Ирина Шкаровская - Никогда не угаснет
— Что-что?
На уроке русской литературы Лидия Михайловна раздаёт сочинения. Тема сочинений — «Небокоптители в романе Гоголя «Мёртвые души».
— Из всех сочинений мне больше всего понравилось сочинение Инны Ивицкой, — сказала учительница. — И знаете чем? Тем, что Инна высказывает своё отношение к произведению, анализирует его с точки зрения нашей жизни и борьбы.
«С точки зрения нашей жизни и борьбы» — излюбленное выражение Лидии Михайловны. Она протягивает Инке сочинение, на котором написаны три буквы: «На Л». Это самая высшая оценка у Лидии Михайловны, выше даже, чем «очень хорошо». «На Л» означает, что сочинение нужно переписать на листик и сдать его в редколлегию рукописного литературного журнала. «На Л» получает ещё Вера Рябчук.
На втором уроке начался суд над «Цыганами» Пушкина.
За столом уселись члены суда — прокурор Димка, его помощник Юра Павлик и защитник Инка.
Димка произнёс пламенную обвинительную речь.
— Я обвиняю Алеко в том, — начал Димка, — что он бросил город и труд, наплевал на всякую общественную деятельность и забыл из-за женщины о своих гражданских обязанностях. Чем он занимается? Алеко с пеньем зверя водит! Разве мыслящая личность может до этого дойти? Это по пункту первому. А по пункту второму я обвиняю Алеко в эгоизме. Он поддался такому мелкобуржуазному чувству, как ревность, и убил Земфиру и молодого цыгана. Я считаю, что прав был старый цыган, когда сказал ему: «Ты для себя лишь хочешь воли». И права была цыганская масса, осудившая Алеко и оставившая его одного в степи. Всё. Я кончил.
Юра Павлик обвинял Земфиру. Всегда уравновешенный и спокойный, он говорил неожиданно взволнованно:
— Земфира совершила преступление. Зачем она увлекла Алеко? Из-за неё он всё бросил, а она охладела к нему. Лично я не могу уважать таких женщин. Она просто пустышка, Земфира, и поступок этот очень подлый!
— Правильно, — выкрикнула с места Вера Рябчук и, спохватившись, багрово покраснела. Юра несколько минут молчал, а потом изрёк:
— В конце концов, я бы на месте Алеко поступил так же.
— Правильно! — поддержали мальчики. Девочки вскочили с мест и наперебой закричали:
— Помощник прокурора не понял главной мысли поэмы.
— Димка! Дай колокольчик.
Лидия Михайловна обмахивала платком разгорячённое лицо, строгие глаза её сияли. Она любила, когда вокруг литературного произведения разгорались такие жаркие споры. Наступил черед защитника — Инки.
— Я хочу напомнить, — поднялась с места Инка, — что моя подзащитная Земфира — цыганка. Она не была скована никакими условностями. Домом ей служил шатёр. С детства она выше всего ценила свободу. Разве Земфира виновата в том, что полюбила другого? И разве не прав был старый отец, когда сказал:
Вольнее птицы младость.
Кто в силах удержать любовь?
Чредою всем даётся радость.
Что было — то не будет вновь.
Инкино выступление вызвало целую бурю. Девочки стали кричать:
— Права! Права!
И неизвестно кто — Инка или Земфира.
А мальчики:
— Виновата! Виновата!
Вдруг вскочил с парты Лёня Царенко.
— Я обвиняю Пушкина! Лидия Михайловна, дайте мне слово!
Он выбежал к столу, поправил очки и долго тщетно искал в карманах носовой платок.
— Какой вывод делает в конце поэмы автор? — возмущённо крикнул Лёнька:
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет…
Я считаю, что это большая ошибка Пушкина. Он верит в судьбу. Это идеализм и мистика. Судьбу пролетариат уже десять лет как взял в свои руки.
— Садись, — захохотал Димка, — когда жил Пушкин, не было пролетариата!
Лёнька хотел было продолжить свою мысль, но прозвонил звонок на перемену, и он вынужден был покинуть трибуну. А Лидия Михайловна осталась довольна. Она сказала, что с интересом выслушала все выступления, потому что в каждом была доля правды.
После уроков Инка снова отправилась в парк. Но Стёпки там не было. Девочке сделалось так тоскливо, что и домой не захотелось идти. И очень захотелось чего-нибудь сладкого. Она вспомнила, что в кошельке у неё есть десять копеек, на которые она собиралась купить альбом.
«Не нужно мне никакого альбома! — мысленно решила Инка. — Всё равно такое настроение плохое».
И она пошла в кондитерскую на улице Чудновского, купила себе пухлое пирожное с кремом и одно безе. Настроение у неё значительно улучшилось. «Пойду к Соне, проведаю её». И вот Инка стоит перед дверью Сониной квартиры. Она уже подняла руку, чтобы нажать кнопку звонка, как вдруг услыхала гневный голос Акима Марковича:
— Так ты что, может быть, стыдишься меня?
— И стыжусь… И стыжусь… — заплакала Соня.
Наступила минутная пауза. Инка сняла руку со звонка. Нечего и думать о том, чтобы в такой момент являться в гости. И хотя Инка знает, что нехорошо стоять под дверьми и подслушивать, но уйти она не может. Ведь дело касается её подруги.
— Чего же ты меня стыдишься? — взвизгнул Аким Маркович. — Может быть, твой папа карманный вор или фармазонщик, или пьяница, который на улицах валяется?
В наступившей тишине очень ясно и раздельно прозвали Сонины слова:
— Ты нэпман. У тебя три мастера.
Медленно спустилась Инка с лестницы и побрела домой. Дома её встретил Коля. Он уже сдал экзамен и сегодня целый день отсыпался.
— Ну, как дела, кирпа? — поинтересовался Коля. — Как твой Чайльд Гарольд?
— Кто?
— Ну, шкет этот синеглазый.
— У него неодинаковые глаза. У него один синий, а другой вроде зелёный.
— Рассмотрела, значит, уже.
Коля снимает с полки примус, разжигает его и ставит чайник.
— Знаешь, что я тебе скажу? Я очень хороший психолог. Стоит мне посмотреть на физиономию человека — и я уже вижу его насквозь. Я тебе говорю, этот беспризорник — хороший пацан. Его можно человеком сделать.
— Можно, — вздохнув, согласилась Инка. — Только, Колечка, его же нет. Он сегодня не пришёл в парк.
— Не пришёл? — Коля почесал нос. — Значит, завеялся куда-нибудь в кожаной куртке Новый год встречать. Сегодня Новый 1928 год. Ты знаешь об этом, кирпа?
Чайник закипел. И только Инка с Колей собрались пить чай, как позвонили два раза. Инка побежала открывать двери. Соня! Она стояла на пороге в своей коричневой шубке и в такой же круглой, меховой шапочке. Глаза и нос у неё распухли.
— Я не зайду. У меня очень заплаканный вид, — тихо сказала Соня, — Выйди, я должна с тобой поговорить.
— Хорошо. Подожди меня внизу.
Инка быстро оделась и вышла. Девочки взялись за руки, посмотрели друг на друга.
— Соня! Ты меня извини, — сказала Инка. — Я стояла под вашими дверьми и всё слыхала. Я всё знаю.
— Ты слыхала? — Соня сжала руку подружки. — Он хочет, чтобы я улыбалась его клиентам. А я нарочно решила даже не здороваться с ними.
— Почему?
— Потому что тогда они обидятся, эти клиенты, и не будут приходить… И тогда ему придётся закрыть парикмахерскую, понимаешь?
— Понимаю, — обрадовалась Инка. — Только знаешь, что? Не здороваться это мало. Они, может, даже внимания не обращают — здороваешься ты или нет. Ты лучше им язык показывай или фигу.
— Хорошо! — согласилась Соня.
Незаметно девочки очутились на Красноармейской, потом вышли на Крещатик. Было холодно и очень скользко. Мальчишки скользили по обледенелым тротуарам и громко выкрикивали: «Папиросы «Коминтерн», «Коминтерн»!
Тусклые лампочки реклам вспыхивали на стенах высоких домов, сообщая:
«В первом кинотеатре анонс. Ждите «Проданный аппетит». Во втором кинотеатре «Чашка чаю». Игорь Ильинский». «В музыкальной комедии — «Коломбина». «Ресторан «Континенталь». Грандиозная встреча Нового года. Танцы и джаз до утра».
Вдруг на углу Прорезной и Крещатика розовые и лиловые лампочки рекламы сообщили:
«С Новым 1928 годом. Поздравляем своих уважаемых клиентов и клиенток, настоящих и будущих. Парикмахерская Янкелевича».
Девочки остановились. Толпа на миг разъединила их.
— Соня! — позвала Инка. — Где ты?
— Я здесь, — грустно отозвалась Соня. — Ты видела рекламу?
Инка кивнула головой.
— Видишь… Теперь весь Киев будет знать парикмахерскую Янкелевича.
Она опустила голову, снова взяла Инку за руку.
— Как не хочется идти! Проводи меня домой…
Инке очень хочется что-нибудь сказать Соне в утешение. Но она ничего не может придумать. Во всех окнах квартиры Янкелевичей горит свет. Значит, не спят, ждут Соню.
— Ты придёшь завтра в школу? — спрашивает Инка.
Но Соня не отвечает. Она думает о своём. На щеках её вспыхивают два маленьких красных пятнышка. Быстро, взволнованно Соня говорит:
— Знаешь, что он мне сказал? «Я тебя кормлю, одеваю, учу. Я всё делаю, чтобы собрать капитал на твою взрослую жизнь. Ты должна иметь деньги, золотые вещи, потому что она недолго продержится!»
