Ирина Молчанова - Гламур в шоколаде
— Эй, ты что? — услышала она ставший уже ее личным наваждением голос.
Инна подняла голову. В шаге от нее стоял Артем.
— Двойку, что ли, получила?
Она ничего не ответила и медленно смяла листок.
Он присел рядом.
— Не скажешь, почему плачешь?
Инна одернула короткую юбку. Пошел снег. Большие пушистые снежинки приземлялись на ее капроновые колготки, превращаясь в россыпь капелек.
Артем вынул из ее ослабевших пальцев листок со стихотворением, развернул и прочел.
— Красиво, — задумчиво пробормотал он.
— Не все так думают, — прошептала она.
— Глупость какая, уверен, тот, кто приписал красным эту чушь о ритме, — полный болван!
— И этого болвана я люблю, — неожиданно призналась Инна.
Артем долго молчал.
— Расскажи, что случилось, может, легче станет? — мягко предложил он затем.
— О таком не рассказывают…
— Рассказывают обо всем, — возразил парень.
Инне не хотелось смотреть на него, она догадывалась, что выглядит ужасно, да и тушь наверняка потекла.
Парень заглянул в ее тетрадь.
— Вон, пятерки одни, а ты ревешь из-за какого-то ритма! Да и не заметил я, что он сбился.
— А тебе откуда знать, ты ведь не учитель по литературе!
— Учитель по литературе, — изумленно повторил Артем, — это он написал?
— Да… он.
Парень хмыкнул.
Инна все-таки взглянула на него. Артем выглядел крайне удивленным.
— А ты что подумал?
— Я подумал… в общем… я… ведь стихотворение довольно откровенное. — Он смущенно потупился. — Подумал — ты написала его для какого-то парня, который тебе очень нравится, а он не обращает на тебя внимания.
Инна убрала тетрадку в сумку, боясь, что Артем может увидеть на обложке ее настоящее имя, которое ему прекрасно известно.
— Я написала его для учителя по литературе… — Она помолчала. — Это он не обращает на меня внимания, а мне бы этого очень хотелось!
От этого признания ей и в самом деле стало легче, словно груз с плеч свалился. А вот Артема ее груз явно придавил: такое у него стало ошеломленное лицо, что Инна не сдержала улыбку.
— Вот такая я дурочка, влюбилась в того, кто даже не смотрит в мою сторону и не посмотрит. Стихи писать я не умею.
— Это ты для него так разоделась? — спросил Артем.
— Что-то вроде того.
Парень сложил листок пополам.
— Можно взять это себе?
— Да бери, глаза б мои никогда не видели этой бездарщины!
— Ты не права, если бы мне кто-нибудь такое написал…
— Ай, — она отмахнулась, — тебя долго уламывать, как я поняла, не нужно, ты всегда готов к приключениям, особенно если их тебе предлагает какая-нибудь девица.
— Почему это ты так поняла? — не на шутку оскорбился Артем.
— Неважно… просто поняла, и все тут! — Инна поднялась. — Я пойду.
Он не отставал.
— Нет, ты скажи мне, почему ты так обо мне думаешь?
— Видела тебя с девочкой какой-то, вот и подумала: то одна, то другая…
— А-а-а, с Катей, что ли? — вздохнул парень.
— Понятия не имею, как ее зовут, — с подчеркнутым безразличием в голосе бросила Инна.
— Не хочешь куда-нибудь пойти? — резко сменил он тему.
— Разве что домой, — на ходу вынимая из сумки зеркальце, пробормотала она, — оплакивать свою горькую судьбу.
— Не такая уж и горькая, как ты думаешь! Зачем такой девчонке, как ты, какой-то простой учитель?!
Она обернулась:
— Если тебя это утешит, он не просто учитель по литературе, но и директор школы!
Его это отнюдь не утешило.
— Директор, говоришь… — Артем нахмурился, он хотел что-то сказать, но почему-то промолчал, разглядывая снег под ногами.
— Забудь все, о чем я тебе наговорила, — посоветовала ему Инна, — мне вообще не стоило языком болтать.
— Значит, это стихотворение — для директора школы? — словно не услышав ее слов, уточнил парень.
— Я ведь сказала уже…
— Я понял, — резко произнес он.
Привыкнув к тому, что он всегда говорит ровным тоном и не повышает голоса, Инна даже отшатнулась.
Он и этого не заметил. Убрал в карман листок с ее стихотворением, наспех попрощался и ушел. Инна осталась одна. В воздухе летали снежинки. Ее всю трясло от холода и еще от чего-то. От обиды, одиночества, безответной любви… Она снова плакала, только теперь сама не знала — почему. Может, из-за резкости предателя Артема, а может, Инна все еще оплакивала равнодушие Константина Викторовича?…
* * *Инна верила и в бога, и в черта, но сказать наверняка, кто на этот раз ей помог, не могла бы. За одну ночь словно свершилось какое-то волшебство!
На первой же перемене она встретила директора. Выглядел он неважно: раздраженный взгляд, плотно сжатые губы, а возле правого глаза — полоска пластыря. Перед ним стоял первоклассник с разбитым горшком из-под цветка в руках. Константин Викторович проводил с ним воспитательную беседу, а малыш слушал с таким интересом, что можно было подумать, директор ему о новой игровой приставке рассказывает, а не распекает юного хулигана за беготню и разбитый горшок. Нечто подобное Инне нередко приходилось наблюдать. У учеников всей школы директор пользовался бешеным авторитетом. Девчонки тайно по нему вздыхали, парни уважали его за умение принимать справедливые решения, а для ребят помладше он был чем-то вроде местного идола. В гимназии, где царила Галимова со своим любимым словосочетанием «моя школа», потрепанным от постоянных наказаний кнутом и одариванием засохшим пряником, ни в ком не просыпалось к директрисе чувств более теплых, нежели к остывшей перловке.
Инна поздоровалась, но останавливаться не собиралась, она уже привыкла, что у него теперь никогда не хватает на нее времени.
— Инна, подожди. — Константин Викторович догнал ее.
У нее от радости сердце застучало, как моторчик.
— Ты помнишь о сегодняшнем собрании? — начал он издалека.
— Да, помню, — немного удивленно кивнула она, — я не пойду на него, там никогда не говорят ничего нового.
— Жаль, лучше бы тебе сходить, ваш классный руководитель уходит на пенсию.
— Какая потеря!
Биологичка Инну раздражала: если остальные учителя перестали к ней цепляться, то вредная старуха так и не остановилась.
Он улыбнулся ее сарказму и посмотрел по сторонам. Малыш с горшком убежал, в коридоре они были абсолютно одни.
— Инна… — Константин Викторович, посерьезнев, вздохнул. — О том стихотворении…
— Да, оно совершенно ужасное, согласна с вами, стихи — это не мое.
Директор поморщился и коснулся пластыря на лице.
— Да в общем-то оно вовсе не ужасное… красивое стихотворение. Я уже пожалел, что написал о ритме. Выкинь из головы, я просто был в плохом настроении. Понимаю, это не оправдание, но все же… — Он с надеждой взглянул на нее. — Пиши стихи, у тебя чудесно получается.
Она даже не знала, что сказать. Ей и не пришлось ничего говорить: появился Ваня и обнял ее за талию.
— Константин Викторович, что это с вашим лицом?! — возопил он.
Инне захотелось придушить верного друга за его вмешательство.
С лица директора пропала улыбка, и он буркнул:
— Неудачно упал.
Ваня поцокал языком:
— Ужас, я сам боюсь ходить по вечерам.
Константин Викторович, к изумлению Инны, не проигнорировал его слова, как он делал всегда.
— Крапивин, я не говорил, что боюсь ходить по вечерам!
— Константин Викторович, что ж стесняться, с кем не бывает… — Ваня беспечно пожал плечами.
Директор, кажется, не собирался успокаиваться, он заметно взбесился из-за предположения о его трусости.
— Я не мальчик, чтобы драться по подворотням, любую проблему можно урегулировать культурным образом, хотя откуда тебе-то знать!
«Детский сад, — неожиданно подумала Инна, — неужели мужчины одинаковы в любом возрасте?»
Ваня никогда не сдавался и тут же нашелся, что сказать:
— Да-а, мне неизвестно, как урегулировать проблему культурным образом, наверно, именно поэтому я никогда не хожу в синяках!
— У тебя все еще впереди, подожди, окончишь школу и институт, дедушка-то не всегда будет решать все твои проблемы, — насмешливо предостерег его Константин Викторович.
На этом терпение Инны иссякло. Она сбросила руки друга со своей талии и, сославшись на необходимость успеть на урок, убежала. Слушать, как два этих упертых барана продолжают соревноваться в остротах, ей надоело. Ее разозлило поведение Вани, который умел прицепиться к человеку, как клещ, но еще больше Инну разгневало поведение директора. «Он должен быть умнее, не отвечать на глупые подколы, тоже мне опытный педагог, уделать словесно подростка — вот уж поистине герой», — негодовала Инна.
С Ваней она потом весь день не разговаривала, все перемены просидела в классах, не желая никого видеть. Ей хотелось подумать. То, что сказал Константин Викторович о ее стихотворении, ее обрадовало — не передать, но внезапно Инне стало очевидно: идеальный образ, который она держала в своих мыслях, любила и по которому страдала, дал трещину. Директор оказался не таким уж идеальным, как ей представлялось, и на кумира он уже не тянул. Как могла, Инна все же оправдала все его поступки и слова, но на душе остался неприятный осадок.
