Владимир Добряков - Новая жизнь Димки Шустрова
— И нет, не спит! — обрадовался Димка. — Слышишь: что-то звякнуло…
— Ну и звякнуло, — сказала бабушка. — А чего мешать-то?
Димка на всякий случай постучал в дверь.
— Дима, ты? Заходи.
Вот так уснула! Сидит перед своим тройным зеркалом и волосы на ежики навивает.
— Мам… я телефон возьму.
— Возьми, Димочка. Мяч опробовал.
— Играли, — сказал Димка, а про счет говорить не стал. Вряд ли маме это интересно, — собирается куда-то. Неужели к Сомову? Димка вздохнул неслышно и с телефонным аппаратом вышел из комнаты.
Дома Любчика не оказалось. Трижды звонил Димка, по минуте держал трубку возле уха. Самый ленивый не выдержал бы и подошел.
Минут через пятнадцать из комнаты вышла мама. Нарядная, стройная, в бежевом костюме, на высоких каблуках. На этот раз она не спросила, как выглядит и как смотрится. И без вопросов ясно — смотрится на пятерку.
— Вы долго будете меня обстреливать глазами? — глядя на себя в высокое зеркало, недовольно спросила Надежда Сергеевна.
— Когда же теперь вернешься? — подала с кушетки голос Елена Трофимовна.
— Сегодня, разумеется. И, пожалуйста, не переживайте. Каждый у нас в стране имеет право на труд, образование и на личную свободу. Советую помнить… А вообще, иду к Владимиру Ивановичу. — И ушла.
Пока Димка и бабушка молча смотрели каждый в свою сторону, усатый четвероногий хозяин квартиры осторожно подошел к мячу, обнюхал его, хотел тронуть лапой, но не решился…
А Димка, увидев футбольный мяч и забавную, настороженную позу кота, застывшего с приподнятой лапой, почему-то не умилился, не засмеялся, а вместо этого шагнул к мячу и с досадой саданул по нему ногой.
Но не с прежним звоном ударился он о стенку — может, камера немножко спустила? Взял Димка мяч в руки, присел рядом с бабушкой… Э-э, мяч то уже не тот. Всего день поиграли — обтерся, не блестит. И рыжие пятиугольники поблекли. Стал обыкновенным рядовым мячом. То ли дело — новенькая счетная машинка, которую подарил отец!
— Бабуль, хочешь, покажу?
— Мяч-то? Да чего на него смотреть!
— Не мяч… — Димка взял стул, отнес к ванной. Встав на него, открыл дверцу шкафа-кладовки и, запустив руку под перевязанную пачку старых газет, вынул счетную машинку в футляре. — Вот, — вернувшись в комнату, сказал он, — гляди, что у меня есть…
Елена Трофимовна не столько удивлялась и радовалась маленьким кнопкам и, будто живым, тонюсеньким цифрам, светившимся в окошке, сколько тому, что не ошиблась в ожиданиях — подарил все-таки Федор! И вещь-то хорошую. Не какой-нибудь ножик за рублевку или ручку в тетрадке писать. Вещь, видать, ценная.
— Я же знала — не пустой он человек. Не жадный. Нет, такие на дороге не валяются. Уж лучше бы с ним Надюше сойтись, если инженер не по душе. А то ведь выбрала, господи…
И странно: столько раз слышал бабушкины причитания, а сейчас они не раздражали Димку. Был согласен с ней. Уже два дня носил он в себе тайну Тополиной улицы, но посвящать в нее бабушку не собирался. А вот пришла такая минута — захотелось рассказать.
Слушая внука, Елена Трофимовна только головой покачивала. На щеках, у затвердевших губ, видней обозначились извилистые устьица морщин.
— Ну спасибо, доченька, — наконец проговорила она. — Спасибо. Утешила старость мою… Только нет, милая, этому не бывать! Не погляжу на твои права-то…
ПРОВОДЫ
Сказала Елена Трофимовна «Этому не бывать!», а если рассудить без горячки, спокойно, то и руками разведешь: что сделаешь, как помешаешь! Была бы девчонка без понятия, тогда можно и заставить, и приказать, и уши надрать. А тут… взрослый человек, сына растит. Одно осталось — ждать. Авось пронесет беду.
И Елена Трофимовна ждала. На дочь настороженно поглядывала, к телефонным звонкам прислушивалась.
И Димка думал о матери. Но у него были и свои дела, свои заботы. То футбол, то велик, то очередной матч по телевизору. А как-то целое утро с удочками возился: крючки привязывал, да еще грузило сорвалось, укатилось куда-то; искал, на коленках ползал. С Любчиком тоже немало времени проводил.
Тот и вовсе на физкультуре помешался. Отец дал ему денег, и Любчик купил пружины с ручками, эспандером называется, резиновый мячик, чтобы мускулы накачивать, и гантели — две чушки железные с шарами. Как только донес — в каждой по пять кило!
Конечно, и Димка загорелся этим делом. От гантелей у него плечи болели. Даже стал подумывать, как бы самому в дверном проеме турник приделать. Трубку подходящую нашел во дворе, но несколько длинноватую, надо было отпиливать. У отца Любчика была ножовка специальная — железо пилить. Димка сделал синим карандашом отметку и велел Любчику крепко держать трубу. Любчик изо всех сил держал, Димка коленом еще придавил, а пилилось плохо. То заедало ножовку, и как Димка ни толкал ее — она ни с места. То срывалась ножовка, как бешеная, и выскакивала из едва блестевшей канавки. Один раз чуть не покалечила Димку — возле самой руки стукнулась. Это она против железа слаба, а уж палец, наверно, не пощадила бы.
— Эх, — сказал Любчик.
— Чего эх! — разозлился Димка. Потом враждебно, как на кровного обидчика, посмотрел на трубу. — Брошу за сарай, где была! И без нее обойдусь. Есть же турник во дворе, и ладно. Даже лучше — на свежем воздухе!
Ясное дело, что на воздухе заниматься лучше, но все же обидно было Димке: у Любчика есть дома турник, а у него нет. Конечно, жил бы в квартире какой-нибудь отец и Димка мог бы по утрам подтягиваться, лягушку делать, брюшной пресс развивать.
Но плакаться перед Любчиком Димка не хотел. Зачем! Нет отца и нет. Проживет.
Хотел уже идти домой, а Любчик посмотрел на часы, стоявшие на полу, и многозначительно сказал:
— Неужели забыл?.. Четвертый час. А поезд в шесть отправляется.
Это Димка-то забыл! Да он только проснулся — сразу вспомнил. Полчаса лежал на диване, глядел за окно в синее небо и пытался представить (Димка однажды был на море и мог представить), как на зеленоватых волнах — вверх и вниз, вверх и вниз — качается Марина, как выходит в цветастом купальнике на блестящую гальку берега, как сахарно сверкают ее зубы, а в длинных, намокших косах искрится, переливается солнце.
Только ведь Любчику вовсе и не обязательно знать, когда проснулся Димка и о чем думал, глядя в синее небо. Потому Димка и сказал, тоже посмотрев на часы:
— Успею. Раньше пяти часов и приходить нечего. У ее отца — машина. Десять минут — и на вокзале.
Вроде и не собирались приходить рано, а как-то получилось, что без четверти пять Димка и Любчик уже были рядом с домом Марины Лизюковой. В конце концов, можно просто и на лавочке обождать. И двор новый — интересно.
Но посидеть на лавочке друзьям не удалось. Тотчас в открытом окне, что у верхушки тополя, появилась Марина. Заулыбалась, рукой машет — и без слов понятно: к себе зовет. Поднялись на третий этаж, а Марина в дверях стоит.
— Волноваться начала, — с укором сказала она. — В окно гляжу — нет и нет. Думала, забыли. Или вообще…
Оказалось, что вещи уже собраны, стоят в передней, и с минуты на минуту должен приехать отец.
Ребята познакомились с Марининой мамой и бабушкой, еще совсем не старой женщиной, но поговорить с ними Марина не дала. Только сказала, что это и есть те самые очень хорошие мальчики из ее класса, которых она ждет и которые согласились проводить ее на вокзал. А потом увела ребят в свою комнату.
— Вот здесь, — радостно обвела она рукой, — я живу. Это моя полка с книжками. Это шкаф. Это письменный стол. С ящиками. А это… Помнишь, Дима, рассказывала тебе, как вазу чуть не кокнула? Это она и есть. Целая. Правда, красивая? Хрустальная. А это — цветы в ней. Сирень.
Димка покраснел: в вазе стояла та самая сирень, которую он сорвал в палисаднике у старушки.
И Любчик опустил глаза. Но Марина и не подозревала, что Любчику известно о цветах. Иначе, наверно, совсем убрала бы сирень из комнаты. А Димка как ни был смущен, про себя порадовался: хорошую ветку сорвал!
— Могу и альбом показать. — Марина сняла с полки толстый альбом. — Это все я. Папа снимал. Называется: биография в снимках… Ну, это можно не смотреть — первые месяцы жизни, — она пропустила два листа с фотографиями, на которых, тараща огромные глаза, лежало головастое голенькое существо. — А тут уже детский сад. Это первомайская демонстрация, я у папы на плече… Любчик, полистай… Еще компотом вас угощу. Дима, можно тебя на минутку? Поможешь мне.
Марина вывела Димку из комнаты и, проведя на кухню, достала из сумочки с длинным ремнем, висевшей у нее на боку, маленький блокнот и ручку.
— Номер твоего дома знаю, а квартира?.. Я напишу письмо. Из Мисхора.
— Двадцать шесть, — опять покраснев, сказал Димка. И, подумав, добавил — А его — двадцатая.
— Спасибо. — Марина записала оба номера и опустила блокнот в сумочку. — Тебе же интересно, как я буду отдыхать на море, правда? И свой адрес пришлю… Неси эту тяжелую банку! — уже громко сказала она. — А я стаканы…
