Василий Ледков - Метели ложаться у ног
Тундра молчала. Высоко в лазури катилось солнце. Всё на свете покоилось в нарочитой безразличности ко времени, к людям и ко всему живому.
— Так и должно быть, — сказал почему-то Делюк и пошел к своей дежурной упряжке, чтобы пригнать стадо.
9Шире моря, шире неба
буйно плещется заря…
Не преграда мне и горы,
и широкие моря.
Всё на свете мне подвластно,
будет всё, что захочу, —
быстроногим горностаем
я всю землю обскачу, —
в чуткой предутренней тишине Тадане услышала голос внука. Он пел чисто, внятно, как бы вычеканивая каждое слово. Тадане никогда в жизни ещё не слыхала такой песни и так ладно поставленного голоса. Старуха замерла, слушая внука.
— В голубое поднебесье
белым ястребом взлечу-у, —
пропел Делюк и сбился на речитатив, слова его стали глотать хвосты предыдущих, речь превратилась в сплошной гул. Тадане встревожилась.
— Что с тобой, внучек? — не выдержала она. — Спишь?
Делюк молчал. Потом он почмокал губами, повернулся на другой бок и затих. Сидевшая в недоумении Тадане задумалась: «Родился-то он в оболочке! Неужели беда? А? И в роду-то у нас шаманов не было… А если он и, правда, шаманом делается — надолго ли затянется болезнь, сумасшествие?! А ведь его не все выдерживают — кто на всю жизнь остается калекой, кто погибает, бросаясь с обрыва, кто тонет… Хорошо, если нервы крепки и воля сильна. А если нет?»
Утро вваливалось в чум по макодану. Тадане думала. Она думала о внуке, у которого уже должно начаться помешательство ума. Но могла ли она знать, что самый критический момент у Делюка уже позади. Это по его вине умер отец, которого Делюк любил не меньше матери и бабушки. Любил самозабвенно. Это он ходил за тенью отца, который превратился в белую нерпу и ушел в море. Да, это была явь, похожая на сон. Делюк и думал, что это был не сон, потому что он своими глазами видел опустевший гроб отца, сам усыплял пастухов, когда украл белого менурэя, а потом угнал тридцать пять оленей. Делюк верил в это и не совсем верил, а потому, проснувшись уже, он снова ущипнул себя за щеку и крикнул от боли:
— А-а-а!..
— Вот и началось! — сказала испуганная Тадане так, что все проснулись.
Делюк сел и спросил:
— Что началось?
— Ты не спишь? — спросила старуха и тряхнула головой: — О! Как всё это похоже на правду! И странно, что всё похоже и на сон.
— Ты это о чем, бабушка? — спросил Делюк, протирая глаза.
— Страшный сон мне приснился.
— Сон так сон. Чего тревожиться?
— Я и не тревожусь, внучек. Но… страшно похоже всё это на правду.
— Та-ак, — согласился Делюк и добавил задумчиво: — И сны бывают вещими.
— Не говори так внучек: страшно!
— Не надо верить снам, — сказал машинально Делюк, а сам задумался: «Если бы не сон, так откуда бы я нашел белого менурэя? А? А белый менурэй дал мне тридцать пять оленей и ещё… двести! Теперь хоть на человека стал похож!»
— Я не всегда верю снам, но они очень часто бывают похожи на явь, — сказала бабушка, как бы убеждая себя в верности своих мыслей.
— И пусть похожи! Но жить в сумеречности снов нельзя, — заявил деловито Делюк и стал надевать малицу.
— Э! Внучек! Что с тобой?! — хватаясь за голову, крикнула Тадане. Ей показалось, что на постели вместо внука сидит белый ястреб! Она часто заморгала.
Чум огласил гортанный ястребиный крик, и птица вылетела на улицу через дыру макодана.
Тадане не поверила этому, она протерла глаза, взглянула ещё раз на постель внука — она была пуста. Старуха выбежала на улицу и увидела: внук её, низко склонившись, перебирал постромки своей нарты.
Тадане почти бегом подошла к нему.
— Далеко ты, Делюк, собрался? — спросила она, сдерживая волнение.
— Пастбища надо посмотреть, — ответил спокойно Делюк.
Тадане стояла и думала: «Показалось, видимо. Почудилось, что внук ястребом вдруг стал!»
Делюк перебирал постромки.
Над тупыми вершинами дальних сопок катилось красное утреннее солнце.
10Делюк не все понимал, что с ним происходит в последнее время, но явственно осознавал, что стал он не тем, кем был ещё полгода назад. Он не помнил того, что утром вылетел через дыру макодана белым ястребом, чем и всполошил бабушку. Ему казалось, что он просто вышел, как все, через полог.
Недоуменная Тадане тоже ничего ему не сказала, она отвернулась и пошла в чум. Санэ вообще ничего не видела и не слышала. Ребята спали. «Может, мне самой всё это почудилось или приснилось?» — растерянно думала Тадане, поглядывая то на Санэ, спокойную, флегматичную, как всегда, будто ничего не случилось, то на спящих ребятишек, то на пустую постель внука.
Старуха села молча на латы и углубилась в свои, известные только ей, мысли. Санэ на это не обратила никакого внимания. Да и что особенного в том, что пришла с улицы бабушка?
Когда Делюк вернулся в чум, на железном листе весело прыгало пламя костра. Пахло вареным мясом. Это тошнотворно отдалось в горле, и он сказал:
— Рыбки бы.
— Хорошей рыбы нет, а щуку собаки съели, — подняла голову Санэ.
— Хо! Щука разве рыба?! — искренне возмутился Делюк, потому что в роду Паханзедов ни щуки, ни налима люди не едят. Не-едят и Пырерки, считающие себя самыми близкими родственниками щуки.
— Фу, какая гадость! — услышав разговор о щуке, презрительно повела носом и Тадане — урожденная Пырерка.
— Вот сегодня я и поеду за хорошей рыбой, — нашелся Делюк, всё утро думавший, куда бы ему поехать, чтобы развеяться на просторе от непонятных даже ему самому дум, которые преследовали его со дня смерти отца,
— Хорошей рыбки неплохо отведать, но где её поблизости найдешь? — вставила Тадане, лишь бы не молчать, потому что она всё ещё думала о том, почему же ей показалось, что внук её утром вылетел через дыру макодана белым ястребом.
— Озер и рек, что ли, мало? — удивился Делюк и добавил задумчиво: — Только вот чем её, эту рыбу, взять?
— Одну-две рыбины можно и застрелить, — как бы рассуждала Тадане. — Отец твой на речных перекатах часто гольцов и хариусов стрелой брал.
— Хфу! Хариус! — презрительно сморщил лицо Делюк. — Тоже мне… рыбу нашла!
— Тиной, конечно, пахнет, — оправдалась Тадане.
— И не только тиной! — возразил Делюк. — Эти живоглоты друг друга едят!
В чуме долго молчали, только монотонно гудело пляшущее пламя костра.
— Суп остынет, — сказала Санэ, чтобы прервать затянувшееся молчание.
— Да, — спохватился Делюк и выпил всё содержимое деревянной чашки, в которой суп и вправду остыл. Он облизнул верхнюю губу и сказал: — Олень тоже, как рыба. Даже лучше. Сытнее.
Тадане и Санэ усмехнулись.
— Мясо, видите ли, лучше. А сам только что по рыбе стонал! — заметила мать.
— Рыба не бегает и рогов у неё нет, — насупив брови, сказал деловито Ламдоко.
А Ябтако засмеялся:
— Олень зато в воде не живет. Вот!
Это вызвало дружный смех, и Делюк согласился:
— И то верно. А рыба не летает!
— Она и не птица! — сказал Ябтако, сконфуженно схватился за лоб и заявил: — А кто знает! Может, и рыба летает?
— Всё возможно, — согласился Делюк, потому что он часто видел, как на водопадах прыгали гольцы и семги, и всё же возразил: — Я лично летающих рыб не видел, а вот прыгающих — да. Это осенью, когда по горным рекам валит вверх голец и семга.
— Я тоже видел, — сказал Ламдоко.
— И я! — подтвердил Ябтако.
— Это все должны видеть, — сказал Делюк, и вопрос оказался исчерпанным, потому что нити разговора больше некуда было разматываться.
Затихший чум будто задумался. Было очень тихо. В сумеречной тишине потухали последние угли костра.
— Вот так, — прерывая молчание, сказал Делюк и начал вставать. — Я всё же поеду: пастбища посмотрю да, может, рыбы доброй найду.
Ему никто не стал возражать.
11Делюк ехал по увядающей от осенних ветров тундре. Он ни о чем не думал. Олени шли шагом, понурив головы, будто хотели спать. Да и Делюк клевал носом после утомительных цветных сновидений.
Но вот нарта закачалась, потому что пошла кочкарная тундра, мохнатая и пружинистая от карликовой березки. Делюк лишь поднял голову и в тот же миг с ужасом увидел, как средний пелей из пяти упряжных рухнул в затопленную водой трещину, которую под ветками стелющихся березок не было видно. Делюк спрыгнул с нарты, подбежал к оленям, глядя на среднего пелея, повисшего между остальными четырьмя, с единственным желанием вытащить его, но олень покачался в воде и сник. Задушенный постромками, он был мертв.
— Вот тебе и… рыба! Добрая рыба! — развел согнутые в локтях руки Делюк, выхватил из обитого медью чехла нож, отсек постромки мертвого и упряжку с четырьмя оленями вывел на ровное место. Потом он подошел к мертвому оленю, встал возле ямы, в которой смиренно лежал пелей, покачал головой: — Так и человек. Живет и сдохнет, не зная, где, когда и как…
