Александр Лебеденко - Первая министерская (с иллюстрациями)
— Какое общество! — воскликнул Ленька. — Как принимать вас, шевалье? Присядьте на скромное ложе. Не особенно уютно, но зато никаких прыгунов. В этом даю честное слово дворянина. Сейчас достану сидр и устрицы.
Он быстро выскочил из кладовушки и через минуту прискакал с кувшином яблочного квасу.
— Простите, устрицы еще не выросли. Квас стащил у патера — его вечерняя порция. Будет некоторое огорчение, но что же делать!
— Брось, Ленька! Стащи сидр обратно патеру, тем более, что мы пришли к вам, шевалье, с просьбой ходатайствовать перед благородным отцом.
— Услуги д'Артаньяна всегда в вашем распоряжении. Но что хотите вы от престарелого дворянина?
— Бросьте дурака валять, — вмешался Ливанов. — Говори, Андрей, в чем дело.
— Монсеньер, — отвесил ему поклон Ленька-д'Артаньян, — ваше стремление уйти от мира часто заставляет вас забыть о том, что вы пока еще мушкетер.
— На сегодня тема нашего разговора действительно не вяжется с мушкетерским стилем. Мы решили, что ваш уважаемый патер, хранитель городских книжных богатств, мог бы нам быть полезным в отыскании путей… к знанию и правде…
— Го-о-о! — захохотал Ленька уже без всякого дворянского лоска! — Да ты сдурел, Андрей. Мой фатер в роли агитатора!
— А ты ему не говори, зачем нам нужны книги. Ты его спроси только, в каких книжках можно найти что-нибудь о революции, о порядке в других странах и о великих революционерах.
— А ты не думаешь, что он запустит в меня «Нивой» за тысяча девятьсот второй год?
— А ты будь дипломатом. Ты скажи ему, что мы интересуемся только названиями таких книг, чтобы никогда их не читать.
— Высокого вы мнения об умственных способностях моего отца, шевалье! Впрочем, не хотите ли вы сами побеседовать с ним, хотя бы даже сейчас? Мне, кстати, нужно сейчас маршировать к нему, клянчить полтинник на нитки для невода…
Городская библиотека после многолетних мытарств приютилась в прохладных полуподвалах двухэтажного дома купца Науменки.
Низкие потолки давили. В окна видны были только сапоги прохожих. Сырость покрывала плесенью кожаные корешки переплетов, стены и даже полки. Неподвижными рядами стояли здесь тридцать тысяч книг, но только две-три полки жили по-настоящему под натиском читателей. На этих полках стояли Жюль Берн, Густав Эмар, Буссенар, одинаковыми корешками ширились сочинения Салиаса, Мордовцева и Дюма. Рядом несколько спокойнее стояли классики, Писемский, Мельников-Печерский, Данилевский и толстые столичные журналы.
Иннокентий Порфирьевич не был загружен работой. Иногда часами он задумчиво расчесывал редкую седенькую бородку когтистой рукой с отрощенными неопрятными и желтыми ногтями, походившими на когти хищной птицы, и смотрел в окно на мелькавшие за стеклом штиблеты и юбки прохожих.
Если попадался подходящий собеседник, Иннокентий Порфирьевич не прочь был пофилософствовать. Он считал себя просвещенным и начитанным человеком. Возражений он не терпел и всякие сомнения партнера отводил ссылками на том и страницу таких-то и таких-то авторитетов.
При этом его согнутый указательный палец так грозно и так настойчиво приближался к носу собеседника, что отступать последнему приходилось и в прямом, и в переносном смысле слова.
Когда Андрей, Ливанов и Ленька вошли в помещение библиотеки, Иннокентий Порфирьевич наступал на первого любовника — актера местного любительского кружка Константина Федотовича Козодоева и свирепо кричал:
— Это, батенька, явление совершенно новое! Мы организуем партию правового порядка! Поняли — право-во-го порядка! Это означает объединение наиболее устойчивых элементов общества, вместе с тем укрепление основ культуры и доведение государственной мудрости до самой глухой провинции. В такую партию сразу пойдут лучшие люди из других партий. Нашу партию породило наше время. К нам пришли сейчас и отец Давид Ливанов, и городской голова. Есть слухи, что к нам войдет и Черный, и владелец этого дома Науменко, и большинство местного чиновничества, вплоть до… — он высоко поднял палец и понизил тон, — вплоть до членов окружного суда.
— Слушай, Ливанов, — шепнул Андрей, — наши батьки тоже объединяются. Может, и у них кризис литературы?
Иннокентий Порфирьевич заметил гимназистов и посмотрел на них сбоку из-под дужки очков. Вид у него был до крайности умный.
Козодоев, улучив момент, быстро ретировался с двумя томиками Брет-Гарта.
— Ты что? — спросил он Леньку. — Принес что?
— А что нужно было принести? — удивленно поднял брови Ленька. — Я хотел у тебя просить полтинник на сети. Завтра поеду по рыбу.
— Который это полтинник? — пожал плечами Иннокентий Порфирьевич. — Вся твоя рыба не стоит этих полтинников.
— Ну, не давай. Покупай рыбу на базаре. Я и без полтинника справлюсь.
Иннокентий Порфирьевич засопел и стал рыться в огромном кожаном кошельке тем же птичьим пальцем. Он выложил полтинник на прилавок, вздохнул и сказал, обращаясь к гимназистам:
— Жизнь стала дорога. Тяжело. Масло тридцать копеек фунт! Мясо дошло до двенадцати! Да. Молодость не знает забот.
Ливанов потянул Андрея за полу. Андрей понял: настал удобный момент.
— Мы вот, собственно, к вам, Иннокентий Порфирьевич. Больше не к кому обратиться… Вы говорите, молодежь не интересуется заботами отцов. А мы вот хотели бы познакомиться… с партией правового порядка… (Андрей в первый раз слышал о такой партии) с другими партиями, например с социалистами.
Глаза Иннокентия Порфирьевича, молочного цвета с зеленью, показались над очками.
— Что такое? А у вас на губах обсохло, молодые люди? — Он решительно поднял очки на лоб. — С какими это вам партиями нужно знакомиться? Вы еще пока в партии маменькиных сынков. В девять спать, в семь вставать. Вот и весь ваш устав. Учиться — все равно не учитесь…
— Нет, Иннокентий Порфирьевич. Мы ведь серьезно. Ну, может быть, я нехорошо сказал. Но кто же, кроме вас, может нам указать, какие книги стоит читать? Ведь вон их сколько! — Андрей показал рукой на поднимавшиеся до потолка тяжело нагруженные полки. — Их за жизнь не перечитаешь.
— Это ты прав, — сказал Алфеев. — Ты посчитай. Если ты будешь читать по книге в день — а это почти невозможно, — то за год прочтешь триста книг. Значит, за десять лет три тысячи, а за сорок лет двенадцать тысяч. И то много. Невероятно много! А ведь в этой библиотеке тридцать тысяч книг. И это еще не такая большая библиотека! В Петербургской публичной библиотеке — три миллиона книг! Даже специалисты не знают всех книг, какие там есть. Каталогов таких нет. Вот что! Читать следует с отбором…
— Ну, вот видите, Иннокентий Порфирьевич. Мы и решили просить вас посоветовать нам серьезные книжки.
Иннокентий Порфирьевич задумался, осознав всю серьезность момента.
— Так. Ну что ж, хорошо. Буду давать вам книги по своему выбору. Вот вам на первый раз. Читали?
Он принес им с дальней полки аккуратно переплетенную книгу, по-видимому, мало бывшую в употреблении.
— Генри Томас Бокль, «История цивилизации в Англии», — прочел Андрей. — Бокль — это я слышал, только не читал. Это очень хорошо.
Чтение Бокля началось здесь же, на крыльце библиотеки, но продолжалось недолго. В облаке пыли лихо подкатил Петька Стеценко. Он осадил лошадей и с высоты козел крикнул:
— Эй, кого катаю?! — Петька сидел худой и задорный. Тощие бока лошади вздрагивали. — Садись, а то свистну и укачу! — С подножки глядел разваливающийся, широкий не по ноге башмак.
— А ты куда?
— Председателю подаю, — гордо заявил Петька.
— Какому?
— Лысому. До крыльца могу докатить.
Мальчишки сели и покатили трусцой.
— Чего взял? — спросил Петька, вполоборота глядя на Костю.
— Бокля «История цивилизации», — важно заявил Ливанов.
— А на Днепр пойдешь?
— Пойдем.
— Ну, и я.
— Приходи. А отец запил?
Петька кивнул головой.
— Третий день.
У председательского крыльца слезли.
— Хороший парень, — кивнул в Петькину сторону Ливанов. — Ему бы учиться.
— Он способный. Память! Расскажешь что, как гвоздем забито. А жизнь собачья. То ездит, то коню корм с базара таскает. У них шестеро, и он старший. Отец запьет — по пять дней голодают.
— Ты с ним занимался?
— Теперь бросил, ничего не выходит. Он сам пока читает. Надо бы опять заняться.
— Кирпичик в аду прибавился.
— Нет, верно. Вот каникулы будут, опять займусь.
Глава десятая
Май раскрыл окна в особняках богачей и в домиках чиновников. Не сдерживаемые больше стеклами цветы гостиных тянулись широкими листьями к цветам на клумбах. Яблони и сливы усыпали белыми лепестками садовые дорожки и кирпичные тротуары.
В Старом городе не было ни садов, ни цветников, ни тротуаров, и совсем не было смысла раскрывать окна. Разве приятно вдыхать ароматы помойных ям и скоплений мусора? И откуда здесь столько мусора? Казалось бы, здесь живут люди, которым нечего выбрасывать на свалку.
