласки, раньше всегда так было. Но Саня не пошевелился. Чердыш лизнул ещё раз, потом лизнул Улю, потёрся головой, положил лапу на плечо. Никакого ответа. Пёс забеспокоился, подбежал к Тине, ткнулся ей в колени и опять к Сане.
Вдруг он насторожился: в шуме пурги чуткие уши уловили поскрипывание снега под чьими-то шагами. Он подбежал к углу дома, опять вернулся к Сане. Может, он притворяется, может, сейчас скажет: «Чердыш, это ты?»— и потреплет его по шее? Но Саня ничего не сказал и не пошевелился. Почуяв неладное, Чердыш кинулся за угол, сразу очутившись в колючей пурге.
Мимо дома шла женщина, закутанная по глаза в большой платок. В руке у неё горел фонарь. Чердыш остановился в двух шагах, тявкнул. Женщина вздрогнула, тоже остановилась. Подняла фонарь, посветила. Чердыш снова тявкнул. Лаять он не умел, его отучили лаять, когда он был ещё щенком. Дело ездовой собаки ходить в упряжке, а не лаять. Но если бы он умел это делать, он бы рассказал женщине, что с его другом Саней и с девочками случилась беда.
Свет фонаря резанул по глазам, и Чердыш отвернулся. А потом побежал опять за дом, как бы зовя за собой. Женщина не поняла, пошла было дальше своей дорогой. Но Чердыш снова кинулся к ней. И опять — за дом. Женщина остановилась. Куда тянет её собака? И вдруг затревожилась: пурга, мало ли что могло случиться? И пошла следом за Чердышом.
Завернув за угол, она чуть не вскрикнула. Фонарь осветил сидевшую, прижавшись к стене, девочку. Она сначала даже не узнала Тину, старшую дочку соседей. Женщина бросилась к ней, стала тормошить. И тут увидела ещё двоих, маленьких. Она ткнула фонарь в снег, схватила Саню и Улю и бегом, спотыкаясь, взбежала на заснеженное крыльцо, что было сил забарабанила ногой в дверь.
— Вот, возле дома нашла их! — запыхавшись, сказала она отворившей дверь хозяйке. — Глянь, что с ними…
И побежала назад за Тиной.
…В избе было очень тепло, просто жарко. Пахло вяленой рыбой, невыделанными шкурками — всем таким для ребят приятным, домашним. Они полулежали на лавке, разомлевшие, слабые-слабые, а женщины старательно растирали салом их лица, руки. Кожу приятно, хоть и больно, кололо. Возле Тины хлопотала её мама — кто-то уже сбегал за ней.
