Виктор Сидоров - Рассказы
— Эх, и трамплинчик! — снова кричит Федька, будто вокруг все глухие. — Летишь — дух забивает!
Но это он уже так, от восторга. Трамплин, в общем-то не очень высокий. Просто Федьке хочется прихвастнуть да лишний раз напомнить, что это он придумал построить трамплин.
Няма смотрит на Федьку, как тот готовится скатиться вниз, как поудобнее берет палки.
Федька оборачивается:
— Зря не катаешься. Мне бы твои лыжи: и-ех! А то стоит как пень. Айда сюда, не пожалеешь.
Но Няма только улыбается смущенно. Тогда Федька весело и хитро подмигивает Няме, сильно отталкивается палками и летит по раскатанной лыжне к трамплину. Там он подскакивает, взмотнув полами пальто как крыльями, и, чудом удержавшись на ногах, благополучно скатывается вниз. Няма облегченно вздыхает, будто это сам он сейчас совершил прыжок, еще некоторое время смотрит на Федьку и идет домой, бережно унося лыжи.
Удивительно: что он за человек, этот Няма? Неужели ему не хочется вот так, как Федька, как другие ребята, с гиком и смехом скатиться с горки, отчаянно взлететь на трамплине?
Няма уходит не оборачиваясь. Вот он берется за дверную ручку, вот скрывается в подъезде.
Федька удивленно провожает его глазами, потом сплевывает сквозь зубы и говорит презрительно:
— Няма ты и есть Няма!..
В самом деле, даже обидно — такой денек пропадает для него зря, и сугроб с трамплином, и лыжи. А главное: что за размазня растет?
Вечером Няма снова появился во дворе со своими новенькими лыжами, которые он, как и прежде, бережно нес, крепко прижимая к боку.
Он медленно влез на сугроб, огляделся: во дворе пусто и тихо, нигде никого. Тогда он торопливо надел лыжи и подошел к лыжне перед трамплином. Вся фигурка его была напряжена, руки цепко держали палки, губы закушены, а глаза, широкие и совсем темные, смотрели туда, где обрывался трамплин.
Он стоял так две, а то и три минуты, словно там, за изгибом трамплина, увидел какое-то страшилище. Но вот Няма вдруг поднял голову, быстро оглянулся влево-вправо, будто проверяя, не смотрит ли кто на него, лизнул языком губы и шагнул вперед.
Он сделал всего один шаг. И остановился. А потом вдруг суматошно и торопливо попятился, не спуская глаз с крутого горба лыжни. На лице мелькнула слабая и жалкая улыбка.
Неужели и сейчас он не решится? Неужели… Но в этот момент Няма, видимо, собрав все свое мужество, сделал несколько отчаянных шагов и покатился.
Он не доехал до трамплина — упал, зарывшись головой и руками в снег. Полежал с минуту, снял лыжи и начал медленно взбираться обратно. Эх, вот возьмет и совсем забоится съехать!..
Но Няма снова, с тем же отчаянием, рванулся вперед. Но этот раз он достиг трамплина, взлетел и, беспомощно взмахнув руками, выпустив палки, мешком рухнул вниз. Он, видимо, крепко ушибся, потому что долго лежал и корчился, держась за колено.
Потом встал со стоном и, хромая, поплелся в обход сугроба. Теперь-то, наверное, все: и откатался, и отпрыгался. Теперь похромает домой.
Однако Няма опять полез на сугроб.
И началось что-то необыкновенное: он скатывался вниз, падал с трамплина, ушибался, плакал не то от боли, не то от досады и злости, вставал и снова карабкался на сугроб.
Было уже совсем темно, а Няма, будто одержимый, бросался и бросался вниз, словно эта горка и этот трамплин были его самыми злейшими врагами.
И вдруг он, стремительно соскользнув с трамплина, описал небольшую, даже красивую, дугу и плавно опустился на площадку у подножья сугроба. Он не только устоял на ногах, но еще и покатился дальше.
Неожиданно от горки донесся тихий, какой-то радостно-торжествующий смешок. Няма смеялся.
Он неторопливо снял лыжи, положил их на плечо, оглянулся на горку и, усталый, помятый, весь в снегу, пошагал к подъезду.
Ах ты мой милый Няма! И какой ты Няма? Ты просто настоящий парень.
Пека
Венька Шубин сидит на последней парте в среднем ряду и возвышается над всеми, как пирамида Хеопса. Сидит он там уже третий год и чувствует себя как дома.
Нынешней осенью у него вдруг начали расти густые черные усы, и вежливые первоклашки стали звать его дядей.
Венька не любит ни математики, ни физики, ни истории. Он любит одну физкультуру. Венька отлично прыгает через коня, ловчее всех взбирается по канату, по десять раз выжимается на турнике. Если бы в школе преподавали только физкультуру, Венька был бы круглым отличником и, конечно, не остался бы на третий год в шестом классе.
Да что говорить об этом. Тут хоть бы дождаться, чтобы физкультура почаще была, а то раз в неделю. Один раз! Захохотал бы, да не хочется. Какая-то история и то четыре раза, а математика — так все шесть. От этих плюсов-минусов просто выть охота.
Сидит Венька на перемене за своей партой, жует булку с колбасой и горько думает о разных несправедливостях в жизни. Хорошо, что хоть в последние три недели истории нет — историчка, говорят, заболела. Вместо уроков истории теперь география и ботаника. Мало радости, конечно, но из двух бед эта полегче: не надо зазубривать всевозможные даты. Веньке в высшей степени наплевать, в каком году и где франки разбили войско римского наместника или когда царствовал король Карл Великий. На кой он Веньке со всеми другими царями, князьями и королями. А вот, поди ты, чуть что — сразу двойка в дневник! Разве это справедливо!
Ладно, сама двойка уж не такая страшная штука. Волнует другое — взбучка дома. Это пострашнее любой двойки.
В коридоре задребезжал звонок. Венька проглотил остаток булки, вздохнул горестно и вынул из обшарпанного портфеля такую же обшарпанную ботанику — хоть бы сегодня пронесло, хоть бы Нинуся не спросила его про свои травки-козявки.
Нинуся — это учительница по ботанике Нина Алексеевна. А зовут ее Нинуся потому, что она молоденькая, маленькая и красивая. Однако очень въедливая и хитрая — сразу узнает, кто не выучил урока. Поэтому у Веньки к Нинусе нет никакой симпатии.
Отец сказал: если у Веньки за неделю будет хоть одна двойка, он не пустит его на футбол. А в воскресенье как раз матч на первенство края. Играет любимый Венькин «Буревестник». Самая интересная встреча. С «Динамо». Как же не пойти? Ведь последние осенние денечки, последние матчи!..
Все уже давно расселись по своим местам, а Нинуси нет и нет. Девчонки, словно их кто загипнотизировал, все, как одна, впились глазами в учебники — лихорадочно повторяют урок.
Вдруг дверь отворилась и вошел молодой незнакомый мужчина в сером костюме. Венька подумал, что это чей-то родитель заблудился, но мужчина уверенно прошел к столу и весело сказал:
— Здравствуйте. Я ваш новый директор школы. Ясно? Кроме того, я временно буду вести у вас историю. Зовут меня Юрий Петрович. Ясно?
— Ясно! — радостно выкрикнул Венька.
Он обрадовался, конечно, не тому, что снова возобновятся уроки истории, а потому, что так удачно избежал двойки по ботанике.
Юрий Петрович внимательно посмотрел на Веньку, качнул головой, но ничего не сказал. Не спеша раскрыл классный журнал и стал выкликать каждого по фамилии — знакомиться.
Когда очередь дошла до Веньки, Юрий Петрович снова с интересом уставился на него.
— Ага, так это ты и есть Шубин!
— Я. А что!
— Ничего. Хорош мужичок. Значит, любишь историю?
Венька удивленно заморгал:
— Почему!!
— Обрадовался.
Венька крепко струсил: вдруг сейчас возьмет и спросит его про какого-нибудь короля или про войну, и торопливо произнес:
— Не… Я люблю физкультуру.
— Вон как! Штангист! Ишь, плечи какие…
Венька даже задохнулся от удовольствия, однако нашел в себе силы сказать скромно:
— Нет еще. Я — легкоатлет.
Юрий Петрович кивнул:
— Ну-ну, это и видно. По журналу…
Ребята засмеялись, заоглядывались назад. А Венька обиделся. Сел хмурый, красный, ни за что ни про что двинул кулаком в спину Пашку Рыбина, да так, что тот слюной подавился и надолго перестал смеяться.
Юрий Петрович больше не смотрел на Веньку. Он отложил журнал, встал из-за стола и принялся расспрашивать ребят, на какой главе они остановились, хорошо ли усвоили пройденное, что им непонятно, а что запомнилось особенно ярко.
Он разговаривал просто, даже как-то весело и совсем не злился и не ехидничал, когда кто-нибудь не мог ответить или отвечал невпопад. Он только добродушно посмеивался, а Нинке Максюткиной даже подмигнул, когда она перепутала какие-то даты — дескать, ничего, всякое бывает.
